VII
Солнце
уже скрылось, и ночные тени быстро надвигались со стороны леса. Казаки кончили
свои занятия около кордона и собирались к ужину в избу. Только старик, все еще
ожидая ястреба и подергивая привязанного за ногу кобчика, оставался под
чинарой. Ястреб сидел на дереве, но не спускался на курочку. Лукашка
неторопливо улаживал в самой чаще тернов, на фазаньей тропке, петли для ловли
фазанов и пел одну песню за другою. Несмотря на высокий рост и большие руки,
видно было, что всякая работа, крупная и мелкая, спорилась в руках Лукашки.
– Гей,
Лука! – послышался ему недалеко из чащи пронзительно-звучный голос
Назарки. – Казаки ужинать пошли.
Назарка
с живым фазаном под мышкой, продираясь через терны, вылез на тропинку.
– О! – сказал
Лукашка, замолкая. – Где петуха-то взял? Должно, мой пружок…[13]
Назарка
был одних лет с Лукашкой и тоже с весны только поступил в строевые.
Он был
малый некрасивый, худенький, мозглявый, с визгливым голосом, который так и
звенел в ушах. Они были соседи и товарищи с Лукою. Лукашка сидел по-татарски на
траве и улаживал петли.
– Не
знаю чей. Должно, твой.
– За
ямой, что ль, у чинары? Мой и есть, вчера постановил.
Лукашка
встал и посмотрел пойманного фазана. Погладив рукой по темно-сизой голове,
которую петух испуганно вытягивал, закатывая глаза, он взял его в руки.
– Нынче
пилав сделаем; ты поди зарежь да ощипи.
– Что
ж, сами съедим или уряднику отдать?
– Будет
с него.
– Боюсь
я их резать, – сказал Назарка.
– Давай
сюда.
Лукашка
достал ножичек из-под кинжала и быстро дернул им. Петух встрепенулся, но не
успел расправить крылья, как уже окровавленная голова загнулась и забилась.
– Вот
так-то делай! – проговорил Лукашка, бросая петуха. – Жирный
пилав будет.
Назарка
вздрогнул, глядя на петуха.
– А
слышь, Лука, опять нас в секрет пошлет черт-то, – прибавил он,
поднимая фазана и под чертом разумея урядника. – Фомушкина за чихирем
услал, его черед был. Котору ночь ходим! Только на нас и выезжает.
Лукашка,
посвистывая, пошел по кордону.
– Захвати
бечевку-то! – крикнул он.
Назарка
повиновался.
– Я
ему нынче скажу, право, скажу, – продолжал Назарка. – Скажем:
не пойдем, измучились, да и все тут. Скажи, право, он тебя послушает. А то что
это!
– Во
нашел о чем толковать! – сказал Лукашка, видимо думая о другом, – дряни-то!
Добро бы из станицы на ночь выгонял, обидно бы было. Там погуляешь, а тут что?
Что на кордоне, что в секрете, все одно. Эка ты…
– А
в станицу придешь?
– На
праздник пойду.
– Сказывал
Гурка, твоя Дунайка с Фомушкиным гуляет, – вдруг сказал Назарка.
– А
черт с ней! – отвечал Лукашка, оскаливая сплошные белые зубы, но не
смеясь. – Разве я другой не найду.
– Как
сказывал Гурка-то: пришел, говорит, он к ней, а мужа нет. Фомушкин сидит, пирог
ест. Он посидел, да и пошел под окно; слышит, она и говорит: «Ушел черт-то.
Что, родной, пирожка не ешь? А спать, говорит, домой не ходи». А он и говорит
из-под окна: «Славно».
– Врешь!
– Право,
ей-богу. Лукашка помолчал.
– А
другого нашла, черт с ней: девок мало ли? Она мне и то постыла.
– Вот
ты черт какой! – сказал Назарка. – Ты бы к Марьянке
хорунжиной подъехал. Что она ни с кем не гуляет?
Лукашка
нахмурился.
– Что
Мирьянка! все одно! – сказал он.
– Да
вот сунься-ка…
– А
ты что думаешь? Да мало ли их по станице? И Лукашка опять засвистал и пошел к
кордону, обрывая листья с сучьев. Проходя по кустам, он вдруг остановился,
заметив гладкое деревцо, вынул из-под кинжала ножик и вырезал.
– То-то
шомпол будет, – сказал он, свистя в воздухе прутом.
Казаки
сидели за ужином в мазаных сенях кордона, на земляном полу, вокруг низкого татарского
столика, когда речь зашла о череде в секрет. – Кому ж нынче
идти? – крикнул один из казаков, обращаясь к уряднику в отворенную
дверь хаты.
– Да
кому идти? – отозвался урядник. – Дядя Бурлак ходил,
Фомушкин ходил, – сказал он не совсем уверенно. – Идите вы,
что ли? Ты да Назар, – обратился он к Луке, – да Ергушов пойдет;
авось проспался.
– Ты-то
не просыпаешься, так ему как же! – сказал Назарка вполголоса.
Казаки
засмеялись.
Ергушов
был тот самый казак, который пьяный спал у избы. Он только что, протирая глаза,
ввалился в сени.
Лукашка
в это время, встав, справлял ружье.
– Да
скорей идите; поужинайте и идите, – сказал урядник. И, не ожидая
выражения согласия, урядник затворил дверь, видимо мало надеясь на послушание
казаков. – Кабы не приказано было, я бы не послал, а то, гляди,
сотник набежит. И то, говорят, восемь человек абреков переправилось.
– Что
ж, идти надо, – говорил Ергушов, – порядок! Нельзя, время
такое. Я говорю, идти надо.
Лукашка
между тем, держа обеими руками передо ртом большой кусок фазана и поглядывая то
на урядника, то на Назарку, казалось, был совершенно равнодушен к тому, что
происходило, и смеялся над обоими. Казаки еще не успели убраться в секрет,
когда дядя Ерошка, до ночи напрасно просидевший под чинарой, вошел в темные
сени.
– Ну,
ребята, – загудел в низких сенях его бас, покрывавший все
голоса, – вот и я с вами пойду. Вы на чеченцев, а я на свиней сидеть
буду.
|