|
Прочь да отступят видения
И привиденья ночей!
Св. Амвросий
Я видел сон, не все в нем
было сном,
Воскликнул Байрон в черное
мгновенье.
Зажженный тем же сумрачным
огнем,
Я расскажу, по силе разуменья,
Свой сон, — он тоже не был
только сном.
И вас прося о милости
вниманья,
Незримые союзники мои,
Лишь вам я отдаю завоеванье,
Исполненное мудростью Змеи.
Но слушайте мое повествованье.
Мне грезилась безмерная
страна,
Которая была когда-то Раем;
Она судьбой нам всем была дана,
Мы все ее, хотя отчасти, знаем,
Но та страна проклятью предана.
Ее концы, незримые
вначале,
Как стены обозначилися мне,
И видел я, как, полные печали,
Дрожанья звезд в небесной
вышине,
Свой смысл поняв, навеки
отзвучали.
И новое предстало предо
мной.
Небесный свод, как потолок,
стал низким;
Украшенной игрушечной Луной
Он сделался до отвращенья
близким,
И точно очертился круг земной.
Над этой ямой, вогнутой и
грязной,
Те сонмы звезд, что я всегда
любил,
Дымилися, в игре однообразной,
Как огоньки, что бродят меж
могил,
Как хлопья пакли, массой
безобразной.
На самой отдаленной
полосе,
Что не была достаточно далекой,
Толпились дети, юноши — и все
Толклись на месте в горести
глубокой,
Томилися, как белка в колесе.
Но мир Земли и сочетаний
звездных,
С роскошеством дымящихся огней,
Достойным балаганов
затрапезных,
Все делался угрюмей и тесней,
Бросая тень от стен до стен
железных
Стеснилося дыхание у всех,
Но мноше еще просвета ждали
И, стоя в склепе дедовских
утех,
Друг друга в чадном дыме не
видали,
И с уст иных срывался дикий
смех,
Но, наконец, всем в Мире
стало ясно,
Что замкнут Мир, что он
известен весь,
Что как желать не быть собой
напрасно,
Так наше Там всегда и всюду
Здесь,
И Небо над самим собой не
властно.
Я слышал вопли. «Кто
поможет? Кто?»
Но кто же мог быть сильным
между нами!
Повторный крик звучал «Не то!
Не то!»
Ничто смеялось, сжавшись, за
стенами, —
Все сморщенное страшное Ничто!
И вот уж стены сдвинулись
так тесно,
Что груда этих стиснутых рабов,
В чудовище одно слилась
чудесно,
С безумным сонмом ликов и
голов,
Одно в своем различьи
повсеместно.
Измучен в подневольной
тесноте,
С чудовищной Змеею липко
скован,
Дрожа от омерзенья к духоте,
Я чувствовал, что ум мой,
заколдован,
Что нет конца уродливой мечте.
Вдруг, в ужасе, незнаемом
дотоле,
Я превратился в главный лик
Змеи,
И Мир — был мой, я у себя в
неволе.
О, слушайте, союзники мои,
Что сделал я в невыразимой
боли!
Все было
серно-иссиня-желто.
Я развернул мерцающие звенья,
И, Мир порвав, сам
вспыхнул, — но за то,
Горя и задыхаясь от мученья,
Я умертвил ужасное Ничто.
Как сонный мрак пред
властию рассвета,
Как облако пред чарою ветров,
Вселенная, бессмертием одета,
Раздвинулась до самых берегов,
И смыла их — и дальше — в море
Света.
Вновь манит Мир безвестной
глубиной,
Нет больше стен, нет сказки
жалко-скудной,
И я не Змей, уродливо-больной,
Я — Люцифер небесно-изумрудный,
В Безбрежности, освобожденной
мной.
|
