|
Валерию Брюсову
Неужели же я буду так
зависеть от людей,
Что не весь отдамся чуду мысли
пламенной моей?
Неужели же я буду
колебаться на пути,
Если сердце мне велело в
неизвестное итти?
Нет, не буду, нет, не
буду я обманывать звезду,
Чей огонь мне ярко светит, и к
которой я иду.
Высшим знаком я отмечен,
и, не помня никого,
Буду слушаться повсюду только
сердца своего.
Если Море повстречаю, в
глубине я утону,
Видя воздух полный света и
прозрачную волну.
Если горные вершины
развернутся предо мной,
В снежном царстве я застыну
под серебряной Луной.
Если к пропасти приду я,
заглядевшись на звезду,
Буду падать, не жалея, что на
камни упаду.
Но повсюду вечно чуду
буду верить я мечтой,
Буду вольным и красивым, буду
сказкой золотой.
Если ж кто-нибудь
захочет изменить мою судьбу,
Он в раю со мною будет — или в
замкнутом гробу.
Для себя ища свободы, я
ее другому дам,
Или вместе будет тесно,
слишком тесно будет нам.
Так и знайте, понимайте
звонкий голос этих струн:
Влага может быть прозрачной —
и возникнуть как бурун.
Солнце ландыши ласкает,
их сплетает в хоровод,
А захочет — и зардеет — и
пожар в степи зажжет.
Но согрею ль я другого,
или я его убью,
Неизменной сохраню я душу
вольную мою.
«Мне снятся караваны…»
Мне снятся караваны,
Моря и небосвод,
Подводные вулканы
С игрой горячих вод.
Воздушные пространства,
Где не было людей,
Игра непостоянства
На пиршестве страстей.
Чудовищная тина
Среди болотной тьмы,
Могильная лавина
Губительной чумы.
Мне снится, что змеится
И что бежит в простор,
Что хочет измениться —
Всему наперекор.
«Я полюбил свое беспутство…»
Я полюбил свое
беспутство,
Мне сладко падать с высоты.
В глухих провалах
безрассудства
Живут безумные цветы.
Я видел стройные
светила,
Я был во власти всех планет.
Но сладко мне забыть, что
было,
И крикнуть их призывам: «Нет!»
Исполнен радости и
страха,
Я оборвался с высоты,
Как коршун падает с размаха,
Чтоб довершить свои мечты.
И я в огромности
бездонной,
И убегает глубина.
Я так сильнее — исступленный,
Мне Вечность в пропасти видна!
Глаза
Когда я к другому в упор
подхожу,
Я знаю: нам общее нечто дано.
И я напряженно и зорко гляжу,
Туда, на глубокое дно.
И вижу я много
задавленных слов,
Убийств, совершенных в
зловещей тиши,
Обрывов, провалов, огня,
облаков,
Безумства несытой души.
Я вижу, я помню, я тайно
дрожу,
Я знаю, откуда приходит гроза.
И если другому в глаза я
гляжу,
Он вдруг закрывает глаза.
Сквозь строй
Вы меня прогоняли сквозь
строй,
Вы кричали: «Удвой, и утрой,
В десять раз, во сто раз
горячей,
Пусть узнает удар палачей».
Вы меня прогоняли сквозь
строй,
Вы стояли зловещей горой,
И горячею кровью облит,
Я еще, и еще, был избить.
Но, идя как игрушка меж
вас,
Я горел, я сгорал, и не гас.
И сознаньем был каждый смущен,
Что я кровью своей освящен.
И сильней, все сильней
каждый раз,
Вы пугались блистающих глаз.
И вы дрогнули все предо мной,
Увидав, что меж вас — я иной.
В застенке
Переломаны кости мои.
Я в застенке. Но чу! В
забытьи,
Слышу, где-то стремятся ручьи.
Так созвучно, созвонно,
в простор,
Убегают с покатостей гор,
Чтоб низлиться в безгласность
озер.
Я в застенке. И пытка
долга.
Но мечта мне моя дорога.
В палаче я не вижу врага.
Он ужасен, он странен, как
сон,
Он упорством моим потрясен.
Я ли мученик? Может быть он?
Переломаны кости.
Хрустят.
Но горит напряженный мой
взгляд.
О, ручьи говорят, говорят!
В домах
|
