 Увеличить |
VI
Уйдя к себе наверх, Аврора отпустила горничную и стала
раздеваться. Не зажигая свечи, она сняла с себя платье и шнуровку, накинула на
плечи ночную кофту и присела на первый попавшийся стул. Месяц светил в окна
бельведера. Аврора, распустив косу, то заплетала ее, то опять расплетала, глядя
в пустое пространство, из которого точно смотрели на нее задумчиво-ласковые
глаза Перовского.
— Ах, эти глаза, глаза! — прошептала Аврора.
Красного дерева, с бронзой, мебель этой комнаты напомнила ей нечто далекое,
дорогое. Эта мебель ее покойной матери напомнила ей улицу глухого городишки,
дом ее отца и ее первые детские годы при жизни матери.
Мать Авроры, дочь Анны Аркадьевны, когда-то страстно
влюбилась в красивого и доброго, небогатого пехотного офицера и, получив отказ
княгини, бежала из ее дома и без ее согласия обвенчалась с любимым человеком.
Это был Валерьян Андреевич Крамалин. Чувствительная и нежная сердцем беглянка
дала своим дочерям романтические имена Авроры и Ксении. Аврора не помнила
военной, скитальческой и полной всяких лишений жизни своих родителей. Зато она
помнила, как ее и ее сестру любила мать, и живо представляла себе то время,
когда ее отец, выйдя в отставку, служил по дворянским выборам. У него в уездном
городе был над обрывом реки собственный небольшой деревянный домик с мезонином,
огородом и чистеньким, уютным садиком, где Крамалины, по переезде в город,
развели такие цветники, что ими любовались все соседи.
Авроре были памятны все уголки этого тенистого сада: полянка,
где сестры играли в куклы; клумба цветущих сиреней и жимолости, где она впервые
увидела и поймала необычайной красоты золотистую, с голубым отливом, бабочку;
горка, с которой был вид на город и обширные окрестные поля, и старая береза,
под которой Аврора с сестрой, уезжая впоследствии из этого дома, со слезами
зарыли в ящичке лучших своих кукол. Девочки знали, что у них есть богатая и
знатная бабка-княгиня, что эта бабка безвыездно живет где-то далеко, в чужих
краях, и что она почему-то ими недовольна, так как редко пишет к их маме.
Памятна была Авроре одна бесснежная, гнилая зима. В городке открылись повальные
болезни. Авроре был десятый год.
Однажды девочки пошли пожелать доброго утра матери. Их не
пустили к ней, сказав, что у их мамы опасная болезнь. Аврора помнила наставшую
в доме мрачную тишину, опечаленные, красные от слез лица отца и прислуги,
торопливый приезд и отъезд городских врачей и то полное ужаса утро, когда дети,
выйдя в залу, увидели на столе что-то страшно-неподвижное, в белом платье и с белой
кисеей на лице. Им кто-то шепотом сказал, что это белое и неподвижное была их
умершая мать. Девочки вскрикнули: «Мама, мама! проснись!» — и не верили, что их
матери уже более нет на свете. Вспомнились Авроре вопли отца на городском
кладбище, где он бил себя в грудь и рвал на себе волосы. Живо представился ее
мыслям его отъезд с ними, в метель, в недальнюю деревушку Дединово, к его
двоюродному брату, Петру Андреевичу Крамалину, у которого доктора советовали
ему на время оставить детей. Вспомнилась ей и новая весна в этой деревушке, с
новыми цветущими сиренями и бабочками, которые ее тогда уже не восхищали. Дети
пробыли у дяди целое лето; отец их часто навещал.
Вдовый старик дядя был страстный охотник. Несмотря на свои
годы, он постоянно охотился то с борзыми и гончими, то с ружьем. За детьми
присматривала его пожилая экономка Ильинишна. Он брал с собою на охоту и
племянниц и однажды, собираясь в поле, не утерпев, дал им поездить по двору
верхом. Ксения струсила; Аврора же, усевшись на дамском седле покойной дочери
дяди, смело прокатилась и с той поры только и думала о верховой езде. Белый,
как сметана, верховой конь дяди Петра Коко был чуть не ровесник своего
владельца, но ходил плавно, не спотыкался, слушался повода и еще лихо скакал.
— Дядечка Петя, — просила иногда Аврора, —
позвольте мне покататься с кучером.
Коко торжественно седлали и подводили к крыльцу Черноглазая,
худенькая девочка подносила к его теплым губам кусок черного хлеба с солью и,
покормив его, проворно взбиралась со ступеней на седло.
— Ты не девочка — мальчик-постреленок! — твердила
Ильинишна, глядя на нее и качая головой.
— Барышня, барышня! — кричал нередко кучер, не
поспевая за Авророй, носившейся по полям и кустам.
— Ах, дядечка, — сказала раз Аврора дяде, —
исполните мою просьбу?
— Ну, говори! — Дайте мне выстрелить из ружья.
Дядя Петя подумал, походил по комнате и взял со стены ружье. Он сам зарядил ей
свой «ланкастер», научил, как держать его и целиться, и дал ей выстрелить в
саду в цель. Стрельба повторялась при нем и впоследствии. А раз вечером,
осенью, когда дядя был в лесу, на охоте на вальдшнепов, вдруг в доме, как бы
сам собой, раздался оглушительный выстрел. Ильинишна и прочая прислуга в ужасе
бросились и нашли Аврору в барском кабинете, в дыму. Оказалось, что она увидела
в окно псарей, гнавшихся за чужою собакой и кричавших: «Бешеная, бешеная!»
Аврора, игравшая здесь с Ксенией, не долго думая, схватила со стены заряженное
ружье и, как ни останавливала ее сестра, прицелилась и спустила курок. Раненая
собака упала и была добита гонцами. Девочку застали бледною, дрожащею и в
слезах. Она от перепуга долго не могла понять, где она и что с нею случилось.
— Да как же ты, бедовая, решилась? — спрашивал ее
потом дядя.
— Вижу, бегут, кричат: «Бешеная!» — я и схватила…
— А как попала бы не в собаку, а в людей?
Аврора горько плакала и не отвечала. Это событие стало
предметом общих толков. Приехавший отец горячо было поспорил с Петром
Андреевичем, но потом успокоился и отпустил к нему дочерей и на другое лето.
Тогда уже дядя Петя стал брать Аврору на охоту с собой в качестве подручного
стрелка. Ее восторгу не было границ. Коко и ружье виделись ей даже во сне. Но
наступила нежданная разлука.
|
