Мобильная версия
   

Александр Дюма «Граф Монте-Кристо»


Александр Дюма Граф Монте-Кристо
УвеличитьУвеличить

XV. САМОУБИЙСТВО 

   Тем временем Монте-Кристо вместе с Эмманюелем  и  Максимилианом  тоже вернулся в город.

   Возвращение их было веселое. Эмманюель не скрывал своей радости,  что все окончилось так благополучно, и откровенно заявлял о своих  миролюбивых вкусах. Моррель, сидя в углу кареты, не мешал зятю изливать свою веселость в словах и молча переживал радость, не менее искреннюю, хоть она и светилась только в его взгляде.

   У заставы Трон они встретили Бертуччо; он ждал их,  неподвижный,  как часовой на посту.

   Монте-Кристо высунулся из окна кареты,  вполголоса  обменялся  с  ним несколькими словами, и управляющий быстро удалился.

   - Граф, - сказал Эмманюель, когда они подъезжали к Пляс-Рояль, -  остановите, пожалуйста, карету у моего дома, чтобы моя жена ни одной  лишней минуты не волновалась за вас и за меня.

   - Если бы не было смешно кичиться своим торжеством, - сказал Моррель, - я пригласил бы графа зайти к нам; но, вероятно, графу тоже надо  успокоить чьи-нибудь тревожно бьющиеся сердца. Вот мы и приехали, Эмманюель; простимся с нашим другом и дадим ему возможность продолжать свой путь.

   - Погодите, - сказал Монте-Кристо, - я не  хочу  лишиться  так  сразу обоих спутников; идите к вашей прелестной жене и передайте  ей  от  меня искренний привет; а вы, Моррель, проводите меня до Елисейских Полей.

   - Чудесно, - сказал Максимилиан, - тем более что мне и самому нужно в вашу сторону, граф.

   - Ждать тебя к завтраку? - спросил Эмманюель.

   - Нет, - отвечал Максимилиан.

   Дверца захлопнулась, и карета покатила дальше.

   - Видите, я принес вам счастье, - сказал Моррель, оставшись наедине с графом. - Вы не думали об этом?

   - Думал, - сказал Монте-Кристо, - потому-то мне и хотелось бы никогда с вами не расставаться.

   - Это просто чудо! - продолжал Моррель, отвечая на собственные мысли.

   - Что именно? - спросил Монте-Кристо.

   - То, что произошло.

   - Да, - отвечал с улыбкой граф, -  вы  верно  сказали,  Моррель,  это просто чудо!

   - Как-никак, - продолжал Моррель, - Альбер человек храбрый.

   - Очень храбрый, - сказал Монте-Кристо, - я сам видел, как  он  мирно спал, когда над его головой был занесен кинжал.

   - А я знаю, что он два раза дрался на дуэли, и дрался  очень  хорошо; как же все это вяжется с сегодняшним его поведением?

   - Это ваше влияние, - улыбаясь, заметил МонтеКристо.

   - Счастье для Альбера, что он не военный! - сказал Моррель.

   - Почему?

   - Принести извинение у барьера! - и молодой капитан покачал головой.

   - Послушайте, Моррель! - мягко сказал граф. - Неужели и вы разделяете предрассудки обыкновенных  людей?  Ведь  согласитесь,  что  если  Альбер храбр, то он не мог сделать это из трусости; у  пего,  несомненно,  была причина поступить так, как он поступил сегодня, и,  таким  образом,  его поведение скорее всего можно назвать геройским.

   - Да, конечно, - отвечал Моррель, - но я скажу, как говорят  испанцы: сегодня он был менее храбр, чем вчера.

   - Вы позавтракаете со мной, правда, Моррель?  -  сказал  граф,  меняя разговор.

   - Нет, я расстанусь с вами в десять часов.

   - Вы условились с кем-нибудь завтракать вместе?

   Моррель улыбнулся и покачал головой.

   - Но ведь где-нибудь позавтракать вам надо.

   - Я не голоден, - возразил Максимилиан.

   - Мне известны только два чувства, от которых человек лишается  аппетита, - заметил граф: - горе и любовь.

   Я вижу, к счастью, что вы в очень веселом настроении, -  значит,  это не горе... Итак, судя по тому, что вы мне сказали сегодня утром, я  позволю себе думать...

   - Ну что ж, граф, - весело отвечал Моррель, - я не отрицаю.

   - И вы ничего мне об этом не расскажете, Максимилиан? - сказал граф с такой живостью, что было ясно, как бы ему хотелось узнать тайну Морреля.

   - Сегодня утром, граф, вы могли убедиться в  том,  что  у  меня  есть сердце, не так ли?

   Вместо ответа Монте-Кристо протянул Моррелю руку.

   - Теперь, - продолжал тот, - когда мое сердце уже больше  не  в  Венсенском лесу, с вами, оно в другом месте, и я иду за ним.

   - Идите, - медленно сказал граф, - идите, мой друг; но прошу вас, если на вашем пути встретятся препятствия, вспомните о том, что  я  многое на этом свете могу сделать, что я счастлив  употребить  свою  власть  на пользу тем, кого я люблю, и что я люблю вас, Моррель.

