 Увеличить |
XXIV
Ординарец вышел. Даву стал разбирать и перекладывать
лежавшие перед ним бумаги. Базиль, замирая от волнения, едва стоял на ногах.
«Броситься на него сзади, удушить тощего старика и выскочить в окно… —
вдруг подумал он, — здесь положительно можно… садом добежать до реки,
кинуться вплавь и уйти на противоположный берег, в огород и пустыри. Пока
найдут адъютанта, явятся сюда, все увидят и начнут погоню — все можно успеть».
Руки Перовского судорожно сжимались; озноб охватывал его с головы до пят, зубы
постукивали от нервной дрожи.
— Вам сколько лет? — спросил, не оглядываясь,
Даву. Перовский вздрогнул.
— Двадцатый год, — отвечал он.
— Молоды… Москву знаете?
— Здесь учился в университете.
Даву обернулся и указал Перовскому на стене, возле стола,
карту Москвы и ее окрестностей.
— Вот эти места подожжены русскими, — сказал он,
тыкая сухим, крючковатым пальцем по карте, — горят сотни, тысячи домов…
Вы, вероятно, также явились сюда поджигать?
Перовский молчал.
— Зачем вы нас поджигаете?
— Ваши солдаты, по неосторожности и хмельные, сами
жгут.
— Вздор, клевета! А почему русские крестьяне, несмотря
на щедрую плату, не подвозят припасов? — спросил Даву. — Столько
вокруг сел — и не является ни один.
— Боятся насилий.
— Вздор! Какие насилия у цивилизованной армии? Говорят
вам, мы щедро платим. Это все выдумки людей, подобных вам. Где Кутузов? Почему
он так предательски, без полиции и пожарных инструментов, оставил такой
обширный город? Где он?
— Я задержан вторые сутки и дальнейших распоряжений
нашего главнокомандующего не знаю.
— Вы отъявленный лжец, — сказал, выпрямляясь в
кресле, Даву, вероломный партизан, дезертир!.. О, вы увидите, как мы наказываем
людей, которые к измене присоединяют еще наглую, бесстыдную ложь.
Даву опять позвонил. Вошел ординарец.
— Что же Оливье?
— За ним пошли.
Даву подумал: «Что с ним возиться! надоели!» — и против
имени Перовского, занесенного им в список, написал резолюцию.
— Вот, — сказал он, подавая ординарцу со стола
пачку бумаг, — это в главный штаб, а этого господина с этим списком
отведите к Моллина. «Моллина, Моллина! — повторял в уме Перовский, идя за
ординарцем и не понимая, в чем дело, — вероятно, председатель
какого-нибудь трибунала». Его привели на площадь, где был расположен лагерь
пехоты, и сдали у крайней палатки толстому, с короткою шеей и красным лицом,
седому офицеру. «Вот он, Моллина», — подумал Перовский, глядя в
подслеповатые и сердитые глаза Моллина. Офицер, выслушав то, что ему сказал
герцогский ординарец, кивком головы отпустил последнего и, едва взглянув в
поданный ему список, сдал арестанта караулу, стоявшему невдали от палатки. На
карауле зашевелились. От него отделилось несколько солдат с унтер-офицером.
«Следуйте за мною… Вы понимаете ли меня?» — гневно крикнул унтер-офицер,
толкнув растерявшегося, едва владевшего собой Перовского. Три человека спокойно
и безучастно пошли впереди его, три — назади. Унтер-офицер шел сбоку. Все
спокойно поглядывали на Перовского, но он начинал наконец понимать, в чем дело.
Арестанта повели к огородам, бывшим у берега Москвы-реки, в нескольких стах
шагах от лагеря. Здесь, на просторной, сыроватой площадке между опустелых гряд
капусты и бураков, виднелся столб и невдали от него несколько свежезасыпанных
ям. «Могилы расстрелянных! — пробежало в уме Базиля. — Да неужели же
эти изверги… неужели конец?» Он бессознательно шагал за солдатами, увязая в
рыхлой, сырой земле. Его мучило безобразие и бессилие своего положения. Он
видел над собою светлое осеннее небо, кругом — пустынные, тихие огороды, за
ними — колокольню Девичьего монастыря, галок, с веселым карканьем перелетавших
с этой колокольни в монастырский сад, и мучительно сознавал, что ни он, ни
окружавшие его исполнители чужих велений ничего не могли сделать для его
спасения. Ему вспомнилось Бородино, возглас доктора Миртова о свидании с ним,
через двадцать лет, в клубе. Голова его кружилась. Тысячи мыслей неслись в уме
Перовского с поражающею мучительною быстротой. Назади послышался крик. Шедшие
оглянулись. От лагеря кто-то бежал, маша руками.
— Что еще? — проворчал, остановясь, унтер-офицер.
Прибежавший, в куртке и в шапочке конскрипта, молодой солдат что-то наскоро
объяснил ему.
— Отсрочка! — сказал унтер-офицер, обращаясь к
Перовскому. — С нашим герцогом это бывает — видно, завтраком забыли
предварительно угостить… До свидания.
Арестанта опять повели к маршалу. Даву показался Перовскому
еще мрачнее и грознее.
— Удивляетесь?.. Я приостановил разделку с вами, —
сказал Даву, увидев Перовского, — требую от вас окончательно
чистосердечного и полного раскаяния; указанием на своих сообщников вы облегчите
наши затруднения и тем спасете себя.
— Мне каяться не в чем.
— А если вас уличат?
— Я уже просил вашу светлость о следствии и
суде, — ответил Перовский.
Даву снова порывисто позвонил.
— Где же наконец Оливье? — спросил он вошедшего
ординарца. Дождусь ли я его?
— Он здесь, только что возвратился от герцога
Виченцкого.
— Позвать его!
Дверь сзади Перовского затворилась и снова отворилась.
— А, подойдите сюда поближе! — сказал кому-то
маршал. — Станьте вот здесь и уличите этого господина.
Перовский увидел смуглого, востроносого человека с черным
хохолком, франтовски причесанным на лбу, в узком поношенном мундире и в
совершенно истоптанных суконных ботинках. Его маленькое обветренное лицо
выражало безмерную почтительность к грозному начальству. Черные глаза смотрели
внимательно и строго. «Пропал!» — подумал, взглянув на него, Базиль.
— Ну, Оливье, — обратился Даву к адъютанту, —
приглядитесь получше к этому человеку и скажите мне, — вы, как никто,
должны хорошо все помнить, — не этот ли именно господин был нами взят в
плен под Смоленском? Подумайте хорошенько… Что скажете? Не он ли провел там у
нас в городе, на свободе, целые сутки и ночью, все разузнав, и, несмотря на
данное слово, изменнически бежал? Вы должны это в точности помнить. Ваша память
— записная книжка… Их, как помните, бежало двое: одного мы вскоре поймали и
тогда же на пути расстреляли, а другой скрылся… Не этот ли дезертир теперь
стоит перед вами?
«О, приговор мой подписан! — в ужасе, замирая, подумал
Базиль. Этот раболепный офицеришка непременно поддакнет своему начальнику.
Иначе не может и быть! Боже, хоть бы мое лицо исказилось судорогой, покрылось
язвами проказы, если во мне действительно есть хоть малейшее роковое сходство с
тем беглецом».
— Ну, глядите же, Оливье, внимательно, — подсказал
Даву адъютанту, — я вас слушаю.
Адъютант, переминаясь остатками ботинок, едва державшихся на
его ногах, неслышно подошел ближе к пленнику и пристально взглянул на него.
— Да, помню, — негромко ответил он, —
обстоятельство, о котором вы говорите, ваша светлость, действительно было…
— Вы, Оливье, глупец или выпили лишнее! — не
стерпев, раздражительно крикнул Даву. — Вас спрашивают не о том, был ли
такой случай, или его не было: это я знаю лучше вас. Отвечайте, приказываю вам,
на другой вопрос: этот ли именно господин бежал у нас из плена в ту ночь, когда
мы заняли Смоленск? Поняли?
Перовский видел, как за секунду угодливые и, по-видимому,
совершенно покойные глаза адъютанта вдруг померкли, точно куда-то пропали.
Адъютант тронул себя за хохолок, прижал руку к груди и вполголоса, побелевшими
губами, произнес что-то, казалось, полное неожиданности и ужаса. Базиль в
точности не слышал всех его слов, хотя они ударами колокола звонко отдавались в
его ушах. Он явственно только сознавал, как в наступившей затем странной тишине
вдруг жалостно и громко забилось его сердце, и он помертвел. От него что-то
уходило, что-то с ним навеки прощалось, и ему болезненно, от души было чего-то
жаль. И то, о чем он так жалел, была его молодая жизнь, которую у него брали с
таким суровым, безжалостным хладнокровием. «Где же истина, где божеская
справедливость?» — думал Перовский.
— Я вас не слышу, ближе! — крикнул Даву
адъютанту. — Говорите громче и толковее.
— Этот господин, ваша светлость… — произнес
Оливье, — я хорошо и отчетливо все помню…
Перовский, держась за спинку близ находившегося стула, едва
стоял на ногах, усиливаясь слушать и понять, что именно произносили бледные и,
как ему казалось, беззвучные губы адъютанта.
|
