VII. ТЮРЕМНЫЕ
СПИСКИ
На другой день после того, как на дороге между Бельгардом и Бокером происходила
описанная нами беседа, человек лет тридцати, в василькового цвета фраке,
нанковых панталонах и белом жилете, по осанке и выговору чистокровный
англичанин, явился к марсельскому мэру.
- Милостивый государь, - сказал он, - я старший агент римского банкирского
дома Томсон и Френч; мы уже десять лет состоим в сношениях с марсельским
торговым домом "Моррель и Сын". У нас с этой фирмой в оборотах до ста
тысяч франков, и вот, услышав, что ей грозит банкротство, мы обеспокоены. А потому
я нарочно приехал из Рима, чтобы попросить у вас сведений об этом торговом
доме.
- Милостивый государь, - отвечал мэр, - мне действительно известно, что за
последние годы господина Морреля словно преследует несчастье: он потерял один
за другим четыре или пять кораблей и понес убытки от нескольких банкротств.
Но хотя он мне самому должен около десяти тысяч франков, я все же не
считаю возможным давать вам какие-либо сведения об его финансовом положении.
Если вы спросите меня как мэра, какого я мнения о господине Морреле, я вам
отвечу, что это человек самой строгой честности, выполнявший до сих пор все
свои обязательства с величайшей точностью. Вот все, что я могу вам сказать о
нем. Если вам этого недостаточно, обратитесь к господину де Бовиль, инспектору
тюрем, улица Ноайль, дом номер пятнадцать. Он поместил в эту фирму, если не
ошибаюсь, двести тысяч франков, и если и вправду имеется повод для
каких-нибудь опасений, то, поскольку эта сумма гораздо значительнее моей, вы,
вероятно, получите от него по этому вопросу более обстоятельные сведения.
Англичанин, по-видимому, оценил деликатность мэра, поклонился, вышел и
походкой истого британца направился на указанную ему улицу.
Господин де Бовиль сидел у себя в кабинете. Англичанин, увидев его, сделал
удивленное движение, словно не в первый раз встречался с инспектором. Но
господин де Бовиль был в таком отчаянии, что все его умственные способности
явно поглощала одна-единственная мысль, не позволявшая ни его памяти, ни его
воображению блуждать в прошлом. Англичанин с обычной для его нации
флегматичностью задал ему почти слово в слово тот же вопрос, что и
марсельскому мэру.
- Ах, сударь! - воскликнул г-н де Бовиль. - К несчастью, ваши опасения вполне
основательны, и вы видите перед собой человека, доведенного до отчаяния. У
господина Морреля находилось в обороте двести тысяч франков моих денег; эти
двести тысяч составляли приданое моей дочери, которую я намерен был выдать
замуж через две недели. Эти двести тысяч он обязан был уплатить мне в два
срока: пятнадцатого числа этого месяца и пятнадцатого числа следующего. Я
уведомил господина Морреля, что желаю непременно получить эти деньги в
назначенный срок, и, представьте, не далее как полчаса тому назад он
приходил ко мне, чтобы сказать мне, что если его корабль "Фараон" не
придет к пятнадцатому числу, то он будет лишен возможности уплатить мне
деньги.
- Это весьма похоже на отсрочку платежа, - сказал англичанин.
- Скажите лучше, что это похоже на банкротство! - воскликнул г-н Бовиль,
хватаясь за голову.
Англичанин подумал, потом сказал:
- Так что, эти долговые обязательства внушают вам некоторые опасения?
- Я попросту считаю их безнадежными.
- Я покупаю их у вас.
- Вы?
- Да, я.
- Но, вероятно, с огромной скидкой?
- Нет, за двести тысяч франков; наш торговый дом, - прибавил англичанин смеясь,
- не занимается подобными сделками.
- И вы заплатите мне...
- Наличными деньгами.
И англичанин вынул из кармана пачку ассигнаций, представляющих, должно быть,
сумму вдвое больше той, которую г-н де Бовиль боялся потерять.
Радость озарила лицо г-на де Бовиль; однако он взял себя в руки и сказал:
- Милостивый государь, я должен вас предупредить, что, по всей вероятности, вы
не получите и шести процентов с этой суммы.
- Это меня не касается, - отвечал англичанин, - это дело банкирского дома
Томсон и Френч, от имени которого я действую. Может быть, в его интересах
ускорить разорение конкурирующей фирмы. Как бы то ни было, я готов отсчитать
вам сейчас же эту сумму под вашу передаточную надпись; но только я желал бы
получить с вас куртаж.
- Да разумеется! Это более чем справедливое желание! - воскликнул г-н де
Бовиль. - Куртаж составляет обыкновенно полтора процента; хотите два? три?
пять? хотите больше? Говорите!
- Милостивый государь, - возразил, смеясь, англичанин, - я - как моя фирма; я
не занимаюсь такого рода делами; я желал бы получить куртаж совсем другого
рода.
- Говорите, я вас слушаю.
- Вы инспектор тюрем?
- Уже пятнадцатый год.
- У вас ведутся тюремные списки?
- Разумеется.
