Мобильная версия
   

Александр Дюма «Граф Монте-Кристо»


Александр Дюма Граф Монте-Кристо
УвеличитьУвеличить

II. ЗАКОН 

   Мы видели, как благополучно мадемуазель Данглар и  мадемуазель  д'Армильи совершили свой побег; все были слишком заняты своими  собственными делами, чтобы думать о них.

   Пока банкир, с каплями холодного пота на лбу, видя перед собой  призрак близкого банкротства, выводит огромные столбцы  своего  пассива,  мы последуем за баронессой, которая, едва придя в себя после сразившего  ее удара, поспешила к своему постоянному советчику, Люсьену Дебрэ.

   Баронесса с нетерпением ждала брака дочери, чтобы освободиться, наконец, от обязанности опекать ее, что, при характере  Эжени,  было  весьма обременительно; по молчаливому соглашению, на котором держится  семейная иерархия, мать может надеяться на беспрекословное послушание дочери лишь в том случае, если она неизменно служит ей примером благоразумия  и  образцом совершенства.

   Надо сказать, что г-жа Данглар побаивалась проницательности  Эжени  и советов мадемуазель д'Армильи от нее не ускользали презрительные  взгляды, которыми ее дочь награждала Дебрэ Эти взгляды, казалось  ей,  свидетельствовали о том, что Эжени известна тайна ее любовных и денежных  отношений с личным секретарем министра Однако, будь баронесса более проницательна, она поняла бы, что Эжени ненавидит Дебрэ вовсе не за то, что в доме ее отца он служит камнем преткновения и поводом для сплетен; просто она причисляла его к категории двуногих, которых  Диоген  не  соглашался называть людьми, а Платон иносказательно именовал животными о двух ногах и без перьев.

   Таким образом, с точки зрения г-жи Данглар, - а к сожалению, на  этом свете каждый имеет свою точку зрения, мешающую ему видеть  точку  зрения другого, - было весьма печально, что свадьба дочери не состоялась, -  не потому, что этот брак был подходящим, удачным и  мог  составить  счастье Эжени, но потому, что этот брак дал бы г-же Данглар полную свободу.

   Итак, как мы уже сказали, она бросилась к Дебрэ; Люсьен, как  и  весь Париж, присутствовал на торжестве у Дангларов и был свидетелем скандала. Он поспешно ретировался в клуб, где его друзья уже беседовали о событии, составлявшем в этот вечер предмет обсуждения для  трех  четвертей  города-сплетника, именуемого столицей мира.

   В то время как г-жа Данглар, в черном платье, под густой вуалью, поднималась по лестнице, ведущей в квартиру  Дебрэ,  несмотря  на  уверения швейцара, что его нет дома, Люсьен спорил с приятелем, старавшимся доказать ему, что после разразившегося скандала он, как  друг  дома,  обязан жениться на мадемуазель Эжени Данглар и на ее двух миллионах.

   Дебрэ слабо защищался, как человек, который вполне  готов  дать  себя убедить; эта мысль не раз приходила в голову ему самому, но, зная Эжени, зная ее независимый и надменный нрав, он время от времени восставал, утверждая, что этот брак невозможен, и вместе с тем невольно дразнил  себя грешной мыслью, которая, если верить мора листам, вечно обитает  даже  в самом честном и непорочном человеке, прячась в глубине его души, как сатана за крестом. Чаепитие, игра, беседа, - как мы видим,  занимательная, потому что она касалась столь важных вопросов, -  продолжались  до  часу ночи.

   Тем временем г-жа Данглар, проведенная лакеем Люсьена в маленькую зеленую гостиную, ожидала, трепещущая, не снимая вуали, среди цветов,  которые она прислала утром и которые Дебрэ, к чести его будь скачано, разместил и расправил с такой заботливостью, что  бедная  женщина  простила ему его отсутствие.

   Без двадцати двенадцать г-жа Данглар, устав напрасно ждать, взяла фиакр и поехала домой.

   Дамы известного круга имеют то общее с солидно устроившимися  гризетками, что они никогда не возвращаются домой позже полуночи.

   Баронесса вернулась к себе с такими же предосторожностями,  с  какими Эжени только что покинула отцовский дом; с бьющимся сердцем она неслышно поднялась в свою комнату, смежную, как мы знаем, с комнатой Эжени.