   - Хорошо, - сказал Максимилиан, - я буду помнить об этом, как  эгоистичные дети помнят о своих родителях, когда нуждаются в их помощи.  Если мне это понадобится, - а очень возможно, что такая минута наступит, -  я обращусь к вам за помощью, граф.

   - Смотрите, вы дали слово. Так до свидания.

   - До свидания.

   Они подъехали к дому на Елисейских Полях. МонтеКристо откинул дверцу. Моррель соскочил на мостовую.

   На крыльце ждал Бертуччо.

   Моррель удалился  по  авеню  Мариньи,  а  Монте-Кристо  быстро  пошел навстречу Бертуччо.

   - Ну, что? - спросил он.

   - Она собирается покинуть свой дом, - отвечал управляющий.

   - А ее сын?

   - Флорантеп, его камердинер, думает, что он собирается сделать то  же самое.

   - Идите за мной.

   Монте-Кристо прошел с Бертуччо в свой кабинет, написал известное  нам письмо и передал его управляляющему.

   - Ступайте, - сказал он, - поспешите; кстати,  пусть  Гайде  сообщат, что я вернулся.

   - Я здесь, - ответила сама Гайде, которая, услышав, что подъехала карета, уже спустилась вниз и сияла от счастья, видя графа здравым и  невредимым.

   Бертуччо вышел.

   Всю радость нежной дочери, снова увидевшей отца, весь восторг возлюбленной, снова увидевшей любимого, испытала Гайде при этой встрече, которой она ждала с таким нетерпением.

   Конечно, и радость Монте-Кристо, хоть и не  выказываемая  так  бурно, была не менее велика; для исстрадавшихся сердец  радость  подобна  росе, падающей на иссушенную зноем землю; сердце и земля впитывают благодатную влагу, но посторонний глаз не заметит этого.

   За последние дни Монте-Кристо понял то, что давно  уже  казалось  ему невозможным: на свете есть две Мерседес, он еще может быть счастлив.

   Его пылающий радостью взор жадно погружался в затуманенные глаза Гайде, как вдруг открылась дверь.

   Граф нахмурился.

   - Господин де Морсер! - доложил Батистен, как будто одно это имя служило ему оправданием.

   В самом деле лицо графа прояснилось.

   - Который? - спросил он. - Виконт или граф?

   - Граф.

   - Неужели это еще не кончилось? - воскликнула Гайде.

   - Не знаю, кончилось ли это, дитя мое, -  сказал  Монте-Кристо,  беря девушку за руки, - но тебе нечего бояться.

   - Но ведь этот негодяй...

   - Этот человек бессилен против меня, Гайде, - сказал Монте-Кристо,  бояться надо было тогда, когда я имел дело с его сыном.

   - Ты никогда не узнаешь, сколько я выстрадала, господин мой, - сказала Гайде.

   Монте-Кристо улыбнулся.

   - Клянусь тебе могилой моего отца, - сказал он, - если с кем-нибудь и случится несчастье, то во всяком случае не со мной.

   - Я верю тебе, как богу, господин мой,  -  сказала  молодая  девушка, подставляя графу лоб.

   Монте-Кристо запечатлел на этом прекрасном, чистом челе  поцелуй,  от которого забились два сердца, одно стремительно, другое глухо.

   - Боже мой, - прошептал граф, - неужели ты позволишь мне снова  полюбить!.. Попросите графа де Морсер в гостиную,  -  сказал  он  Батистену, провожая прекрасную гречанку к потайной лестнице.

   Нам необходимо объяснить причину этого посещения, которого, быть  может, и ждал Монте-Кристо, но, наверное, не ждали наши читатели.

   Когда Мерседес, как мы уже говорили, производила у себя  нечто  вроде описи, сделанной и Альбером; когда она укладывала свои драгоценности,  запирала шкафы, собирала в одно место ключи, желая  все  оставить  после себя в полном порядке, она не заметила, что за стеклянной дверью в коридор появилось мрачное, бледное лицо. Тот, кто смотрел через  эту  дверь, не будучи сам увиденным и услышанным, мог видеть и слышать все, что происходило у г-жи де Морсер.

   Отойдя от этой двери, бледный человек удалился в спальню и поднял судорожно сжатой рукой занавеску окна, выходящего во двор.

   Так он стоял минут десять, неподвижный, безмолвный,  прислушиваясь  к биению собственного сердца. Ему эти десять минут показались вечностью.

   Именно тогда Альбер, возвращаясь с места дуэли, заметил в окне своего отца, подстерегавшего его, и отвернулся.

   Граф широко раскрыл глаза, он знал,  что  Альбер  нанес  Монте-Кристо страшное оскорбление, что во всем мире подобное  оскорбление  влечет  за собою дуэль, в которой одного из противников ожидает смерть. Альбер вернулся живой и невредимый; следовательно, его отец был отомщен.

   Непередаваемая радость озарила это мрачное лицо, словно последний луч солнца, опускающегося в затянувшие горизонт тучи, как в могилу.

