XVII
От
Ерошки Лукашка зашел домой. Когда он вернулся, сырой росистый туман поднялся от
земли и окутал станицу. Не видная скотина начинала шевелиться с разных концов.
Чаще и напряженнее перекликались петухи. В воздухе становилось прозрачно, и
народ начинал подниматься. Подойдя вплоть, Лукашка рассмотрел мокрый от тумана
забор своего двора, крылечко хаты и отворенную клеть. На дворе слышался в
тумане звук топора по дровам. Лукашка прошел в хату. Мать его встала и, стоя
перед печью, бросала в нее дрова. На кровати еще спала сестра-девочка.
– Что,
Лукаша, нагулялся? – сказала мать тихо. – Где был ночь-то?
– В
станице был, – неохотно отвечал сын, доставая винтовку из чехла и
осматривая ее.
Мать
покачала головой.
Подсыпав
пороху на полку, Лукашка достал мешочек, вынул несколько пустых хозырей и стал
насыпать заряды, тщательно затыкая их пулькой, завернутою в тряпочке.
Повыдергав зубом заткнутые козыри и осмотрев их, он положил мешок.
– А
что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что ль? – сказал
он.
– Как
же! Немая чинила что-то вечор. Аль пора на кордон-то? Не видала я тебя вовсе.
– Вот
только уберусь, и идти надо, – отвечал Лукашка, увязывая порох. – А
немая где? Аль вышла?
– Должно,
дрова рубит. Все о тебе сокрушалась. Уж не увижу, говорит, я его вовсе. Так-то
рукой на лицо покажет, щелкнет да к сердцу и прижмет руки: жалко, мол. Пойти
позвать, что ль? Об абреке-то все поняла.
– Позови, – сказал
Лукашка. – Да сало там у меня было, принеси сюда. Шашку смазать надо.
Старуха
вышла, и через несколько минут по скрипящим сходцам вошла в хату немая сестра
Лукашки. Она была шестью годами старше брата и чрезвычайно была бы похожа на
него, если бы не общее всем глухонемым тупое и грубо-переменчивое лицо. Одежду
ее составляла грубая рубаха в заплатах; ноги были босы и испачканы; на голове
старый синий платок. Шея, руки и лицо были жилисты, как у мужика. Видно было и
по одежде и по всему, что она постоянно несла трудную мужскую работу. Она
внесла вязанку дров и бросила ее у печи. Потом подошла к брату с радостною
улыбкой, сморщившею все ее лицо, тронула его за плечо и начала руками, лицом и
всем телом делать ему быстрые знаки.
– Хорошо,
хорошо! Молодец, Степка! – отвечал брат, кивая головой. – Все
припасла, починила, молодец! Вот тебе за то! – И, достав из кармана
два пряника, он подал ей.
Лицо
немой покраснело, и она дико загудела от радости. Схватив пряники, она еще быстрей
стала делать знаки, часто указывая в одну сторону и проводя толстым пальцем по
бровям и лицу. Лукашка понимал ее и все кивал, слегка улыбаясь. Она говорила,
что брат девкам давал бы закуски, говорила, что девки его любят и что одна
девка, Марьянка, лучше всех, и та любит его. Марьянку она обозначала, указывая
быстро на сторону ее двора, на свои брови, лицо, чмокая и качая головой.
«Любит» – показывала она, прижимая руку к груди, целуя свою руку и будто обнимая
что-то. Мать вернулась в хату и, узнав, о чем говорила немая, улыбнулась и
покачала головой. Немая показала ей пряники и снова прогудела от радости.
– Я
Улите говорила намедни, что сватать пришлю, – сказала мать, – приняла
мои слова хорошо. Лукашка молча посмотрел на мать.
– Да
что, матушка? Вино надо везть. Коня нужно.
– Повезу,
когда время будет; бочки справлю, – сказала мать, видимо не желая,
чтобы сын вмешивался в хозяйственные дела. – Ты как пойдешь, – сказала
старуха сыну, – так возьми в сенях мешочек. У людей заняла, тебе на
кордон припасла. Али в саквы[23]
положить?
– Ладно, – отвечал
Лукашка. – А коли из-за реки Гирей-хан приедет, ты его на кордон
пришли, а то теперь долго не отпустят. До него дело есть.
Он стал
собираться.
– Пришлю,
Лукаша, пришлю. Что ж, у Ямки все и гуляли, стало? – сказала старуха. – То-то
я ночью вставала к скотине, слушала, ровно твой голос песни играл.
Лукашка
не отвечал, вышел в сени, перекинул через плечо сумки, подоткнул зипун, взял
ружье и остановился на пороге.
– Прощай,
матушка, – сказал он. Мать до ворот провожала его. – Ты
бочонок с Назаркой пришли, – ребятам обещался; он зайдет, – сказал
он матери, припирая за собой ворота.
– Спаси
тебя Христос, Лукаша! Бог с тобой! Пришлю, из новой бочки пришлю, – отвечала
старуха, подходя к забору. – Да слушай что, – прибавила
она, перегнувшись через забор.
Казак
остановился.
– Ты
здесь погулял, ну, слава Богу! Как молодому человеку не веселиться? Ну, и Бог
счастье дал. Это хорошо. А там-то уж смотри, сынок, не того… Пуще всего
начальника ублажай, нельзя! А я и вина продам, денег припасу коня купить, и
девку высватаю.
– Ладно,
ладно! – отвечал сын, хмурясь.
Немая
крикнула, чтоб обратить на себя его внимание. Показала голову и руку, что
значило: бритая голова, чеченец. Потом, нахмурив брови, показала вид, что
прицеливается из ружья, вскрикнула и запела скоро, качая головой. Она говорила,
чтобы Лукашка еще убил чеченца.
Лукашка
понял, усмехнулся и скорыми, легкими шагами, придерживая ружье за спиной под
буркой, скрылся в густом тумане.
Молча
постояв у ворот, старуха вернулась в избушку и тотчас же принялась за работу.
|
