Послание цензору
Угрюмый сторож Муз, гонитель давний
мой,
Сегодня рассуждать задумал я с тобой.
Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью
ложной,
Цензуру поносить хулой неосторожной;
Что нужно Лондону, то рано для
Москвы.
У нас писатели, я знаю, каковы:
Их мыслей не теснит цензурная
расправа,
И чистая душа перед тобою права.
Во-первых, искренно я признаюсь тебе,
Не редко о твоей жалею я судьбе:
Людской бессмыслицы присяжный
толкователь,
Хвостова, Буниной единственный
читатель,
Ты вечно разбирать обязан за грехи
То прозу глупую, то глупые стихи.
Российских авторов нелегкое
встревожит:
Кто английской роман с французского
преложит,
Тот оду сочинит, потея да кряхтя,
Другой трагедию напишет нам
шутя —
До них нам дела нет: а ты читай,
бесися,
Зевай, сто раз засни – а после
подпишися.
Так, цензор мученик: порой захочет он
Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер,
Бюфон,
Державин, Карамзин манят его желанье,
А должен посвятить бесплодное
вниманье
На бредни новые какого-то враля,
Которому досуг петь рощи да поля,
Да связь утратя в них, ищи ее с
начала,
Или вымарывай из тощего журнала
Насмешки грубые и площадную брань,
Учтивых остряков затейливую дань.
Но цензор гражданин, и сан его
священный:
Он должен ум иметь прямой и
просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и
трон;
Но мнений не теснит и разум терпит
он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных
уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на
себя:
Полезной Истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не
труслив,
Благоразумен, тверд, свободен,
справедлив.
А ты, глупец и трус, что делаешь ты с
нами?
Где должно б умствовать, ты хлопаешь
глазами;
Не понимая нас, мараешь и дерешь;
Ты черным белое по прихоти зовешь;
Сатиру пасквилем, поэзию развратом,
Глас правды мятежом, Куницына
Маратом.
Решил, а там поди, хоть на тебя
проси.
Скажи: не стыдно ли, что на святой
Руси,
Благодаря тебя, не видим книг доселе?
И если говорить задумают о деле,
То, славу русскую и здравый ум любя,
Сам государь велит печатать без тебя.
Остались нам стихи: поэмы, триолеты,
Баллады, басенки, элегии, куплеты,
Досугов и любви невинные мечты,
Воображения минутные цветы.
О варвар! кто из нас, владельцев
русской лиры,
Не проклинал твоей губительной
секиры?
Докучным евнухом ты бродишь между
Муз;
Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни
вкус,
Ни слог певца Пиров, столь
чистый, благородный —
Ничто не трогает души твоей холодной.
На всё кидаешь ты косой, неверный
взгляд.
Подозревая всё, во всем ты видишь яд.
Оставь, пожалуй, труд, ни мало не
похвальный:
Парнасс не монастырь и не гарем
печальный.
И право никогда искусный коновал
Излишней пылкости Пегаса не лишал.
Чего боишься ты? поверь мне, чьи
забавы —
Осмеивать Закон, правительство иль
нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем
почему —
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры
избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали.
Но ты свое несешь, и в наш премудрый
век
Едва ли Шаликов не вредный человек.
За чем себя и нас терзаешь без
причины?
Скажи, читал ли ты Наказ
Екатерины?
Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем
Свой долг, свои права, пойдешь иным
путем.
В глазах монархини сатирик
превосходный
Невежество казнил в комедии народной,
Хоть в узкой голове придворного
глупца
Кутейкин и Христос два равные лица.
Державин, бич вельмож, при звуке
грозной лиры
Их горделивые разоблачал кумиры;
Хемницер Истину с улыбкой говорил,
Наперсник Душеньки двусмысленно
шутил,
Киприду иногда являл без
покрывала —
И никому из них цензура не мешала.
Ты что-то хмуришься; признайся, в
наши дни
С тобой не так легко б разделались
они?
Кто ж в этом виноват? перед тобой
зерцало:
Дней Александровых прекрасное начало.
Проведай, что в те дни произвела
печать.
На поприще ума нельзя нам отступать.
Старинной глупости мы праведно
стыдимся,
Ужели к тем годам мы снова обратимся,
Когда никто не смел Отечество
назвать,
И в рабстве ползали и люди, и печать?
Нет, нет! оно прошло, губительное
время,
Когда Невежества несла Россия бремя.
Где славный Карамзин снискал себе
венец,
Там цензором уже не может быть
глупец…
Исправься ж: будь умней и примирися с
нами.
"Всё правда, – скажешь
ты, – не стану спорить с вами:
Но можно ль цензору по совести
судить?
Я должен то того, то этого щадить.
Конечно, вам смешно – а я нередко
плачу,
Читаю да крещусь, мараю на
удачу —
На всё есть мода, вкус; бывало, на
пример,
У нас в большой чести Бентам, Руссо,
Вольтер,
А нынче и Милот попался в наши сети.
Я бедный человек; к тому ж жена и
дети…"
Жена и дети, друг, поверь – большое
зло:
От них всё скверное у нас произошло.
Но делать нечего: так если невозможно
Тебе скорей домой убраться осторожно,
И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.
|
