Жив, жив Курилка!
Как! жив еще Курилка
журналист? —
– Живёхонек! всё так же сух и
скучен,
И груб, и глуп, и завистью размучен,
Всё тискает в свой непотребный лист
И старый вздор и вздорную
новинку. —
– Фу! надоел Курилка журналист!
Как загасить вонючую лучинку?
Как уморить Курилку моего?
Дай мне совет. – Да… плюнуть на
него.
Козлову
Певец! когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся Гений,
На всё минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им.
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки;
Тебе он создал новый мир,
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир.
А я, коль стих единый мой
Тебе мгновенье дал отрады,
Я не хочу другой награды —
Недаром темною стезёй
Я проходил пустыню мира;
О нет! недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
Желание славы
Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой
коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя;
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не
внимал
Жужжанью дальнему упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить
приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные
взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты
счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не
будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не
позабудешь?
А я стесненное молчание хранил.
Я наслаждением весь полон был, я
мнил,
Что нет грядущего, что грозный день
разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы,
муки,
Измены, клевета, всё на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в
пустыне,
И всё передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб
ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту
разлученья.
|