   Но, как мы уже сказали, он тщетно ждал, что Альбер поднимется  в  его комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын,  идя  сражаться,  не захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было попятно; но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и  не  бросился  в  его объятия?

   Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера,  послал  за  его камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не  скрывать от графа.

   Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюртуке с воротником военного образца, в черных панталонах, в  черных  перчатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел он спуститься с крыльца, как ему подали карету.

   Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были  завернуты две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером.

   Кучер ждал приказаний.

   - На Елисейские Поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо!

   Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они  остановились у дома графа.

   Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на  аллею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко  распахнутую дверь.

   Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де  Морсер,  и Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную.

   Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостипой, когда,  обернувшись, он увидел на пороге МонтеКристо.

   - А, это господин де Морсер! - спокойно сказал  Монте-Кристо.  -  Мне казалось, я ослышался.

   - Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал слова.

   - Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему  я  обязан  удовольствием видеть графа де Морсер в такой ранний час.

   - У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил  генерал.

   - Вам это известно? - спросил граф.

   - Да, и мне известно также, что у  моего  сына  были  веские  причины драться с вами и постараться убить вас.

   - Действительно, сударь, у него были на это веские  причины.  Но  все же, как видите, он меня не убил и даже не дрался.

   - Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, виновник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом.

   - Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем  же  ужасающим  спокойствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный.

   - Вы, очевидно, извинились перед ним или дали  какие-нибудь  объяснения?

   - Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он.

   - Но что же, по-вашему, означает его поведение?

   - Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня.

   - Кто же?

   - Его отец.

   - Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать,  что  виновный не любит, когда ему указывают на его вину.

   - Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло.

   - Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф.

   - Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал МонтеКристо.

   - Если человек держит в руке шпагу, если перед ним  стоит  его  смертельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы сказал ему это в лицо!

   - Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы явились ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это  своему  сыну, может быть он найдет, что вам ответить.

   - Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы  совершенно правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже  считаю вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас!  У  меня  такое  чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые  люди отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы  согласны  со  мной, сударь?

   - Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал  того,  что  должно произойти, я имел и виду и ваше посещение.

   - Тем лучше... Следовательно, вы готовы?

   - Я всегда готов.

   - Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? с яростью сказал генерал, стиснув зубы.

   - Пока один из нас не умрет, - повторил граф МонтеКристо, слегка кивнув головой.

   - Так едем, секунданты нам не нужны.

   - Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, -  мы  слишком  хорошо знаем друг друга!

   - Напротив, - сказал граф, - мы совершенно друг друга не знаем.

   - Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием, - что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезертировал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фернан, который служил проводником и шпионом французской армии  в  Испании? Разве вы не тот самый полковник Фернан,  который  предал,  продал,  убил своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обратились в генерал-лейтенанта графа де Морсер, пэра Франции?

   - Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как  раскаленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может,  как убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь  меня;  я  отлично знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел  -  но знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей  жизни;  но,  быть может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске! Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купающийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь  себя  графом Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-Мореходом; на Мальте - еще как-то, уж не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое сердце!

   Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза  вспыхнули  грозным огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя  галстук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапочку, из-под которой ниспадали его длинные черные волосы.

   И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки,  направился  к генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преобразившегося МонтеКристо ноги у него подкосились  и  зубы  застучали;  он стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стол, остановился.

   - Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне достаточно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты  отгадал  это  имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все  мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения,  такой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как  женился... на Мерседес, моей невесте!

   Генерал, запрокинув  голову,  протянув  руки  вперед,  остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение;  затем,  держась  за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, испустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик:

   - Эдмон Дантес!

   Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился  до  крыльца,  походкой пьяного пересек двор и повалился на руки  своему  камердинеру,  невнятно бормоча:

   - Домой, домой!

   По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться  с мыслями; но расстояние было невелико, и по мере того как граф приближался к дому, отчаяние снова овладевало им.

   За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из  экипажа.

   Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его  позвали к такому богатому особняку,  ждал  посреди  двора;  граф  испуганно взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе.

   По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую  комнату, чтобы не столкнуться с ними.

   Это была Мерседес, опиравшаяся на руку сына; они вместе покидали дом.

   Они прошли совсем близко  от  несчастного,  который,  спрятавшись  за штофную портьеру, едва не почувствовал  прикосновение  шелкового  платья Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего:

   - Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше  не у себя.

   Слова замерли, шаги удалились.

   Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную  занавесь;  он  старался подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца, которого одновременно покинули жена и сын...

   Вскоре он услышал, как хлопнула дверца фиакра, затем  крикнул  кучер, задрожали стекла от грохота тяжелого экипажа; тогда он бросился к себе в спальню, чтобы еще раз взглянуть на все, что он любил в  этом  мире;  но фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка,  чтобы послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд прощания и сожаления.

   И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа  застучали  по  камням мостовой, раздался выстрел, и темный дымок  вырвался  из  окна  спальни, разлетевшегося от сотрясения.  


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика