XXIX
Марья
Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился к ней на следующий
день. «Вишь, повадился», – подумала она. Он ей сам по себе не очень
нравился, да и Паншин, под влиянием которого она находилась, весьма коварно и
небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его гостем и не полагала
нужным занимать родственника, почти домашнего человека, то и получаса не
прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и Шурочка бегали в
нескольких шагах от них по цветнику.
Лиза
была спокойна по обыкновению, но более обыкновенного бледна. Она достала из
кармана и протянула Лаврецкому мелко сложенный лист журнала.
– Это
ужасно! – промолвила она. Лаврецкий ничего не отвечал.
– Да,
может быть, это еще и неправда, – прибавила Лиза.
– Оттого-то
я и просил вас не говорить об этом никому. Лиза прошлась немного.
– Скажите, –
начала она, – вы не огорчены? нисколько?
– Я
сам не знаю, что я чувствую, – отвечал Лаврецкий.
– Но
ведь вы ее любили прежде?
– Любил.
– Очень?
– Очень.
– И
не огорчены ее смертью?
– Она
не теперь для меня умерла.
– Это
грешно, что вы говорите… Не сердитесь на меня. Вы меня называете своим другом:
друг все может говорить. Мне, право, даже страшно… Вчера у вас такое нехорошее
было лицо… Помните, недавно, как вы жаловались на нее? – а ее уже тогда,
может быть, на свете не было. Это страшно. Точно это вам в наказание послано.
Лаврецкий горько усмехнулся.
– Вы
думаете?.. – По крайней мере я теперь свободен. Лиза слегка вздрогнула.
– Полноте,
не говорите так. На что вам ваша свобода? Вам не об этом теперь надо думать, а
о прощении…
– Я
давно ее простил, – перебил Лаврецкий и махнул рукой.
– Нет,
не то, – возразила Лиза и покраснела. – Вы не так меня поняли. Вы
должны позаботиться о том, чтобы вас простили…
– Кому
меня прощать?
– Кому?
Богу. Кто же может нас простить, кроме бога? Лаврецкий схватил ее за руку.
– Ах,
Лизавета Михайловна, поверьте, – воскликнул он, – я и так довольно
был наказан. Я уже все искупил, поверьте.
– Это
вы не можете знать, – проговорила Лиза вполголоса. – Вы
забыли, – еще недавно, вот когда вы со мной говорили, вы не хотели ее
прощать. Оба молча прошлись по аллее.
– А
что же ваша дочь? – спросила вдруг Лиза и остановилась. Лаврецкий
встрепенулся.
– О,
не беспокойтесь! Я уже послал письма во все места. Будущность моей дочери, как
вы ее… как вы говорите… обеспечена. Не беспокойтесь. Лиза печально улыбнулась.
– Но
вы правы, – продолжал Лаврецкий, – что мне делать с моей свободой? На
что мне она?
– Когда
вы получили этот журнал? – промолвила Лиза, не отвечая на его вопрос.
– На
другой день после вашего посещения.
– И
неужели… неужели вы даже не заплакали?
– Нет.
Я был поражен; но откуда было взяться слезам? Плакать о прошедшем – да ведь оно
у меня все выжжено!.. Самый проступок ее не разрушил мое счастие, а доказал мне
только, что его вовсе никогда не бывало. О чем же тут было плакать? Впрочем,
кто знает? Я, может быть, был бы более огорчен, если б я получил это известие
двумя неделями раньше…
– Двумя
неделями? – возразила Лиза. – Да что ж такое случилось в эти две
недели? Лаврецкий ничего не отвечал, а Лиза вдруг покраснела еще пуще прежнего.
– Да,
да, вы угадали, – подхватил внезапно Лаврецкий, – в течение этих двух
недель я узнал, что значит чистая женская душа, и мое прошедшее еще больше от
меня отодвинулось. Лиза смутилась и тихонько пошла в цветник к Леночке и
Шурочке.
– А
я доволен тем, что показал вам этот журнал, – говорил Лаврецкий, идя за
нею следом, – я уже привык ничего не скрывать от вас и надеюсь, что и вы
отплатите мне таким же доверием.
