|
Моя мысль — палач
Кальдерон
Страна Неволи
Я попал в страну Неволи.
Еду ночью, всюду лес,
Еду днем, и сеть деревьев
заслоняет глубь небес
В ограниченном пространстве,
меж вершинами и мной,
Лишь летучие светлянки служат
солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут,
исчезнут, и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где
раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут,
погаснут, — и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный,
встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно
вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне
нашептанных Судьбой.
О безбрежность, неизбежность
непонятного пути!
Если каждый шаг ошибка, кто же
мне велел идти?
Разве я своею волей в этом
сказочном лесу?
Разве я не задыхаюсь, если в
сердце гpex несу?
Разве мне не страшно биться
между спутанных ветвей?
Враг? Откликнись! Нет ответа,
нет луча душе моей.
И своим же восклицаньем я
испуган в горький миг, —
Если кто мне отзовется, это
будет мой двойник.
А во тьме так страшно
встретить очерк бледного лица.
Я попал в страну Неволи…
Нет конца.
В душах есть все
1
В душах есть все, что
есть в небе, и много иного.
В этой душе создалось
первозданное Слово!
Где, как не в ней,
Замыслы встали безмерною
тучей,
Нежность возникла усладой
певучей,
Совесть, светильник опасный и
жгучий,
Вспышки и блески различных
огней, —
Где, как не в ней,
Бури проносятся мысли могучей!
Небо не там,
В этих кошмарных глубинах
пространства,
Где создаю я и снова создам
Звезды, одетые блеском
убранства,
Вечно идущих по тем же путям,
—
Пламенный знак моего
постоянства.
Небо в душевной моей глубине,
Там, далеко, еле зримо, на дне
Дивно и жутко уйти в запредельность,
Страшно мне в пропасть души
заглянуть,
Страшно — в своей глубине
утонуть.
Все в ней слилось в
бесконечную цельность,
Только душе я молитвы пою,
Только одну я люблю
беспредельность,
Душу мою!
2
Но дикий ужас
преступления,
Но искаженные черты, —
И это все твои видения,
И это — новый — страшный — ты?
В тебе рождается
величие,
Ты можешь бурями греметь,
Из бледной бездны безразличия
Извлечь и золото и медь.
Зачем же ты взметаешь
пыльное,
Мутишь свою же глубину?
Зачем ты любишь все могильное,
И всюду сеешь смерть одну?
И в равнодушии
надменности,
Свой дух безмерно возлюбя,
Ты создаешь оковы пленности:
Мечту — рабу самой себя?
Ты — блеск, ты — гений
бесконечности,
В тебе вся пышность бытия.
Но знак твой, страшный символ
Вечности —
Кольцеобразная змея!
Зачем чудовище — над
бездною,
И зверь в лесу, и дикий вой?
Зачем миры, с их славой
звездною,
Несутся в пляске гробовой?
3
Мир должен быть оправдан
весь,
Чтобы можно было жить!
Душою там, я сердцем — здесь.
А сердце как смирить?
Я узел должен видеть весь.
Но как распутать нить?
Едва в лесу я сделал
шаг, —
Раздавлен муравей.
Я в мире всем невольный враг,
Всей жизнею своей,
И не могу не быть, —
никак,
Вплоть до исхода дней.
Мое неделанье для всех
Покажется больным.
Проникновенный тихий смех
Развеется как дым.
А буду смел, — замучу
тех,
Кому я был родным.
Пустынной полночью зимы
Я слышу вой волков,
Среди могильной душной тьмы
Хрипенье стариков,
Гнилые хохота чумы,
Кровавый бой врагов. —
Забытый раненый солдат,
И стая хищных птиц,
Отца косой на сына взгляд,
Развратный гул столиц,
Толпы глупцов, безумный ряд
Животно-мерзких лиц. —
И что же? Я ли создал
их?
Или они меня?
Поэт ли я, сложивший стих,
Или побег от пня?
Кто демон низостей моих
И моего огня?
От этих тигровых
страстей,
Змеиных чувств и дум, —
Как стук кладбищенских костей
В душе зловещий шум, —
И я бегу, бегу людей,
Среди людей — самум.
«Стучи, тебе откроют. Проси, тебе дадут…»
Стучи, тебе откроют.
Проси, тебе дадут.
— О, Боже! Для чего же
назначен Страшный Суд?
В тюрьме
Мы лежим на холодном и
грязном полу,
Присужденные к вечной тюрьме.
И упорно и долго глядим в
полумглу, —
Ничего, ничего в этой тьме!
Только зыбкие отсветы
бледных лампад
С потолка устремляются вниз.
Только длинные шаткие тени
дрожат,
Протянулись — качнулись —
слились.
Позабыты своими
друзьями, в стране,
Где лишь варвары, звери да
ночь,
Мы забыли о Солнце, Звездах, и
Луне,
И никто нам не может помочь.
Нас томительно стиснули
стены тюрьмы,
Нас железное давит кольцо,
И как духи чумы, как рождения
тьмы,
Мы не видим друг друга в лицо!
Избранный
О, да, я Избранный, я
Мудрый, Посвященный,
Сын Солнца, я — поэт, сын
разума, я — царь.
Но предки за спиной, и дух мой
искаженный —
Татуированный своим отцом
дикарь.
Узоры пестрые прорезаны
глубоко.
Хочу их смыть: Нельзя. Ум
шепчет: «Перестань…»
И, с диким бешенством, я в
омуты порока
Бросаюсь радостно, как хищный
зверь на лань.
Но, рынку дань отдав,
его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость
к Божеству.
Кого-то раздробив тяжелым
томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем
зову.
Раненый
Я на смерть поражен
своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я неразрывен с этим
мирозданьем,
Я создал мир со всем его
страданьем.
Струя огонь, я гибну сам, как
дым.
И понимая всю обманность
чувства,
Игру теней, рожденных в мире
мной,
Я, как поэт, постигнувший
искусство,
Не восхищен своею глубиной.
Я сознаю, что грех и
тьма во взоре,
И топь болот, и синий
небосклон,
Есть только мысль, есть
призрачное море,
Я чувствую, что эта жизнь есть
сон.
Но, видя в жизни знак
безбрежной воли,
Создатель, я созданьем не
любим.
И, весь дрожа от нестерпимой
боли,
Живя у самого себя в неволе,
Я ранен на смерть разумом
моим.
Проклятые глупости
(сонет)
Увечье, помешательство,
чахотка,
Падучая, и бездна всяких зол,
Как части мира, я терплю вас
кротко,
И даже в вас я таинство нашел.
Для тех, кто любит
чудищ, все находка,
Иной среди зверей всю жизнь
провел,
И как для закоснелых пьяниц —
водка,
В гармонии мне дорог произвол.
Люблю я в мире скрип
всемирных осей,
Крик коршуна на сумрачном
откосе,
Дорог житейских рытвины и
гать.
На всем своя — для взора
— позолота.
Но мерзок сердцу облик идиота,
И глупости я не могу понять!
Уроды
(сонет)
Я горько вас люблю, о
бедные уроды,
Слепорожденные, хромые,
горбуны,
Убогие рабы, не знавшие
свободы,
Ладьи, разбитые веселостью
волны.
И вы мне дороги,
мучительные сны
Жестокой матери, безжалостной
Природы,
Кривые кактусы, побеги белены,
И змей и ящериц отверженные
роды.
Чума, проказа, тьма,
убийство и беда,
Гоморра и Содом, слепые
города,
Надежды хищные с раскрытыми
губами, —
О, есть же и для вас в
молитве череда!
Во имя Господа, блаженного
всегда,
Благословляю вас, да будет
счастье с вами!
Бабочка
Залетевшая в комнату
бабочка бьется
О прозрачные стекла воздушными
крыльями.
А за стеклами небо родное
смеется,
И его не достичь никакими
усильями.
Но смириться нельзя, и
она не сдается,
Из цветистой становится
тусклая, бледная.
Что же пленнице делать еще
остается?
Только биться и блекнуть! О,
жалкая, бедная!
Заколдованная дева
В день октября, иначе
листопада,
Когда бесплодьем скована
земля,
Шла дева чрез пустынные поля.
Неверная, она с душой номада
Соединяла дивно — чуткий слух:
В прекрасно — юном теле ветхий
дух.
Ей внятен был звук
вымерших проклятий,
Призывы оттесняемых врагов,
И ропот затопленных берегов,
Намек невоплотившихся зачатий,
Напев миров, толпящихся
окрест,
Дрожания незасвеченных звезд.
Но дева с утомленными
глазами,
Внимая всем, кричащим вкруг
нее,
Лелеяла безмолвие свое.
Поняв одно за всеми голосами,
Безгласно холодела, как земля,
И шла вперед, чрез мертвые
поля.
«Сквозь мир случайностей, к живому роднику…»
Сквозь мир случайностей,
к живому роднику,
Идя по жгучему и гладкому
песку,
По тайным лестницам взбираясь
к высоте,
Крылатым коршуном повисши в
пустоте,
Мой дух изменчивый стремится
каждый миг,
Все ищет, молится: «О, где же
мой родник?
Весь мир случайностей отдам я
за него,
За оправдание мечтанья моего,
За радость впить в себя огни
его лучей,
За исцеление от старости
моей».
|