   Она так боялась всяких пересудов Она так твердо верила, - и по  крайней мере за это она была достойна уважения, - в чистоту дочери  и  в  ее верность родительскому дому!

   Вернувшись к себе, она подошла к дверям Эжени и прислушалась,  но  не уловив ни малейшего звука, попыталась войти; дверь была заперта.

   Госпожа Данглар решила, что Эжени, устав от тягостных волнений  этого вечера, легла в постель и заснула.

   Она позвала горничную и расспросила ее.

   - Мадемуазель Эжени, - отвечала горничная, - вернулась в свою комнату с мадемуазель д'Армильи; они вместе пили чай, а  затем  отпустили  меня, сказав, что я им больше не нужна.

   С тех пор горничная не выходила из буфетной и думала, как и все,  что обе девушки у себя в комнате.

   Таким образом, г-жа Данглар легла без  тени  какого-либо  подозрения; слова горничной рассеяли ее тревогу о дочери.

   Чем больше она думала, тем яснее для нее становились размеры  катастрофы; это был уже не скандал, но разгром; не позор, но бесчестие.

   Тогда г-жа Данглар невольно вспомнила, как  она  была  безжалостна  к Мерседес, которую из-за мужа и сына недавно постигло такое же несчастье.

   "Эжени погибла, - сказала она себе, - и мы тоже. Эта  история  в  том виде, как ее будут преподносить, погубит нас, потому что в нашем обществе смех наносит страшные, неизлечимые раны".

   - Какое счастье, - прошептала она, -  что  бог  наделил  Эжени  таким странным характером, который всегда так пугал меня!

   И она подняла глаза к небу, благодаря провидение, которое неисповедимо направляет грядущее и недостаток, даже порок, обращает на благо человеку.

   Затем ее мысль преодолела пространство, как птица, распластав крылья, перелетает пропасть, и остановилась на Кавальканти.

   Этот Андреа оказался негодяем, вором, убийцей; и  все  же  чувствовалось, что он недурно воспитан; он появился в свете как обладатель  крупного состояния, покровительствуемый уважаемыми людьми.

   Как разобраться в этой путанице? Кто поможет  найти  выход  из  этого ужасного положения?

   Дебрэ, к которому она бросилась в первом порыве как  женщина,  ищущая поддержки у человека, которого она любит, мог только дать ей совет; нужно было обратиться к кому-то более могущественному.

   Тогда баронесса вспомнила о Вильфоре.

   Вильфор распорядился арестовать Кавальканти; Вильфор безжалостно внес смятение в ее семью, словно он был ей совсем чужой.

   - Нет, - поправила она себя, - королевский прокурор  не  бессердечный человек - он представитель правосудия, раб своего долга; честный и стойкий друг,  который,  хотя  и  безжалостной,  но  уверенной  рукой  нанес скальпелем удар по гнойнику; он не палач, а хирург; он сделал все, чтобы честь Дангларов не пострадала от позора, которым покрыл себя этот погибший юноша, представленный ими обществу в качестве будущего зятя.

   Раз Вильфор, друг семьи Данглар, действовал так, то нельзя было предположить, чтоб он мог что-либо знать заранее и  потворствовать  проискам Андреа.

   Таким образом, поведение Вильфора начало представляться  баронессе  в новом свете, и она его истолковала в желательном для себя смысле.

   Но на этом королевский прокурор должен остановиться; завтра она  поедет к нему и добьется от него, если не нарушения служебного долга, то во всяком случае всей возможной снисходительности.

   Баронесса воззовет к прошлому; она воскресит  его  воспоминания;  она будет умолять во имя грешной, но счастливой поры их жизни; Вильфор  замнет дело или хотя бы даст Кавальканти возможность бежать,  -  для  этого ему достаточно обратить взор в другую сторону:  карая  преступление,  он поразит только тень преступника заочным приговором.

   Успокоившись на этом, она заснула.

   На следующий день, в десять часов утра, она встала и, не вызывая горничной, никому не показываясь, оделась с той же простотой, что и накануне, вышла из дому, дошла до улицы Прованс, наняла фиакр и  велела  везти себя к дому Вильфора.

   Уже целый месяц этот проклятый дом имел зловещий вид чумного  барака; часть комнат была закрыта снаружи и изнутри, ставни открывались лишь  на короткое время, чтобы впустить свежий воздух, и тогда в окне  появлялась испуганная голова лакея; потом окно захлопывалось, как могильная  плита, и соседи перешептывались!

   - Неужели сегодня опять вынесут гроб из дома королевского прокурора?

   Госпожа Данглар содрогнулась при виде этого мрачного дома; она  вышла из фиакра; колени ее подгибались, когда она позвонила у запертых ворот.

   Только после того как она в третий раз дернула колокольчик, чей  зловещий  звук  словно  вторил  всеобщей  печали,  появился  привратник   и чуть-чуть приоткрыл калитку.

   Он увидел женщину, светскую даму, элегантно одетую,  и,  несмотря  на это, ворота оставались едва приотворенными.

   - Да откройте же! - сказала баронесса.

   - Раньше скажите, кто вы, сударыня? - спросил привратник.

   - Кто я? Да вы меня отлично знаете.

   - Мы теперь никого не знаем, сударыня.

   - Да вы с ума сошли, любезный! - воскликнула баронесса.

   - От кого вы?

   - Нет, это уж слишком!

   - Сударыня, простите, но так приказано; ваше имя?

   - Баронесса Данглар. Вы меня сто раз видели.

   - Возможно, сударыня; а теперь скажите, что вам угодно?

   - Какая дерзость! Я пожалуюсь господину де Вильфор!

   - Сударыня, это не дерзость, это осторожность: сюда входят только  по записке господина д'Авриньи или  после  доклада  господину  королевскому прокурору.

   - Так вот, у меня как раз дело к королевскому прокурору.

   - Спешное дело?

   - Очевидно, раз я все еще здесь. Но довольно: вот моя карточка, передайте ее вашему хозяину.

   - Вы подождете, пока я вернусь?

   - Да, идите.

   Привратник закрыл ворота, оставив г-жу Данглар на улице.

   Правда, баронесса ждала недолго; вскоре ворота  открылись  настолько, что она могла войти; как только она вошла, ворота за ней захлопнулись.

   Войдя во двор, привратник, не спуская глаз с ворот, вынул из  кармана свисток и свистнул.

   На крыльце показался лакей Вильфора.

   - Сударыня, извините этого честного малого, - сказал он, идя навстречу баронессе, - но так ему приказано, и господин де Вильфор поручил  мне сказать вам, что он не мог поступить иначе.

   Во дворе стоял впущенный с теми же  предосторожностями  поставщик,  и один из слуг осматривал его товары.

   Баронесса взошла на крыльцо; она чувствовала себя глубоко потрясенной этой скорбью, которая усугубляла ее собственную печаль, и в  сопровождении лакея, ни на миг не терявшего ее из виду, вошла в кабинет  королевского прокурора.

   Как ни была озабочена г-жа Данглар  тем,  что  привело  ее  сюда,  но встреча, оказанная ей всей этой челядью, показалась ей до того  возмутительной, что она начала с жалоб.

   Но Вильфор медленно поднял голову и посмотрел на нее с такой грустной улыбкой, что жалобы замерли у нее на устах.

   - Простите моим слугам страх, который я не могу поставить им в  вину; заподозренные, они сами стали подозрительными.

   Госпожа Данглар часто слышала в обществе разговоры о паническом страхе, царившем в доме Вильфора, но она никогда не  поверила  бы,  что  это чувство могло дойти до такой крайности, если бы не убедилась в этом воочию.

   - Так вы тоже несчастны? - сказала она.

   - Да, сударыня, - ответил королевский прокурор.

   - И вам жаль меня?

   - Искренно жаль, сударыня.

   - Вы понимаете, почему я пришла?

   - Вы пришли поговорить со мной о том, что случилось в вашем доме?

   - Это ужасное несчастье, сударь.

   - То есть неприятность.

   - Неприятность! - воскликнула баронесса.

   - Сударыня, - отвечал королевский прокурор с невозмутимым своим  спокойствием, - я теперь называю несчастьем только то, что непоправимо.

   - Неужели вы думаете, что это забудется?

   - Все забывается, сударыня; ваша дочь выйдет замуж  завтра,  если  не сегодня, через неделю, если не завтра. А что касается жениха мадемуазель Эжени, то я не думаю, чтобы вы о нем жалели.

   Госпожа Данглар посмотрела на Вильфора, изумленная этим почти насмешливым спокойствием.

   - К другу ли я пришла? - спросила она со скорбным достоинством.

   - Вы же знаете, что да, - ответил Вильфор, и щеки его покрылись  легким румянцем.

   Ведь это заверение напоминало об иных событиях, чем те, которые  волновали обоих в эту минуту.

   - Тогда будьте сердечнее, дорогой Вильфор, - сказала баронесса, - обращайтесь со мной, как друг, а не как судья, я глубоко несчастна, не говорите мне, что я должна быть веселой.

   Вильфор поклонился.

   - За последние три месяца у меня  создалась  эгоистическая  привычка, сударыня, - сказал он. - Когда я слышу о несчастьях,  я  вспоминаю  свои собственные несчастья, это сравнение приходит мне на ум даже помимо моей воли. Вот почему рядом с моими несчастьями ваши  несчастья  кажутся  мне простыми неприятностями; вот почему рядом с моим трагическим  положением ваше положение представляется мне завидным; но вас это  сердит,  оставим это. Итак, вы говорили, сударыня?..

   - Я пришла узнать у вас, мой друг, - продолжала баронесса, - что ждет этого самозванца.

   - Самозванца? - повторил Вильфор. - Я вижу, сударыня, вы, как  нарочно, то преуменьшаете, то преувеличиваете. Андреа Кавальканти, или,  вернее, Бенедетто - самозванец? Вы ошибаетесь,  сударыня:  Бенедетто  самый настоящий убийца.

   - Сударь, я не спорю против вашей поправки; но чем суровее вы покараете этого несчастного, тем тяжелее это отзовется  на  нашей  семье.  Забудьте о нем ненадолго, не преследуйте его, дайте ему бежать.

   - Поздно, сударыня; я уже отдал приказ.

   - В таком случае, если его арестуют... Вы думаете, его арестуют?

   - Я надеюсь.

   - Если его арестуют (а я слышу со всех сторон, что тюрьмы  переполнены), оставьте его в тюрьме.

   Королевский прокурор покачал головой.

   - Хотя бы до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж! - добавила баронесса.

   - Невозможно, сударыня; правосудие имеет свой порядок.

   - Даже для меня? - сказала баронесса полушутя, полусерьезно.

   - Для всех, - отвечал Вильфор, - и для меня, как для других.

   - Да... - сказала баронесса, не поясняя словами  той  мысли,  которая вызвала это восклицание.

   Вильфор посмотрел на нее своим испытующим взглядом.

   - Я знаю, что вы хотите сказать, - продолжал он, -  вы  намекаете  на распространившиеся по городу ужасные слухи, что смерть, которая БОТ  уже третий месяц облекает в траур мой дом, смерть, от которой чудом спаслась Валентина, - не случайная смерть.

   - Я совсем об этом не думала, - поспешно сказала г-жа Данглар.

   - Нет, вы об этом думали, сударыня, и это справедливо, потому что  вы не могли не подумать об этом и не сказать себе: ты, карающий  преступления, отвечай: почему вокруг тебя преступления совершаются безнаказанно?

   Баронесса побледнела.

   - Вы себе это говорили, не правда ли, сударыня?

   - Да, сознаюсь.

   - Я вам отвечу.

   Вильфор пододвинул свое кресло к стулу г-жи Данглар; затем,  опершись обеими руками о письменный стол, голосом, глуше обычного, заговорил:

   - Есть преступления,  которые  остаются  безнаказанными,  потому  что преступники неизвестны, и вместо виновного мог бы  пострадать  невинный; но как только эти преступники будут обнаружены (и Вильфор протянул  руку к большому распятию, висевшему против его стола), как только  они  будут обнаружены, - повторил он, - богом живым клянусь, кто бы  они  ни  были, они умрут! Теперь, после клятвы, которую я дал и которую я  сдержу,  осмельтесь просить у меня пощады этому негодяю!

   - Но уверены ли вы, сударь, - возразила г-жа Данглар, - что он  такой уж преступник, как это говорят?

   - Вот его дело: Бенедетто приговорен к пяти годам каторги за подлог в шестнадцать лет, - как видите, молодой человек подавал надежды, -  потом побег, потом убийство.

   - Да кто он... этот несчастный?

