 Увеличить |
XXIX
Был
август месяц. Несколько дней сряду не было ни облачка на небе; солнце пекло невыносимо,
и с утра дул теплый ветер, поднимая в бурунах и по дороге облака горячего песку
и разнося его по воздуху через камыши, деревья и станицы. Трава и листья на
деревах были покрыты пылью; дороги и солончаки были обнажены и звучно тверды.
Вода давно сбыла в Тереке и быстро сбегала и сохла по канавам. В пруде около
станицы оголялись истоптанные скотиной иловатые берега пруда, и целый день
слышны были в воде всплески и крики девчонок и мальчишек. В степи уже засыхали
бурьяны и камыши, и скотина, мыча, днем убегала с поля. Зверь откочевывал в
дальние камыши и в горы за Терек. Комары и мошки тучами стояли над низами и
станицами. Снеговые горы закрывались серым туманом. Воздух был редок и смраден.
Абреки, слышно было, переправились через обмелевшую реку и рыскали по сю
сторону. Солнце каждый вечер садилось в горячее красное зарево. Было время самое
рабочее. Все население станиц кишело на арбузных бахчах и в виноградниках. Сады
глухо заросли вьющеюся зеленью, и в прохладной густой тени везде чернели из-за
широких просвечивающих листьев спелые тяжелые кисти. По пыльной дороге, ведущей
к садам, тянулись скрипучие арбы, верхом наложенные черным виноградом. На
пыльной дороге, измятые колесами, валялись кисти. Мальчишки и девчонки в испачканных
виноградным соком рубашонках, с кистями в руках и во рту бегали за матерями. На
дороге беспрестанно попадались оборванные работники, неся на сильных плечах
плетушки винограда. Обвязанные до глаз платками мамуки вели быков,
запряженных в высоко наложенные виноградом арбы. Солдаты, встречая арбу,
просили у казачек винограда, и казачка, на ходу влезая на арбу, брала охапку
винограда и сыпала ее в полу солдата. На некоторых дворах уже жали виноград.
Запах чапры наполнял воздух. Кровяные красные корыта виднелись под навесами, и
ногайцы-работники с засученными ногами и окрашенными икрами виднелись по
дворам. Свиньи, фыркая, лопали выжимки и валялись в них. Плоские крыши избушек
были сплошь уложены черными и янтарными кистями, которые вяли на солнце. Вороны
и сороки, подбирая зерна, жались около крыш и перепархивали с места на место.
Плоды
годовых трудов весело собирались, и нынешний год плоды были необычайно обильны
и хороши.
В
тенистых зеленых садах, среди моря виноградника, со всех сторон слышались смех,
песни, веселые женские голоса и мелькали яркие цветные одежды женщин.
В самый
полдень Марьяна сидела в своем саду, в тени персикового дерева, и из-под отпряженной
арбы вынимала обед для своего семейства. Против нее на разостланной попоне
сидел хорунжий, вернувшийся из школы, и мыл руки из кувшинчика. Мальчишка, ее
брат, только что прибежавший из пруда, отираясь рукавами, беспокойно поглядывал
на сестру и мать в ожидании обеда и тяжело переводил дыхание. Старуха мать,
засучив сильные загорелые руки, раскладывала виноград, сушеную рыбу, каймак и
хлеб на низеньком круглом татарском столике. Хорунжий, отерев руки, снял шапку,
перекрестился и придвинулся к столу. Мальчишка схватился за кувшин и жадно
принялся пить. Мать и дочь, поджав ноги, сели к столу. И в тени пекло
невыносимо. В воздухе над садом стоял смрад. Теплый сильный ветер, проходивший
сквозь ветви, не приносил прохлады, а только однообразно гнул вершины
рассыпанных по садам грушевых, персиковых и тутовых деревьев. Хорунжий, еще раз
помолившись, достал из-за спины закрытый виноградным листом кувшинчик с чихирем
и, выпив из горлышка, подал старухе. Хорунжий был в одной рубахе, расстегнутой
на шее и открывавшей мускулистую мохнатую грудь. Тонкое, хитрое лицо его было
весело. Ни в позе, ни в говоре его не проглядывало его обычной политичности; он
был весел и натурален.
– А
к вечеру кончим за лапазом край? – сказал он, утирая мокрую
бороду.
– Уберемся, – отвечала
старуха, – только бы погода не задержала. Демкины еще половины не
убрали, – прибавила она. – Одна Устенька работает,
убивается.
– Где
же им! – гордо сказал старик.
– На,
испей, Марьянушка! – сказала старуха, подавая кувшин девке. – Вот,
Бог даст, будет чем свадьбу сыграть, – сказала старуха.
– Дело
впереди, – сказал хорунжий, слегка нахмурившись.
Девка
опустила голову.
– Да
что ж не говорить? – сказала старуха. – Дело покончили, уж
и время недалече.
– Не
загадывай, – опять сказал хорунжий. – Теперь убираться
надо.
– Видал
коня-то нового у Лукашки? – спросила старуха. – Что
Митрий-то Андреич подарил, того уж нет: он выменял.
– Нет,
не видал. А говорил я с холопом постояльцевым нынче, – сказал хорунжий, – говорит,
опять получил тысячу рублей.
– Богач,
одно слово, – подтвердила старуха. Все семейство было весело и
довольно.
Работа
подвигалась успешно. Винограду было больше, и он был лучше, чем они сами ожидали.
Марьяна,
пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет под головы и легла под
арбой на примятую сочную траву. На ней была одна красная сорочка, то
есть шелковый платок на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было
невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не находили места, глаза были подернуты
влагой сна и усталости; губы невольно открывались, и грудь дышала тяжело и
высоко.
Рабочая
пора уже началась две недели тому назад, и тяжелая, непрестанная работа занимала
всю жизнь молодой девки. Ранним утром на заре она вскакивала, обмывала лицо
холодною водой, укутывалась платком и босиком бежала к скотине. Наскоро
обувалась, надевала бешмет и, взяв в узелок хлеба, запрягала быков и на целый
день уезжала в сады. Там только часок отдыхала, резала, таскала плетушки и
вечером, веселая и не усталая, таща быков за веревку и погоняя их длинною
хворостиной, возвращалась в станицу. Убрав скотину сумерками, захватив семечек
в широкий рукав рубахи, она выходила на угол посмеяться с девками. Но только
потухала заря, она уже шла в хату и, поужинав в темной избушке с отцом, матерью
и братишкой, беззаботная, здоровая, входила в хату, садилась на печь и в
полудремоте слушала разговор постояльца. Как только он уходил, она бросалась на
постель, и до утра засыпала непробудным, спокойным сном. На другой день было то
же. Лукашку она не видала с самого дня сговора и спокойно ждала времени
свадьбы. К постояльцу она привыкла и с удовольствием чувствовала на себе его
пристальные взгляды.
|
