Увеличить |
III. ОБВИНЕНИЕ
Д'Авриньи довольно быстро привел в чувство королевского прокурора, казавшегося
в этой злополучной комнате вторым трупом.
- Мой дом стал домом смерти! - простонал Вильфор.
- И преступления, - сказал доктор.
- Я не могу передать вам, что я сейчас испытываю, - воскликнул Вильфор,
- ужас, боль, безумие.
- Да, - сказал д'Авриньи спокойно и внушительно, - но нам пора
действовать; мне кажется, пора преградить путь этому потоку смертей. Лично
я больше не в силах скрывать такую тайну, не имея надежды, что попранные
законы и невинные жертвы будут отмщены.
Вильфор окинул комнату мрачным взглядом.
- В моем доме! - прошептал он. - В моем доме!
- Послушайте, Вильфор, - сказал д'Авриньи, - будьте мужчиной. Блюститель
закона, честь ваша требует, чтобы вы принесли эту жертву.
- Страшное слово, доктор. Принести себя в жертву!
- Об этом и идет речь.
- Значит, вы кого-нибудь подозреваете?
- Я никого не подозреваю. Смерть стучится в вашу дверь, она входит, она идет,
не слепо, а обдуманно, из комнаты в комнату, а я иду по ее следу, вижу ее
путь. Я верен мудрости древних; я бреду ощупью; ведь моя дружба к вашей семье
и мое уважение к вам - это две повязки, закрывающие мне глаза; и вот...
- Говорите, доктор, я готов выслушать вас.
- В вашем доме, быть может в вашей семье, скрывается одно из тех чудовищ,
которые рождаются раз в столетие. Локуста и Агриппина жили в одно время, но это
исключительный случай, он доказывает, с какой Яростью провидение хотело
истребить Римскую империю, запятнанную столькими злодеяниями. Брунгильда и Фредегонда
- следствие мучительных усилий, с которыми нарождающаяся цивилизация стремилась
к познанию Духа, хотя бы с помощью посланца тьмы. И все эти женщины были
молоды и прекрасны. На их челе лежала когда-то та же печать невинности,
которая лежит и на челе преступницы, живущей в вашем доме.
Вильфор вскрикнул, стиснул руки и с мольбой посмотрел на доктора.
Но тот безжалостно продолжал:
- Ищи, кому преступление выгодно, - гласит одна из аксиом юридической науки.
- Доктор! - воскликнул Вильфор. - Сколько раз уже человеческое правосудие было
обмануто этими роковыми словами! Я не знаю, но мне кажется, что это
преступление...
Так вы признаете, что это преступление?
- Да, признаю. Что еще мне остается? Но дайте мне досказать. Я чувствую,
что я - главная жертва этого преступления. За всеми этими загадочными смертями
таится моя собственная гибель.
- Человек, - прошептал д'Авриньи, - самое эгоистичное из всех животных, самое
себялюбивое из всех живых созданий! Он уверен, что только для него одного
светит солнце, вертится земля и косит смерть. Муравей, проклинающий бога,
взобравшись на травинку! А те, кого лишили жизни? Маркиз де Сен-Меран,
маркиза, господин Нуартье...
- Как? Господин Нуартье?
- Да! Неужели вы думаете, что покушались на этого несчастного слугу? Нет, как
Полоний у Шекспира, он умер вместо другого. Нуартье - вот кто должен был
выпить лимонад. Нуартье и пил его; а тот выпил случайно; и хотя умер Барруа,
но умереть должен был Нуартье.
- Почему же не погиб мой отец?
- Я вам уже объяснял в тот вечер, в саду, когда умерла госпожа де
Сен-Меран: потому что его организм привык к употреблению этого самого яда.
Потому что доза, недостаточная для него, смертельна для всякого другого.
Словом, потому что никто на свете, даже убийца, не знает, что вот уже год,
как я лечу господина Нуартье бруцином, между тем как убийце известно, да он
убедился и на опыте, что бруцин - сильно действующий яд.
- Боже! - прошептал Вильфор, ломая руки.
