|
Мой наряд — бранные доспехи,
Мое отдохновенье — где битва и беда,
Моя постель — суровые утесы,
Мое дремать — не спать никогда.
Старинная Испанская песня
Пройдя луга, леса, болота,
горы,
Завоевав чужие города,
Солдаты спят. Потухнувшие взоры
—
В пределах дум. Снует их
череда.
Сады, пещеры, замки изо
льда,
Забытых слов созвучные узоры,
Невинность чувств, погибших
навсегда, —
Солдаты спят, как нищие, как
воры.
Назавтра бой. Поспешен бег
минут.
Все спят. Все спит. И пусть. Я
— верный — тут.
До завтра сном беспечно
усладитесь.
Но чу! Во тьме — чуть
слышные шаги.
Их тысячи. Все ближе. А! Враги!
Товарищи! Товарищи! Проснитесь!
Отсветы
зарева
А меж тем огонь безумный
И глухой, и многошумный,
Все горит.
Эдгар По
Кинжальные слова
Я устал от нежных снов,
От восторгов этих цельных
Гармонических пиров
И напевов колыбельных.
Я хочу порвать лазурь
Успокоенных мечтаний.
Я хочу горящих зданий,
Я хочу кричащих бурь!
Упоение покоя —
Усыпление ума.
Пусть же вспыхнет море зноя,
Пусть же в сердце дрогнет
тьма.
Я хочу иных бряцаний
Для моих иных пиров.
Я хочу кинжальных слов,
И предсмертных восклицаний!
Полночь и свет
Полночь и свет знают
свой час.
Полночь и свет радуют нас.
В сердце моем — призрачный
свет.
В сердце моем — полночи нет.
Ветер и гром знают свой
путь.
К лону земли смеют прильнуть.
В сердце моем буря мертва.
В сердце моем гаснут слова.
Вечно ли я буду рабом?
Мчитесь ко мне, буря и гром!
Сердце мое, гибни в огне!
Полночь и свет, будьте во мне!
Слово Завета
О, человек, спроси
зверей,
Спроси безжизненные тучи!
К пустыням вод беги скорей,
Чтоб слышать, как они певучи!
Беги в огромные леса,
Взгляни на сонные растенья,
В чьей нежной чашечке оса
Впивает влагу наслажденья!
Им ведом их закон, им чуждо
заблужденье.
Зачем же только ты один
Живешь в тревоге беспримерной?
От колыбели до седин
Ты каждый день — другой,
неверный!
Зачем сегодня, как
вчера,
Ты восклицанье без ответа?
Как тень от яркого костра,
Ты в ночь бежишь от места
света,
И чаща вкруг тебя безмолвием
одета.
Проникни силою своей
В язык безмолвия ночного!
О, человек, спроси зверей
О цели странствия земного!
Ты каждый день убийцей был
Своих же собственных мечтаний,
Ты дух из тысячи могил, —
Живи, как зверь, без
колебаний! —
И в смерти будешь жить, как
остов мощных зданий!
Морской разбойник
Есть серая птица морская
с позорным названьем — глупыш.
Летит она вяло и низко, как
будто бы спит, — но, глядишь,
Нависши уродливым телом над
быстро сверкнувшей волной,
Она увлекает добычу с
блестящей ее чешуей.
Она увлекает добычу, но
дерзок, красив, и могуч,
Над ней альбатрос
длиннокрылый, покинув возвышенность туч,
Как камень, низринутый с неба,
стремительно падает ниц,
При громких встревоженных
криках окрест пролетающих птиц.
Ударом свирепого клюва он рыбу
швырнет в пустоту
И, быстрым комком
промелькнувши, изловить ее налету,
И, глупую птицу ограбив, он
крылья расправит свои,
И виден в его уже клюве блестящий
отлив чешуи. —
Морской и воздушный разбойник,
тебе я слагаю свой стих,
Тебя я люблю за бесстыдство
пиратских порывов твоих.
Вы, глупые птицы, спешите,
ловите сверкающих рыб,
Чтоб метким захватистым клювом
он в воздухе их перешиб!
Как испанец
Как Испанец, ослепленный
верой в Бога и любовью,
И своею опьяненный и чужою
красной кровью,
Я хочу быть первым в мире, на
земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною
созданных везде.
Я, родившийся в ущельи,
под Сиэррою-Невадой,
Где лишь коршуны кричали за
утесистой громадой,
Я хочу, чтоб мне открылись
первобытные леса,
Чтобы заревом над Перу
засветились небеса.
Меди, золота, бальзама,
бриллиантов, и рубинов,
Крови, брызнувшей из груди
побежденных властелинов,
Ярких зарослей коралла,
протянувшихся к лучу,
Мной отысканных пределов
жарким сердцем я хочу.
И, стремясь от счастья к
счастью, я пройду по океанам,
И в пустынях раскаленных я
исчезну за туманом,
Чтобы с жадной быстротою
Аравийского коня
Всюду мчаться за врагами под
багряной вспышкой дня.
И, быть может, через годы,
сосчитав свои владенья,
Я их сам же разбросаю,
разгоню, как привиденья,
Но и в час переддремотный,
между скал родимых вновь,
Я увижу Солнце, Солнце,
Солнце, красное, как кровь.
Красный цвет
Быть может, предок мой
был честным палачом:
Мне маки грезятся, согретые
лучом,
Гвоздики алые, и, полные
угрозы,
Махрово-алчные, раскрывшиеся
розы.
Я вижу лилии над зыбкою
волной:
Окровавленные багряною Луной,
Они, забыв свой цвет,
безжизненно-усталый,
Мерцают сказочно окраской
ярко-алой,
И с сладким ужасом, в
застывшей тишине,
Как губы тянутся, и тянутся ко
мне.
И кровь поет во мне… И в
таинстве заклятья
Мне шепчут призраки: «Скорее!
К нам в объятья!
Целуй меня… Меня!.. Скорей…
Меня… Меня!..»
И губы жадные, на шабаш свой
маня,
Лепечут страшные призывные
признанья:
«Нам все позволено… Нам в мире
нет изгнанья…
Мы всюду встретимся… Мы нужны
для тебя…
Под красным Месяцем, огни
лучей дробя,
Мы объясним тебе все бездны
наслажденья,
Все тайны вечности и смерти и
рожденья».
И кровь поет во мне. И в
зыбком полусне
Те звуки с красками сливаются
во мне.
И близость нового, и тайного
чего-то,
Как пропасть горная, на склоне
поворота,
Меня баюкает, и вкрадчиво
зовет,
Туманом огненным окутан
небосвод,
Мой разум чувствует, что мне,
при виде крови,
Весь мир откроется, и все в
нем будет внове,
Смеются маки мне, пронзенные
лучом…
Ты слышишь, предок мой? Я буду
палачом!
Я сбросил ее
Я сбросил ее с высоты,
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь — как
виденье!
Ты мучить не будешь
меня,
А радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою!
Я буду лобзать в
забытьи,
В безумстве кошмарного пира,
Румяные губы твои,
Кровавые губы вампира!
И если я прежде был
твой,
Теперь ты мое привиденье,
Тебя я страшнее — живой,
О, тень моего наслажденья!
Лежи искаженным комком,
Обломок погибшего зданья.
Ты больше не будешь врагом…
Так помни, мой друг: До
свиданья!
Скифы
Мы блаженные сонмы
свободно кочующих Скифов,
Только воля одна нам превыше
всего дорога.
Бросив замок Ольвийский с его
изваяньями грифов,
От врага укрываясь, мы всюду
настигнем врага.
Нет ни капищ у нас, ни
богов, только зыбкие тучи
От востока на запад
молитвенным светят лучом.
Только богу войны темный
хворост слагаем мы в кучи,
И вершину тех куч украшаем
железным мечом.
Саранчой мы летим,
саранчой на чужое нагрянем,
И бесстрашно насытим мы алчные
души свои.
И всегда на врага тетиву без
ошибки натянем,
Напитавши стрелу смертоносною
желчью змеи.
Налетим, прошумим, и
врага повлечем на аркане,
Без оглядки стремимся к другой
непочатой стране.
Наше счастье — война, наша
верная сила — в колчане,
Наша гордость — в незнающем
отдыха быстром коне.
В глухие дни
(предание)
В глухие дни Бориса
Годунова,
Во мгле Российской пасмурной
страны,
Толпы людей скиталися без
крова,
И по ночам всходило две луны.
Два солнца по утрам
светило с неба,
С свирепостью на дольный мир
смотря.
И вопль протяжный «Хлеба!
Хлеба! Хлеба!»
Из тьмы лесов стремился до
царя.
На улицах иссохшие
скелеты
Щипали жадно чахлую траву,
Как скот, озверены и неодеты,
И сны осуществлялись наяву.
Гроба, отяжелевшие от
гнили,
Живым давали смрадный адский
хлеб,
Во рту у мертвых сено находили,
И каждый дом был сумрачный
вертеп.
От бурь и вихрей башни
низвергались,
И небеса, таясь меж туч
тройных,
Внезапно красным светом
озарялись,
Являя битву воинств неземных.
Невиданные птицы
прилетали,
Орлы парили с криком над
Москвой,
На перекрестках, молча, старцы
ждали,
Качая поседевшей головой.
Среди людей блуждали
смерть и злоба,
Узрев комету, дрогнула земля.
И в эти дни Димитрий встал из
гроба,
В Отрепьева свой дух переселя.
Опричники
Когда опричники,
веселые, как тигры,
По слову Грозного, среди толпы
рабов,
Кровавые затеивали игры,
Чтоб увеличить полчище гробов,
—
Когда невинных жгли и
рвали по суставам,
Перетирали их цепями пополам,
И в добавленье к царственным
забавам,
На жен и дев ниспосылали срам,
—
Когда, облив шута
горячею водою,
Его добил ножом освирепевший
царь, —
На небесах, своею чередою,
Созвездья улыбалися как
встарь.
Лишь только эта мысль в
душе блеснет случайно,
Я слепну в бешенстве,
мучительно скорбя
О, если мир — божественная
тайна,
Он каждый миг — клевещет на
себя!
Смерть Димитрия Красного
(предание)
Нет, на Руси бывали
чудеса,
Не меньшие, чем в отдаленных
странах
К нам также благосклонны
Небеса,
Есть и для нас мерцания в
туманах.
Я расскажу о чуде старых
дней,
Когда, опустошая нивы, долы,
Врываясь в села шайками теней,
Терзали нас бесчинные Монголы.
Жил в Галиче тогда несчастный
князь,
За красоту был зван Димитрий
Красный.
Незримая меж ним и Небом связь
В кончине обозначилась
ужасной.
Смерть странная была ему
дана.
Он вдруг, без всякой видимой
причины,
Лишился вкуса, отдыха и сна,
Но никому не сказывал кручины.
Кровь из носу без устали
текла.
Быть приобщен хотел Святых он
Тайн,
Но страшная на нем печать
была:
Вкруг рта — все кровь, и он
глядел — как Каин.
Толпилися бояре, позабыв
Себя — пред ликом горького
злосчастья.
И вот ему, молитву сотворив,
Заткнули ноздри, чтобы дать
причастье.
Димитрий успокоился,
притих,
Вздохнув, заснул, и всем
казался мертвым.
И некий сон, но не из снов
земных,
Витал над этим трупом
распростертым.
Оплакали бояре мертвеца,
И крепкого они испивши меда,
На лавках спать легли. А у
крыльца
Росла толпа безмолвного
народа.
И вдруг один боярин
увидал,
Как, шевельнув чуть зримо
волосами,
Мертвец, покров содвинув, тихо
встал, —
И начал петь с закрытыми
глазами.
И в ужасе, среди
полночной тьмы,
Бояре во дворец народ впустили.
А мертвый, стоя, белый, пел
псалмы,
И толковал значенье Русской
были.
Он пел три дня, не
открывая глаз,
И возвестил грядущую свободу,
И умер как святой, в
рассветный час,
Внушая ужас бледному народу.
Скорпион
(сонет)
Я окружен огнем
кольцеобразным,
Он близится, я к смерти
присужден, —
За то, что я родился
безобразным,
За то, что я зловещий
скорпион.
Мои враги глядят со всех
сторон,
Кошмаром роковым и неотвязным,
—
Нет выхода, я смертью окружен,
Я пламенем стеснен
многообразным.
Но вот, хоть все ужасней
для меня
Дыханья неотступного огня,
Одним порывом полон я,
безбольным.
Я гибну. Пусть. Я вызов
шлю судьбе.
Я смерть свою нашел в самом
себе.
Я гибну скорпионом — гордым,
вольным.
«Я люблю далекий след — от весла…»
Я люблю далекий след —
от весла,
Мне отрадно подойти — вплоть
до зла,
И его не совершив —
посмотреть,
Как костер, вдали, за мной —
будет тлеть.
Если я в мечте поджег —
города,
Пламя зарева со мной —
навсегда.
О, мой брат! Поэт и царь —
сжегший Рим!
Мы сжигаем, как и ты — и
горим!
|