   - Кто знает! Бродяга, корсиканец.

   - Никто его не признал?

   - Никто; его родители неизвестны.

   - А этот человек, который приезжал из Лукки?

   - Такой же мошенник, как и он; его сообщник, быть может.

   Баронесса умоляюще сложила руки.

   - Вильфор! - сказала она своим самым нежным и вкрадчивым голосом.

   - Ради бога, сударыня, - отвечал королевский прокурор  с  твердостью, даже несколько сухо, - никогда не просите у меня пощады виновному!

   Кто я? Закон. Разве у закона есть глаза, чтобы  видеть  вашу  печаль? Разве у закона есть уши, чтобы слышать ваш нежный голос? Разве у  закона есть память, чтобы отозваться на ваши кроткие мысли? Нет, сударыня,  закон повелевает. И когда закон повелел, он разит.

   Вы мне скажете, что я живое существо, а не кодекс; человек, а не книга. Посмотрите на меня, сударыня, посмотрите вокруг меня; разве люди видели во мне брата? Они меня любили? Щадили меня?  Просил  ли  кто-нибудь пощады Вильфору и даровал ли ему кто-нибудь пощаду? Нет,  еще  раз  нет! Гонимый, вечно гонимый!

   А вы, женщина, сирена, смотрите на меня своим чарующим взором,  который напоминает мне то, из-за чего я должен краснеть. Да, краснеть за то, о чем вы знаете, и, быть может, не только за это.

   Но с тех пор как сам я пал, ниже, чем другие, быть может, - с тех пор я срываю с людей одежды, чтобы найти гнойник, и нахожу его всегда; скажу больше: я нахожу его с радостью, с  восторгом,  этот  знак  человеческой слабости или человеческой злобы!

   Ибо каждый человек и каждый преступник, которого я караю, кажется мне живым доказательством, лишним доказательством того,  что  я  не  гнусное исключение! Увы! Все люди злы, сударыня; докажем это и поразим злодея.

   Вильфор произнес последние слова с исступленной яростью, почти свирепо.

   - Но вы говорите, - возразила г-жа Данглар, делая последнюю  попытку, - что этот молодой человек - бродяга, сирота, всеми брошенный?

   - Тем хуже; вернее, тем лучше. Провидение сделало  его  таким,  чтобы некому было оплакивать его.

   - Вы нападаете на слабого, сударь!

   - Убийца - слабый?

   - Его позор запятнает мой дом.

   - А разве мой дом не отмечен смертью?

   - Вы безжалостны к другим, - воскликнула баронесса. -  Так  запомните мои слова: к вам тоже будут безжалостны.

   - Пусть так! - сказал Вильфор, угрожающим жестом простирая руки к небу.

   - Хотя бы отложите дело этого несчастного, если его арестуют, до следующей сессии; пройдет полгода, и все забудется.

   - Нет, - сказал Вильфор, - у меня еще пять  дней  впереди;  следствие закончено; пяти дней для меня больше чем достаточно; и разве вы не понимаете, сударыня, что и мне тоже надо забыться? Когда я работаю, а я  работаю день и ночь, бывают минуты, что я ничего не помню, а когда я ничего не помню, я счастлив, как счастливы мертвецы; но все  же  это  лучше, чем страдание.

   - Но ведь он скрылся; дайте ему убежать; бездействие -  самый  легкий способ проявить милосердие.

   - Ведь я вам сказал, что уже поздно; телеграф уже на рассвете передал приказ, и теперь...

   - Сударь, - сказал входя камердинер, - депеша из  министерства  внутренних дел.

   Вильфор схватил конверт и торопливо его вскрыл.

   Госпожа Данглар содрогнулась от ужаса, Вильфор затрепетал от радости.

   - Арестован! - воскликнул Вильфор. - Его задержали  в  Компьене;  все кончено.

   Госпожа Данглар встала; лицо ее было бледно.

   - Прощайте, сударь, - холодно сказала она.

   - Прощайте, сударыня, - отвечал королевский прокурор, почти  радостно провожая ее до дверей.

   Потом он вернулся к письменному столу.

   - Так! - сказал он, ударяя рукой по депеше. - У меня есть подлог, три кражи, два поджога, мне не хватало только убийства, вот  и  оно;  сессия будет отличная.  


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика