|
|
В. Макаров.
Крылан. Поэзия как волшебство
Из записной
книжки
Как странно перебирать старые бумаги, перелистывать
страницы, которые жили — и погасли для тебя, их написавшего. Они дороги и
чужды, как лепестки подаренных увядших цветов, как письма женщин, в которых ты
пробудил непонятность, что зовется любовью, как выцветшие портреты отошедших
людей. Вот я смотрю на них, и многое в этом старом удивляет меня новизной. В
свете мгновений я создавал эти слова. Мгновенья всегда единственны. Они
слагались в свою музыку, я был их частью, когда они звенели. Они отзвенели и
навеки унесли с собой свою тайну. И я другой, мне перестало быть понятным, что
было так ярко-постижимо, когда я был их созвучной и покорной частью, их
соучастником. Я другой, я один, мне осталось лишь несколько золотых песчинок из
сверкавшего потока времени, несколько страстных рубинов, и несколько горячих
испанских гвоздик, и несколько красных мировых роз.
Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так
любил бы мгновенья, как я. Я иду, я иду, я ухожу, я меняю и изменяюсь сам. Я
отдаюсь мгновенью, и оно мне снова открывает свежие поляны. И вечно цветут мне
новые цветы.
Я откидываюсь от разума к страсти, я опрокидываюсь от
страстей в разум. Маятник влево, маятник вправо. На циферблате ночей и дней
неизбежно должно быть движение. Но философия мгновенья не есть философия
земного маятника. Звон мгновенья — когда его любишь, как я, — из области
надземных звонов.
Я отдаюсь мировому, и мир входит в меня. Мне близки и
звезды, и волны, и горы. Мне близки звери и герои. Мне близки красивые и
некрасивые. Я говорю с другом, а сам в это время далеко от него, за преградой
веков, где-то в древнем Риме, где-то в вечной Индии, где-то в той стране, чье
имя — Майя. Я говорю с врагом, а сам в то же время тайно люблю его, хотя бы я
говорил самые жесткие слова. О, клянусь, в те мгновенья, когда я —
действительно я, мне близки все, мне понятно и дорого все. Мне понятны вершины,
я на них всходил, мне понятно низкое, я низко падал, мне понятно и то, что вне
пределов высокого и низкого. Я знаю полную свободу. Безмерность может
замкнуться в малое. Песчинка может превратиться в систему звездных миров. И
слабыми руками будут воздвигнуты безмерные зданья во имя Красоты. И сгорят
города, и сгорят леса, а там, где они шумели и молчали, возникнут новые шелесты
и шорохи, ласки и улыбки, вечная жизнь.
Я знаю, что есть два бога: бог покоя и бог движения. Я
люблю их обоих. Но я не долго медлю с первым. Я побыл с ним. Довольно. Я вижу
быстрые блестящие глаза. Магнит моей души! Я слышу свист ветра. Я слышу пенье
струн. Молот близ горнов. Раскаты мировой музыки. Я отдаюсь мировому. Мне
страшно. Мне сладко. Мир взошел в меня. Прощай, мое Вчера. Скорей к неизвестному
Завтра!
3 января.
Ночь. Москва
* * *
Огонь, Вода, Земля и Воздух — четыре царственные Стихии, с
которыми неизменно живет моя душа в радостном и тайном соприкосновении. Ни
одного из ощущений я не могу отделить от них и помню о их Четверогласии всегда.
Огонь — всеобъемлющая тройственная стихия, пламя, свет и
теплота, тройственная и седьмеричная стихия, самая красивая из всех. Вода —
стихия ласки и влюбленности, глубина завлекающая, ее голос — влажный поцелуй.
Воздух — всеокружная колыбель — могила, саркофаг — альков, легчайшее дуновение
Вечности и незримая летопись, которая открыта для глаз души. Земля — черная
оправа ослепительного бриллианта, и Земля — небесный Изумруд, драгоценный
камень Жизни, весеннее Утро, нежный расцветный Сад.
Я люблю все Стихии равно, хоть по-разному. И знаю, что
каждая стихия бывает ласкающей, как колыбельная песня, и страшной, как шум
приближающихся вражеских дружин, как взрывы и раскаты дьявольского смеха.
Вода нежнее Огня, оттого что в ней женское начало, нежная
влажная всевоспринимаемость. Огонь не так нежен порой, но он сильнее, сложней и
страшнее, он сокровенней и проникновеннее. В Воздухе тонут взоры, и душа
уносится к Вечному, в белое царство бестелесности. Земля родней нам всех других
Стихий — высот и низин, — и к ней радостно прильнуть с дрожанием счастья в
груди и с глухим сдавленным рыданием.
Все Стихии люблю я, и ими живет мое творчество.
Оно началось, это длящееся, только еще обозначившееся
творчество — с печали, угнетенности и сумерек. Оно началось под северным небом,
но, силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, безбрежного, через
долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному
Свету, к Огню, к победительному Солнцу.
От книги к книге, явственно для каждого внимательного
глаза, у меня переброшено звено, и я знаю, что, пока я буду на Земле, я не
устану ковать все новые и новые звенья и что мост, который создает моя мечта,
уходит в вольные манящие дали.
От бесцветных сумерек к красочному Маю, от робкой
угнетенности к Царице-Смелости с блестящими зрачками, от скудости к роскоши, от
стен и запретов к Цветам и Любви, от незнания к счастью вечного познанья, от
гнета к глубокому вздоху освобожденья, к этой радости видеть и ласкать своим
взором еще новое, вот еще и еще, без конца.
И если воистину я люблю все Стихии в разное время равно,
мне все же хочется сказать сейчас, что любимая моя стихия — Огонь. Я молюсь
Огню. Огонь есть истинно всемирная стихия, и кто причастился Огня, тот слит с
Мировым. Он душой своей входит в таинственные горницы, где горят неугасимые
светильники — и струятся во взоры влиянья волшебных талисманов, драгоценных
камней.
3 декабря. Вечер.
Москва
|