- Проследите действия преступника: он убивает маркиза...
- Доктор!
- Я готов присягнуть в этом. То, что мне говорили о его смерти, слишком точно
совпадает с тем, что я видел собственными глазами.
Вильфор уже не спорил. Он глухо застонал.
- Он убивает маркиза, - повторил доктор, - он убивает маркизу. Это сулит
двойное наследство.
Вильфор отер пот, струившийся по его лбу.
- Слушайте внимательно.
- Я ловлю каждое ваше слово, - прошептал Вильфор.
- Господин Нуартье, - безжалостно продолжал д'Авриньи, - в своем завещании
отказал все, что имеет, бедным, тем самым обделив вас и вашу семью.
Господина Нуартье пощадили, от него нечего было ждать. Но едва он уничтожил
свое первое завещание, едва успел составить второе, как преступник,
по-видимому опасаясь, что он может составить и третье, его отравляет. Ведь
завещание, если не ошибаюсь, составлено позавчера. Как видите, времени не
теряли.
- Пощадите, д'Авриньи!
- Никакой пощады, сударь. У врача есть священный долг, и во имя его он
восходит к источникам жизни и спускается в таинственный мрак смерти. Когда
преступление совершено и бог в ужасе отвращает свой взор от преступника, долг
врача сказать: это он!
- Пощадите мою дочь! - прошептал Вильфор.
- Вы сами назвали ее - вы, отец.
- Пощадите Валентину! Нет, это невозможно. Я скорее обвинил бы самого себя!
Валентина, золотое сердце, сама невинность!
- Пощады быть не может, господин королевский прокурор. Улики налицо:
мадемуазель де Вильфор сама упаковывала лекарства, которые были посланы
маркизу де Сен-Меран, и маркиз умер.
Мадемуазель де Вильфор приготовляла питье для маркизы де Сен-Меран, и маркиза
умерла.
Мадемуазель де Вильфор взяла из рук Барруа графин с лимонадом, который
господин Нуартье обычно весь выпивает утром, и старик спасся только чудом.
Мадемуазель де Вильфор - вот преступница, вот отравительница! Господин
королевский прокурор, я обвиняю мадемуазель де Вильфор, исполняйте свой долг!
- Доктор, я не спорю, не защищаюсь, я верю вам, но не губите меня, не губите
мою честь!
- Господин Вильфор, - продолжал доктор с возрастающей силой, - есть
обстоятельства, в которых я отказываюсь считаться с глупыми условностями. Если
бы ваша дочь совершила только одно преступление и я думал бы, что она
замышляет второе, я сказал бы вам: предостерегите ее, накажите, пусть она
проведет остаток жизни где-нибудь в монастыре, в слезах замаливая свой грех.
Если бы она совершила второе преступление, я сказал бы вам: слушайте, Вильфор,
вот вам яд, от которого нет противоядия, быстрый, как мысль, мгновенный, как
молния, разящий, как гром; дайте ей этого яду, поручив душу ее милости божьей,
и таким образом спасите свою честь и свою жизнь, ибо она покушается на вас.
Я вижу, как она подходит к вашему изголовью с лицемерной улыбкой и нежными
словами! Горе вам, если вы не поразите ее первый! Вот что сказал бы я вам, если
бы она убила только двух человек. Но она присутствовала при трех агониях, она
видела трех умирающих, она опускалась на колени около трех трупов. В руки палача
отравительницу, в руки палача! Вы говорите о чести; сделайте то, что я вам
говорю, и вы обессмертите свое имя!
Вильфор упал на колени.
- У меня нет вашей силы воли, - сказал он, - но и у вас ее не было бы, если
бы дело шло не о моей дочери, а о вашей.
Д'Авриньи побледнел.
- Доктор, всякий человек, рожденный женщиной, обречен на страдания и смерть; я
буду страдать и, страдая, ждать смертного часа.
- Берегитесь, - сказал д'Авриньи, - он не скоро наступит; он настанет только
после того, как на ваших глазах погибнут ваш отец, ваша жена, ваш сын, быть
может.
Вильфор, задыхаясь, схватил доктора за руку.
- Пожалейте меня, - воскликнул он, - помогите мне... Нет, моя дочь
невиновна... Поставьте нас перед лицом суда, и я снова скажу: нет, моя дочь
невиновна... В моем доме не было преступления... Я не хочу, вы слышите, чтобы в
моем доме было преступление... Потому что если в чей-нибудь дом вошло
преступление, то оно, как смерть, никогда не приходит одно. Послушайте, что вам
до того, если я паду жертвою убийства?.. Разве вы мне друг? Разве вы
человек? Разве у вас есть сердце?.. Нет, вы врач!.. И я вам говорю: нет,
я не предам свою дочь в руки палача!.. Эта мысль гложет меня, я, как безумец,
ютов разрывать себе грудь ногтями!.. Что, если вы ошибаетесь, доктор? Если эго
кто-нибудь другой, а не моя дочь? Если в один прекрасный день, бледный, как
призрак, я приду к вам и скажу: убийца, ты убил мою дочь!.. Если бы это
случилось... я христианин, д'Авриньи, но я убил бы себя.
-
Хорошо, - сказал доктор после краткого раздумья, - я подожду.
Вильфор недоверчиво посмотрел на пего.
- Но только, - торжественно продолжал д'Авриньи, - если в вашем доме
кто-нибудь заболеет, если вы сами почувствуете, что удар поразил вас, не посылайте
за мной, я не приду. Я согласен делить с вами эту страшную тайну, но я не
желаю, чтобы стыд и раскаяние поселились в моей душе, вырастали и множились в
ней так же, как злодейство и горе в вашем доме.
- Вы покидаете меня, доктор?
- Да, ибо нам дальше не по пути, я дошел с вами до подножья эшафота. Еще одно
разоблачение - и этой ужасной трагедии настанет конец. Прощайте.
- Доктор, умоляю вас!
- Все, что я вижу здесь, оскверняет мой ум. Мне ненавистен ваш дом. Прощайте,
сударь!
- Еще слово, одно только слово, доктор! Вы оставляете меня одного в этом
ужасном положении, еще более ужасном от того, что вы мне сказали. Но что
скажут о внезапной смерти несчастного Барруа?
- Вы правы, - сказал д'Авриньи, - проводите меня.
Доктор вышел первым, Вильфор шел следом за ним; встревоженные слуги толпились
в коридоре и на лестнице, по которой должен был пройти доктор.
- Сударь, - громко сказал д'Авриньи Вильфору, так, чтобы все слышали, - бедняга
Барруа в последние годы вел слишком сидячий образ жизни; он так привык
разъезжать вместе со своим хозяином, то верхом, то в экипаже, по всей Европе,
что уход за прикованным к креслу больным погубил его. Кровь застоялась,
человек он был тучный, с короткой толстой шеей, его сразил апоплексический
удар, а меня позвали слишком поздно. Кстати, прибавил он шепотом, - не
забудьте выплеснуть в печку фиалковый сироп.
И доктор, не протянув Вильфору руки, ни словом не возвращаясь к сказанному,
вышел из дома, провожаемый слезами и причитаниями слуг.
В тот же вечер все слуги Вильфоров, собравшись на кухне и потолковав между
собой, отправились к г-же де Вильфор с просьбой отпустить их. Ни уговоры, ни
предложение увеличить жалованье не привели ни к чему; они твердили одно:
- Мы хотим уйти, потому что в этом доме смерть.
И они, невзирая на все просьбы, покинули дом, уверяя, что им очень жаль
расставаться с такими добрыми хозяевами и особенно с мадемуазель Валентиной,
такой доброй, такой отзывчивой и ласковой.
Вильфор при этих словах взглянул на Валентину.
Она плакала.
И странно: несмотря на волнение, охватившее его при виде этих слез, он
взглянул также и на г-жу де Вильфор, и ему показалось, что на ее тонких губах
мелькнула мимолетная мрачная усмешка, подобно зловещему метеору, пролетающему
среди туч в глубине грозового неба.
|