– Вы
думаете? – промолвила Лиза и остановилась. – В таком случае я бы
должна была… Да нет! Это невозможно.
– Что
такое? Говорите, говорите.
– Право,
мне кажется, я не должна… А впрочем, – прибавила Лиза и с улыбкой оборотилась
к Лаврецкому, – что за откровенность вполовину? Знаете ли? я получила
сегодня письмо.
– От
Паншина?
– Да,
от него… Почему вы знаете?
– Он
просит вашей руки?
– Да, –
произнесла Лиза и прямо и серьезно посмотрела Лаврецкому в глаза. Лаврецкий, в
свою очередь, серьезно посмотрел на Лизу.
– Ну,
и что же вы ему отвечали? – проговорил он наконец.
– Я
не знаю, что отвечать, – возразила Лиза и опустила сложенные руки.
– Как?
Ведь вы его любите?
– Да,
он мне нравится; он, кажется, хороший человек.
– Вы
то же самое и в тех же самых выражениях сказали мне четвертого дня. Я желаю
знать, любите ли вы его тем сильным, страстным чувством, которое мы привыкли
называть любовью?
– Как
вы понимаете, – нет.
– Вы
в него не влюблены?
– Нет.
Да разве это нужно?
– Как?
– Маменьке
он нравится, – продолжала Лиза, – он добрый; я ничего против него не
имею.
– Однако
вы колеблетесь?
– Да…
и, может быть, – вы, ваши слова тому причиной. Помните, что вы третьего
дня говорили? Но это слабость…
– О
дитя мое! – воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, – не
мудрствуйте лукаво, не называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет
отдаться без любви. Не берите на себя такой страшной ответственности перед тем
человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
– Я
слушаюсь, я ничего не беру на себя, – произнесла было Лиза…
– Слушайтесь
вашего сердца; оно одно вам скажет правду, – перебил ее Лаврецкий… – Опыт,
рассудок – все это прах и суета! Не отнимайте у себя лучшего, единственного
счастья на земле.
– Вы
ли это говорите, Федор Иваныч? Вы сами женились по любви – и были ли вы счастливы?
Лаврецкий всплеснул руками.
– Ах,
не говорите обо мне! Вы и понять не можете всего того, что молодой,
неискушенный, безобразно воспитанный мальчик может принять за любовь!.. Да и,
наконец, к чему клеветать на себя? Я сейчас вам говорил, что я не знал счастья…
нет! я был счастлив!
– Мне
кажется, Федор Иваныч, – произнесла, понизив голос, Лиза (когда она не
соглашалась с своим собеседником, она всегда понижала голос; притом она
чувствовала большое волнение), – счастье на земле зависит не от нас…
– От
нас, от нас, поверьте мне (он схватил ее за обе руки; Лиза побледнела и почти с
испугом, но внимательно глядела на него), лишь бы мы не портили сами своей
жизни. Для иных людей брак по любви может быть несчастьем; но не для вас, с
вашим спокойным нравом, с вашей ясной душой! Умоляю вас, не выходите замуж без
любви, по чувству долга, отреченья, что ли… Это то же безверие, тот же расчет –
и еще худший. Поверьте мне – я имею право это говорить: я дорого заплатил за
это право. И если ваш бог…
В это
мгновенье Лаврецкий заметил, что Леночка и Шурочка стояли подле Лизы и с немым
изумленьем уставились на него. Он выпустил Лизины руки, торопливо проговорил:
«Извините меня, пожалуйста», – и направился к дому.
– Об
одном только прошу я вас, – промолвил он, возвращаясь к Лизе, – не
решайтесь тотчас, подождите, подумайте о том, что я вам сказал. Если б даже вы
не поверили мне, если б вы решились на брак по рассудку – и в таком случае не
за господина Паншина вам выходить: он не может быть вашим мужем… Не правда ли,
вы обещаетесь мне не спешить?
Лиза
хотела ответить Лаврецкому – и ни слова не вымолвила, не оттого, что она
решилась «спешить»; но оттого, что сердце у ней слишком сильно билось и
чувство, похожее на страх, захватило дыхание.
|
