|
Ю. Балтрушайтису
Тебе известны, как и
мне,
Непобедимые влечения,
И мы — в небесной вышине,
И мы — подводные течения.
Пред нами дышит череда
Явлений Силы и Недужности,
И в центре круга мы всегда,
И мы мелькаем по окружности.
Мы смотрим в зеркало
Судьбы,
И как на праздник наряжаемся,
Полувладыки и рабы,
Вкруг темных склепов
собираемся.
И, услыхав полночный
бой,
Упившись музыкой железною,
Мы мчимся в пляске круговой
Над раскрывающейся бездною.
Игра кладбищенских огней
Нас манит сказочными чарами,
Везде где смерть, мы тут же с
ней,
Как тени дымные — с пожарами.
И мы незримые горим,
И сон чужой тревожим ласками,
И меж неопытных царим
Безумьем, ужасом и сказками.
Заклятие
1
Я видел правду только
раз,
Когда солгали мне.
И с той поры, и в этот час,
Я весь горю в огне.
Я был ребенком лет пяти,
И мне жилось легко.
И я не знал, что я в пути,
Что буду далеко.
Безбольный мир кругом
дышал
Обманами цветов.
Я счастлив был, я крепко спал,
И каждый день был нов.
Усадьба, липы, старый
сад,
Стрекозы, камыши.
Зачем нельзя уйти назад
И кончить жизнь в тиши?
Я в летний день спросил
отца:
«Скажи мне: вечен свет?»
Улыбкой грустного лица
Он мне ответил: «Нет».
И мать спросил я в
полусне:
«Скажи: Он добрый — Бог?»
Она кивнула молча мне,
И удержала вздох.
Но как же так, но как же
так?
Один сказал мне: «Да»,
Другой сказал, что будет мрак,
Что в жизни нет «Всегда».
И стал я спрашивать
себя,
Где правда, где обман,
И кто же мучает любя,
И мрак зачем нам дан.
2
Я вышел утром в старый
сад
И лег среди травы.
И был расцвет растений смят
От детской головы.
В саду был черный ветхий
чан
С зацветшею водой.
Он был как знак безвестных
стран,
Он был моей мечтой.
Вон ряска там, под ней
вода,
Лягушка там живет.
И вдруг ко мне пришла Беда,
И замер небосвод.
Жестокой грезой детский
ум
Внезапно был смущен,
И злою волей, силой дум,
Он в рабство обращен
Так грязен чан, в нем
грязный мох.
Я слышал мысль мою.
Что если буду я как Бог?
Что если я убью?
Лягушке тесно и темно,
Пусть в Рай она войдет.
И руку детскую на дно
Увлек водоворот.
Водоворот безумных снов,
Непоправимых дум.
Но сад кругом был ярко-нов,
И светел был мой ум.
Я помню скользкое в
руках,
Я помню холод, дрожь,
Я помню Солнце в облаках,
И в детских пальцах нож.
Я темный дух, я гномный
царь,
Минута не долга.
И торжествующий дикарь
Скальпировал врага.
И что-то билось без
конца
В глубокой тишине.
И призрак страшного лица
Приблизился ко мне.
И кто-то близкий мне
сказал,
Что проклят я теперь,
Что кто слабейшего терзал,
В том сердца нет, он зверь.
Но странно был мой ум
упрям,
И молча думал я,
Что боль дана как правда нам,
Чужая и моя.
3
О, знаю, боль сильней
всего,
И ярче всех огней,
Без боли тупо и мертво
Мельканье жалких дней.
И я порой терзал других,
Я мучил их. Ну, что ж!
Зато я создал звонкий стих,
И этот стих не ложь.
Кому я радость
доставлял,
Тот спал, как сытый зверь.
Кого терзаться заставлял,
Пред тем открылась дверь.
И сам в безжалостной
борьбе
Терзание приняв,
Благословенье шлю тебе,
Кто предо мной неправ.
Быть может, ересь я пою?
Мой дух ослеп, оглох?
О, нет, я слышу мысль мою,
Я знаю, вечен Бог!
Костры
Да, и жгучие костры
Это только сон игры.
Мы играем в палачей.
Чей же проигрыш? Ничей.
Мы меняемся всегда.
Нынче «нет», а завтра «да».
Нынче я, а завтра ты.
Все во имя Красоты.
Каждый звук — условный
крик.
Есть у каждого двойник.
Каждый там глядит как дух,
Здесь телесно грезит вслух.
И пока мы здесь дрожим,
Мир всемирный нерушим.
Но в желаньи глянуть вниз
Все верховные сошлись.
Каждый любит, тень любя,
Видеть в зеркале себя.
И сплетенье всех в одно
Глубиной повторено.
Но, во имя глубины,
Мы страдаем, видя сны.
Все мы здесь, наоборот,
Повторяем небосвод.
Свет оттуда — здесь как
тень,
День — как ночь, и ночь — как
день.
Вечный творческий восторг
Этот мир как крик исторг.
Мир страданьем освящен,
Жги меня, и будь сожжен.
Нынче я, а завтра ты,
Все во имя Красоты.
Тайна горбуна
Ты, конечно, проходил
По обширным городам.
Много мраков и светил,
Много разных чудищ там.
Поглядишь и там и тут,
Видишь полчища людей.
Целый мир в любом замкнут,
Мир обманов и затей.
Почему у горбуна
Так насмешливо лицо?
В этом доме два окна,
Есть в нем дверь и есть
крыльцо.
Что ж, войдем и
поглядим.
В этом скрыто что-нибудь.
Если мы душою с ним,
Он не может дверь замкнуть.
Мы заходим в темный ход,
Видны знаки по стенам.
Опрокинут небосвод.
И немножко жутко нам!
Ум наш новостью смущен,
Искаженность манит нас.
Здесь нежданный свет зажжен,
Постоянный свет погас.
Кто вошел в такой уют,
К Сатане он бросил взгляд
В этой храмине поют,
И, как в храме, здесь кадят.
Кверху поднятым лицом
Примешь небо и весну.
Спину выгнувши кольцом,
Встретишь мрак и глубину.
И невольно душит смех,
И ликует как змея.
Оттого что тайный грех —
Оттененье бытия.
Оттого у горбуна
И насмешливо лицо.
Эта странная спина —
Сатанинское кольцо!
Голос дьявола
Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Мне ненавистен был бы
Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный
май
Идет размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в
Раю,
Казня находчивость змеиную,
От детских дней люблю Змею,
И ей любуюсь, как картиною.
Я не хотел бы жить в
Раю,
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну — и пою,
Безумный демон снов
лирических.
Враг
У меня был враг
заклятый,
У меня был враг.
На его постели смятой
Хохот демона проклятый
Оживлял полночный мрак.
Без него жена смеялась,
Обнималась, целовалась.
Хохот демона был мой.
Побыл с ней. Ай-да! Домой!
Враг заклятый был
далеко.
Возвратился. «Честь!»
Ты, без страха и упрека!
Я, как ты, во власти рока.
Хочешь? Что же, месть, так
месть.
Час и место. Мы явились.
Мы сошлись и поклонились.
Чей-то взор покрылся тьмой.
Хохот демона был мой!
Избирательное сродство
(сонет)
Я с нею шел в глубоком
подземелье,
Рука с рукой, я был вдвоем —
один.
Мы встретились в сверкающем
весельи,
Мы нежились, как лилии долин.
Потом пришли к дверям
старинной кельи,
Предстала Смерть, как бледный
исполин.
И мы за ней, в глубоком
подземелье,
Стремились прочь от зелени
долин.
Мы шли во тьме, друг
друга не видали,
Любовь была как сказка дальних
лет,
Любовь была печальнее печали.
В конце пути зажегся
мрачный свет,
И я, искатель вечной Антигоны,
Увидел рядом голову — Горгоны.
Неразлучимые
Под низкою крышкою
гроба,
Забиты гвоздями,
Недвижно лежали мы оба,
С враждебными оба чертами.
Застывшие трупы, мы жили
Сознаньем проклятья,
Что вот и в могиле — в могиле!
—
Мы в мерзостной позе объятья.
И Дьявол смеялся
надгробно,
Плитой погребальной:
«Эге, — говорил, —
как удобно
Уродцам — в могиле
двуспальной!»
Два трупа
Два трупа встретились в
могиле,
И прикоснулся к трупу труп,
В холодной тьме, в тюрьме, и в
гнили,
Прикосновеньем мертвых губ.
Они, влюбленные,
когда-то
Дышали вместе под Луной
Весенней лаской аромата
И шелестящей тишиной.
Они клялись любить до
гроба.
И вот, по истеченьи дней,
Земная жадная утроба
Взяла их в пищу для червей.
Тяжелые, с потухшим
взглядом,
Там, где повсюду мгла и мгла,
Они лежат так тесно рядом,
Зловонно-мягкие тела.
Для мелких тварей ставши
пищей,
И разлученные с душой,
Они гниющее жилище,
Где новый пир, для них чужой.
И дико спят они в
тумане,
И видят сказочные сны
Неописуемых дыханий
И необъятной тишины.
Над болотом
Над болотом позабытым
брошен мост,
За болотом позабытым брызги
звезд.
Там, за топью, цепенея, спит
Лазурь,
Затаив для дней грядущих
сумрак бурь.
Неживые, пропадают
брызги звезд,
И к болоту от болота брошен
мост.
И одно лишь не обманет —
жадность бурь,
Ею дышит — с ней в объятьях —
спит Лазурь
Ведьма
Я встретил ведьму старую
в задумчивом лесу.
Спросил ее: «Ты знаешь ли,
какой я грех несу?»
Смеется ведьма старая, смеется
что есть сил:
«Тебя ль не знать? Не первый
ты, что молодость убил.
Отверг живые радости, и стал
себе врагом,
И тащишься в дремучий лес
убогим стариком».
Я вижу, ведьма старая все
знает про меня,
Смеется смехом дьявола, мечту
мою кляня,
Мечту мою о праведном
безгрешном житии, —
И молвил ей: «А знаешь ли ты
чаянья мои?
Я в лес вошел, но лес пройду,
прозрачен, как ручей,
И выйду к морю ясному
божественных лучей».
Смеется ведьма старая: «Куда
тебе идти?
Зашел сюда — конец тебе:
зачахнешь на пути.
Сии леса — дремучие, от века
здесь темно,
Блуждать вам здесь дозволено,
а выйти не дано.
Ишь, выйду к морю светлому! Ты
думаешь: легко?
И что в нем за корысть тебе!
Темно и глубоко».
И ведьма рассмеялася своим
беззубым ртом:
«На море жить нельзя тебе, а
здесь твой верный дом».
И ведьма рассмеялася, как
дьявол егозя:
«Вода морская — горькая, и
пить ее — нельзя».
Incubus
Как стих сказителя
народного,
Из поседевшей старины,
Из отдаления холодного,
Несет к нам стынущие сны, —
Так темной полночью
рожденные
Воззванья башенных часов,
Моей душою повторенные,
Встают как говор голосов.
И льнут ко мне с мольбой
и с ропотом:
«Мы жить хотим в уме твоем».
И возвещают тайным шепотом:
«Внимай, внимай, как мы поем.
Мы замираем, как
проклятия,
Мы возрастаем, как прибой.
Раскрой безгрешные объятия,
Мы все обнимемся с тобой».
И я взглянул, и вдруг,
нежданные,
Лучи Луны, целуя мглу,
Легли, как саваны туманные,
Передо мною на полу.
И в каждом саване —
видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
Я жду, лежу, как труп,
но слышащий.
И встала тень, волнуя тьму.
И этот призрак еле дышащий
Приникнул к сердцу моему.
Какая боль, какая
страстная,
Как сладко мне ее продлить!
Как будто тянется неясная
Непрерываемая нить!
И тень все ближе
наклоняется,
Горит огонь зеленых глаз,
И каждый миг она меняется,
И мне желанней каждый раз.
Но снова башня дышит
звуками,
И чей-то слышен тихий стон,
И я не знаю, чьими муками
И чьею грудью он рожден.
Я только знаю, только
чувствую,
Не открывая сжатых глаз,
Что я как жертва
соприсутствую,
И что окончен сладкий час.
И вот сейчас она
развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый день.
Пожар
Я шутя ее коснулся,
Не любя ее зажег.
Но, увидев яркий пламень,
Я — всегда мертвей, чем камень
—
Ужаснулся,
И хотел бежать скорее,
И не мог.
Трепеща и цепенея,
Вырастал огонь, блестя,
Он дрожал, слегка свистя,
Он сверкал проворством Змея,
Все быстрей,
Он являл передо мною лики
сказочных зверей.
С дымом бьющимся мешаясь,
В содержанья умножаясь,
Он, взметаясь, красовался надо
мною и над ней.
Полный вспышек и теней,
Равномерно, неотступно,
Рос губительный пожар.
Мне он был блестящей рамой,
В ней возник он жгучей драмой,
И преступно,
Вместе с нею я светился в быстром
блеске
Дымных чар.
«Хорошо ль тебе, девица…»
Хорошо ль тебе, девица,
Там глубоко под землей?
Ты была цветок, и птица,
Праздник мой!
Хорошо ль тебе, девица,
Так глубоко под землей?
Ты, как все, лишь день
светила,
И ничтожно умерла.
Глубока твоя могила,
Сон и мгла.
Ты, как все, лишь день
светила,
Потускнела, умерла.
Твой конец последний
близок,
Ты остывший бледный труп.
Терем твой, девица, низок,
Миг твой скуп.
Твой конец последний близок,
Ты посмешище и труп.
В тот миг
В тот миг расставанья в
нем умерло что-то,
Он с нею был взглядом, не с
нею душою.
А в ней лишь одна трепетала
забота:
«О, если б могла я быть вечно
с тобою!»
Лицо у нее лишь на миг
исказилось,
Она, холодея, сдержала
рыданья.
«Прощай», у обоих в душе
проносилось,
И он ей с улыбкой сказал. «До
свиданья!»
В тот миг расставанья,
как ветер свободный,
Он только и ждал, чтоб скорей
удалиться.
И, вздрогнув, бледнея в тоске
безысходной,
Она прошептала: «Я буду
молиться!»
Ad Infinitum
В храме все — как прежде
было.
Слышен тихий взмах кадил.
«Я смеялся, я шутил.
Неужели ты любила?»
Дымен смутный трепет
свеч,
На иконах свет заемный.
Каждый хочет в церкви темной
От свечи свечу зажечь.
В храме будет так, как
было.
Слышен тихий звон кадил.
«А, неверный! Ты шутил.
Горе! Горе! Я любила».
К смерти
Смерть,
медлительно-обманная,
Смерть, я ждал тебя года,
Но для каждого ты странная
И нежданная всегда.
Мне казалась упоительной
Мысль о том, что ты придешь
И прохладою целительной,
Торжествуя, обоймещь.
И воздушною одеждою
Мне навеешь легкий мрак.
Нет, обманут я надеждою,
Ты придешь не так, не так.
Как неведомое, грубое,
Ты возникнешь в тишине
Как чудовище беззубое,
Ты свой рот прижмешь ко мне.
И неловкими прижатьями
Этих скользких мертвых губ,
Неотвратными объятьями
Превращен я буду в труп.
Но еще не
бессознательный,
Не затянутый во тьму,
И мучительно внимательный
К разложенью своему.
Вот, рука окоченелая
Точно манит и грозит,
Синевато-грязно-белая,
Искривилась… Гнусный вид!
Вот, лицо покрылось
пятнами,
Восковою пеленой,
И дыханьями развратными
Гниль витает надо мной
Отвратительно знакомые
Щекотания у рта.
Это мухи! Насекомые!
Я их пища, их мечта!
И приходят ночи, низкие,
Как упавший потолок.
Где же вы, родные, близкие?
Мир отпрянувший далек.
Глухо пали комья
грязные,
Я лежу в своем гробу,
Дышат черви безобразные
На щеках, в глазах, на лбу.
Как челнок, сраженный
мелями,
Должен медлить, должен гнить,
Я недели за неделями
Рок бессилен изменить.
За любовь мою чрезмерную
К наслаждениям земным,
После смерти, с этой скверною
Грешный дух неразлучим.
Целых семь недель
томления,
Отвращения, тоски,
Семь недель, до избавления,
Рабство, ужас, и тиски!
Лишь одной отрадой
нищенской
Ад могу я услаждать;
Пред оградою кладбищенской
Белой тенью в полночь встать.
|
