 Увеличить |
XIX
Туман
частью поднимался, открывая мокрые камышовые крыши, частью превращался в росу,
увлажая дорогу и траву около заборов. Дым везде валил из труб. Народ выходил из
станицы – кто на работы, кто на реку, кто на кордоны. Охотники шли рядом
по сырой, поросшей травою дороге. Собаки, махая хвостами и оглядываясь на
хозяина, бежали по сторонам. Мириады комаров вились в воздухе и преследовали
охотников, покрывая их спины, лица и руки. Пахло травой и лесною сыростью.
Оленин беспрестанно оглядывался на арбу, в которой сидела Марьянка и хворостиной
подгоняла быков.
Было
тихо. Звуки станицы, слышные прежде, теперь уже не доходили до охотников;
только собаки трещали по тернам, и изредка откликались птицы. Оленин знал, что
в лесу опасно, что абреки всегда скрываются в этих местах. Он знал тоже, что в
лесу для пешехода ружье есть сильная защита. Не то чтоб ему было страшно, но он
чувствовал, что другому на его месте могло быть страшно, и, с особенным напряжением
вглядываясь в туманный, сырой лес, вслушиваясь в редкие слабые звуки,
перехватывал ружье и испытывал приятное и новое для него чувство. Дядя Ерошка,
идя впереди, при каждой луже, на которой были двойчатые следы зверя,
останавливался и, внимательно разглядывая, указывал их Оленину. Он почти не
говорил, только изредка и шепотом делал свои замечания. Дорога, по которой они
шли, была когда-то проезжена арбой и давно заросла травой. Карагачевый и
чинаровый лес с обеих сторон был так густ и заросл, что ничего нельзя было
видеть через него. Почти каждое дерево было обвито сверху донизу диким
виноградником; внизу густо рос темный терновник. Каждая маленькая полянка вся
заросла ежевичником и камышом с серыми колеблющимися махалками. Местами большие
звериные и маленькие, как туннели, фазаньи тропы сходили с дороги в чащу леса.
Сила растительности этого не пробитого скотом леса на каждом шагу поражала
Оленина, который не видал еще ничего подобного. Этот лес, опасность, старик с
своим таинственным шепотом, Марьянка с своим мужественным стройным станом и горы
– все это казалось сном Оленину.
– Фазана
посадил, – прошептал старик, оглядываясь и надвигая себе на лицо шапку. – Мурло-то
закрой: фазан, – он сердито махнул на Оленина и полез дальше, почти
на четвереньках, – мурла человечьего не любит.
Оленин
еще был сзади, когда старик остановился и стал оглядывать дерево. Петух тордокнул
с дерева на собаку, лаявшую на него, и Оленин увидал фазана. Но в то же время
раздался выстрел, как из пушки, из здоровенного ружья Ерошки, и петух
вспорхнул, теряя перья, и упал наземь. Подходя к старику, Оленин спугнул
другого. Выпростав ружье, он повел и ударил. Фазан взвился колом кверху и
потом, как камень, цепляясь за ветки, упал в чащу.
– Молодец! – смеясь,
прокричал старик, не умевший стрелять влет.
Подобрав
фазанов, они пошли дальше. Оленин, возбужденный движением и похвалой, все
заговаривал с стариком.
– Стой!
Сюда пойдем, – перебил его старик, – вчера тут олений след
видал.
Свернув
в чащу и пройдя шагов триста, они выбрались на полянку, поросшую камышом и
местами залитую водой. Оленин все отставал от старого охотника, и дядя Ерошка,
шагах в двадцати впереди его, нагнулся, значительно кивая и махая ему рукой.
Добравшись до него, Оленин увидал след ноги человека, на который ему указывал
старик.
– Видишь?
– Вижу.
Что ж? – сказал Оленин, стараясь говорить как можно спокойнее. – Человека
след.
Невольно
в голове его мелькнула мысль о Куперовом Патфайндере и абреках, а глядя на
таинственность, с которою шел старик, он не решался спросить и был в сомнении,
опасность или охота причиняли эту таинственность.
– Не,
это мой след, – просто ответил старик и указал траву, под которою был
виден чуть заметный след зверя.
Старик
пошел дальше. Оленин не отставал от него. Пройдя шагов двадцать и спускаясь
книзу, они пришли в чащу, к разлапистой груше, под которою земля была черна и
оставался свежий звериный помет.
Обвитое
виноградником место было похоже на крытую уютную беседку, темную и прохладную.
– Утром
тут был, – вздохнув, сказал старик, – видать, логово
отпотело, свежо.
Вдруг
страшный треск послышался в лесу, шагах в десяти от них. Оба вздрогнули и схватились
за ружья, но ничего не видно было; только слышно было, как ломались сучья.
Равномерный, быстрый топот галопа послышался на мгновенье, из треска перешел в
гул, все дальше, дальше, шире и шире разносившийся по тихому лесу. Что-то как
бы оборвалось в сердце Оленина. Он тщетно всматривался в зеленую чащу и наконец
оглянулся на старика. Дядя Ерошка, прижав ружье к груди, стоял неподвижно;
шапка его была сбита назад, глаза горели необыкновенным блеском, и открытый
рот, из которого злобно выставлялись съеденные желтые зубы, замер в своем положении.
– Рогаль, – проговорил
он. И, отчаянно бросив наземь ружье, стал дергать себя за седую бороду. – Тут
стоял! С дорожки подойти бы! Дурак! Дурак! – И он злобно ухватил себя
за бороду. – Дурак! Свинья! – твердил он, больно дергая
себя за бороду. Над лесом в тумане как будто пролетало что-то; все дальше и
дальше, шире и тире гудел бег поднятого оленя…
Уж
сумерками Оленин вернулся с стариком, усталый, голодный и сильный. Обед был готов.
Он поел, выпил с стариком, так что ему стало тепло и весело, и вышел на
крылечко. Опять перед глазами подымались горы на закате. Опять старик
рассказывал свои бесконечные истории про охоту, про абреков, про душенек, про
беззаботное, удалое житье. Опять Марьяна-красавица входила, выходила и
переходила через двор. Под рубахой обозначалось могучее девственное тело
красавицы.
|
