 Увеличить |
XXXIII
Сестры не решились сообщить бабке тяжелую весть о сожжении
ее московского дома. Они отправили Клима в Паншино. «Пусть бабушка надеется,
что ее дом уцелел, — думали они, — а тем временем как-нибудь ее
подготовим». Они день и ночь горячо молились, прося у бога — одна мужу, другая
жениху — здоровья и сил для перенесения тяжких испытаний, посланных им
провидением. Но живы ли они? об этом они страшились и думать. Раз только
Аврора, как бы нечаянно, сказала: «А если Базиля нет более на свете…» Она
хотела продолжать и не могла. «О, если это так, — с ужасом досказала она
себе, — тогда все кончено… я знаю, что мне тогда остается предпринять…»
Однажды, в праздник, Аврора с Ксенией поехали в соседнее
село Иванчиных-Писаревых Чеплыгино, в церковь, во время обедни выслушали
полученное здесь, запоздавшее, воззвание святого синода о защите отечества и
православной веры от нашествия нового Малекиила, Бонапарта. Старик священник с
чувством прочел это воззвание. В нем русский народ побуждался к непримиримой
борьбе с галлами, причем Россия уподоблялась богобоязненному и смиренному
Давиду, а Наполеон — дерзкому и безбожному Голиафу. «Где же, в сущности, этот
избавитель Давид?» — спрашивала себя в слезах Аврора, поглядывая в церкви на
понурившихся и молча вздыхавших крестьян, которые на ее глазах так мало принимали
к сердцу общее всем горе войны, а напротив, как она узнала, толковали об этой
войне, как о чем-то, что, по их мнению, должно было им принести новое и
невиданное счастье на земле. «Давид и пастухом был в душе поэт, — мыслила
Аврора. — Только возвышенной одаренной благами просвещения природе
доступны высокие сознательные порывы любви к родине и отмщения за ее честь.
Базиль в плену, быть может, погиб, как гибнут тысячи других, истинных героев.
Кто же за них призовет утеснителя к суду? Кто отомстит за их страдания, их
гибель и смерть?».
Священник, прочтя воззвание, сказал простую и трогательную
проповедь на слова пророка Исаии: «И прииде на тя пагуба, и не увеси», — а
после службы, за отсутствием помещиков своего села, подойдя в церкви к
плакавшим Авроре и Ксении, пригласил их к себе на чай. С его женой, навещавшей
княгиню, они познакомились ранее и охотно пошли в его дом. За чаем
разговорились. Священник старался успокоить сестер. Он им передал слух, что
Бонапарт, по всей вероятности, вскоре попросит мира, а при этом несомненно
произойдет и размен пленных.
— Где же теперь Бонапарт? — спросила Ксения.
— Пагуба придет равно и на него, — ответил
священник, — он это чует и, аки лев, ходит взад и вперед по своей клетке.
Не дождались грабители выгод… Наше войско цело и у себя дома, а их армия, аки
воск пред лицом огня, тает и убывает с каждым днем.
Сестры с жадностью слушали эти радостные слова.
— А сколько горя и убытков! — сказала старуха
попадья. — Одни Разумовские да граф Бутурлин, слышно, от пожара понесли убытку
по миллиону. Пленных мучат работами, истязают…
— Ну, не всех обижают и теснят, — перебил
священник, знаками останавливая жену, — многие спаслись. Зарайский мельник
намедни передавал, что князь Дмитрий Голицын, можно сказать, на собственных
руках вынес ночью из Москвы больного Соковнина, когда в город уже вступили
французы. Негде было достать лошадей; спасавшиеся сначала шли пешком, а у
заставы князь прямо поднял себе на плечи друга, истомленного хворобой и
ходьбой, да и пронес его пустырем к нашему арьергарду. Много было истинно
славных подвигов. Растопчин лично поджег в Воронове свой дом и на его воротах
прибил бумагу: «Жгу, чтоб ни единый француз не переступил моего порога».
— Ведь это — сосед нашего дяди Петра, — обратилась
Ксения к сестре.
— Так у вас есть дядюшка? — спросил священник.
— Петр Андреевич Крамалин, мы по отцу Крамалины.
— Что же вам пишет дядюшка? От Серпухова ведь вблизи
вся наша армия.
— Он часто хворает, — ответила Ксения, — и
редко пишет. Последнее письмо писал нам в Паншино.
«Да, — рассуждала Аврора, слушая этот разговор, —
из Москвы могли спастись те, кто туда дошел или захвачен там… а Базиль? Остался
ли он жив после Бородина? И найдется ли для него, как для Соковнина,
спаситель-друг?».
В душе Авроры, несмотря на ее сомнения, теплилась какая-то
смутная, ей самой непонятная надежда касательно судьбы жениха. «Он
спасен, — думала она, — и я его когда-нибудь, может быть, даже скоро,
увижу! Не может погибнуть такая молодая жизнь!». Простясь с священником, сестры
собрались обратно домой. Ксения, любуясь погодой и желая развлечь опять
загрустившую Аврору, предложила ей пройтись несколько пешком. Попадья проводила
их за околицу Чеплыгина. Отсюда до Ярцева было версты четыре, не более. Дорога
шла вперемежку, холмами, лесом и полями. Сестры, распустив зонтики, пошли
кратчайшим проселком. Сперва их сопровождала коляска. Но чтоб остаться вполне
наедине, они, простясь с попадьей и пройдя версты две, велели кучеру ехать
вперед, а сами пошли еще прямее, боковою межой. День был превосходный. В прозрачной
и светлой синеве неба кучились кудрявые барашки легких, белых облаков. Вороны и
галки, лениво каркая, перелетали с одной лесной заросли на другую. Аврора и
Ксения, спустясь в лощину и опять поднявшись на косогор, зеленевший всходами
молодой ржи, толковали о посланном в Коломну за покупками нарочным, который к
ночи должен был привезти давно ожидаемую новую почту. Кругом была полная
тишина. В безветренном, теплом и пахучем от соседнего леса воздухе тянулись
нити бродячей паутины. Уже виднелась старая ярцевская роща, и слышался лай
собак скрытой за рощею деревни. Аврора увидела, что из рощи показалась какая-то
девочка, бежавшая в кустах, вдоль опушки.
— Смотри, — сказала она, хватая за руку сестру.
— Ну, что ж, — ответила Ксения, сама вспыхнув от
непонятной тревоги, — девочка… рвала в роще ягоды или грибы, увидела
лесника и прячется в кусты.
— Нет, нет, Ксаня! да смотри же вон! — продолжала,
остановившись, Аврора. — Она полем, сюда… прямо к нам… неужели не видишь?
— Какая ты, право, смешная, — ответила Ксения,
продолжая идти и усиливаясь казаться спокойною, — во всем ты видишь
необычное.
— Стой! она машет! — проговорила Аврора. Ксения
также остановилась. Девочка, маша руками, действительно бежала от рощи к
косогору, по которому шли сестры. Спустясь в ложбинку, где, среди конопляников,
был мостик через ручей, она снова показалась на пригорке. Скоро на межнике,
между ближних зеленей, послышался бег проворных босых ножек девочки.
— Да это Феня, племянница Ефимовны! — радостно
сказала Ксения. Наверное, что-нибудь важное.
Аврора, бледная как мел, молча впивалась глазами в
подбегавшую девочку.
— Это ко мне! — не вытерпев, вскрикнула она и,
путаясь ногами в платье, бегом бросилась навстречу Фене. «Но почему же именно к
ней? — с завистью подумала, идя поспешно за нею, Ксения, Неужели ей,
счастливице, удастся ранее меня? Нет, какая же я завистница! Бог с ней…».
— Дьякон, дьякон! — радостно крикнула Аврора
подходившей и растерянно на нее смотревшей сестре.
— Какой дьякон? — спросила, запыхавшись, Ксения.
— Из Москвы бежал… вдвоем, вдвоем! — как безумная
кричала Аврора, то обнимая сестру, то тормоша и целуя растрепанную,
покрасневшую от бега Феню.
— Где дьякон и с кем бежал? — спросила, едва помня
себя, Ксения.
— У нас в Ярцеве! — ответила, ломая руки, смеясь и
плача, Аврора. — Его подвезли с поля мужики; Ефимовна первая догадалась к
нам Феню… а тот еще в городе…
— Да кто в городе, кто? — обратилась Ксения к
девочке.
— Барин.
— Какой?
— Не знаю…
|