- В этих списках, вероятно, есть отметки, касающиеся заключенных?
- О каждом заключенном имеется особое дело.
- Так вот, милостивый государь, в Риме у меня был воспитатель, некий аббат,
который вдруг исчез. Впоследствии я узнал, что он содержался в замке Иф, и я
желал бы получить некоторые сведения об его смерти.
- Как его звали?
- Аббат Фариа.
- О, я отлично помню его, - воскликнул г-н де Бовиль, - он был сумасшедший.
- Да, так я слышал.
- Он несомненно был сумасшедший.
- Возможно; а в чем выражалось его сумасшествие?
- Он утверждал, что знает про какой-то клад, про несметные сокровища, и
предлагал правительству огромные суммы за свою свободу.
- Бедняга! И он умер?
- Да, с полгода тому назад, в феврале.
- У вас превосходная память.
- Я помню это потому, что смерть аббата сопровождалась весьма странными
обстоятельствами.
- Могу ли я узнать, что это за обстоятельства? - спросил англичанин с
выражением любопытства, которое вдумчивый наблюдатель с удивлением заметил бы
на его бесстрастном лице.
- Пожалуйста; камера аббата находилась футах в пяти - десяти от другой, в
которой содержался бывший бонапартистский агент, один из тех, кто наиболее
способствовал возвращению узурпатора в тысяча восемьсот пятнадцатом году,
человек чрезвычайно решительный и чрезвычайно опасный.
- В самом деле? - сказал англичанин.
- Да, - отвечал г-н де Бовиль, - я имел случай лично видеть этого человека в
тысяча восемьсот шестнадцатом или в тысяча восемьсот семнадцатом году; к нему
в камеру спускались не иначе, как со взводом солдат; этот человек произвел
на меня сильное впечатление; я никогда не забуду его лица.
На губах англичанина мелькнула улыбка.
- И вы говорите, - сказал он, - что эти две камеры...
- Были отделены одна от другой пространством в пятьдесят футов. Но,
по-видимому, этот Эдмон Дантес...
- Этого опасного человека звали...
- Эдмон Дантес. Да, сударь, по-видимому, этот Эдмон Дантес раздобыл
инструменты или сам сделал их, потому что был обнаружен проход, посредством
которого заключенные общались друг с другом.
- Этот проход был вырыт, вероятно, для того чтобы бежать?
- Разумеется; но на их беду с аббатом Фариа случился каталептический припадок,
и он умер.
- Понимаю; и это сделало побег невозможным.
- Для мертвого - да, - отвечал г-н де Бовиль, - но не для живого. Напротив,
Дантес увидел в этом средство ускорить свой побег. Он, должно быть, думал, что
заключенных, умирающих в замке Иф, хоронят на обыкновенном кладбище; он
перенес покойника в свою камеру, влез вместо него в мешок, в который того
зашили, и стал ждать минуты погребения.
- Это было смелое предприятие, доказывающее известную храбрость, заметил
англичанин.
- Я уже сказал вам, что это был очень опасный человек; к счастью, он сам
избавил правительство от беспокойства на его счет.
- Каким образом?
- Неужели вы не понимаете?
- Нет.
- В замке Иф нет кладбища; умерших просто бросают в море, привязав к их ногам
тридцатишестифунтовое ядро.
- Ну и что же?.. - с туповатым видом сказал англичанин.
- Вот и ему привязали к ногам тридцатишестифунтовое ядро и бросили в море.
- Да что вы! - воскликнул англичанин.
- Да, сударь, - продолжал инспектор. - Можете себе представить, каково было
удивление беглеца, когда он почувствовал, что его бросают со скалы. Желал
бы я видеть его лицо в ту минуту.
- Это было бы трудно.
- Все равно, - сказал г-н де Бовиль, которого уверенность, что он вернет
свои двести тысяч франков, привела в отличное расположение духа, - все равно,
я представляю его себе!
И он громко захохотал.
- И я также, - сказал англичанин.
И он тоже начал смеяться, одними кончиками губ, как смеются англичане.
- Итак, - продолжал англичанин, первый вернувший себе хладнокровие, итак,
беглец пошел ко дну.
- Как ключ.
- И комендант замка Иф разом избавился и от сумасшедшего и от бешеного?
- Вот именно.
- Но об этом происшествии, по всей вероятности, составлен акт? спросил
англичанин.
- Да, да, свидетельство о смерти. Вы понимаете, родственники Дантеса, если у
него таковые имеются, могут быть заинтересованы в том, чтобы
удостовериться, жив он или умер.
- Так что теперь они могут быть спокойны, если ждут после него наследства. Он
погиб безвозвратно?
- Еще бы! И им выдадут свидетельство, как только они пожелают.
- Мир праху его, - сказал англичанин, - но вернемся к спискам.
- Вы правы. Мой рассказ вас отвлек. Прошу прощения.
- За что же? За рассказ? Помилуйте, он показался мне весьма любопытным.
- Он и в самом деле любопытен. Итак, вы желаете видеть все, что касается вашего
бедного аббата; он-то был сама кротость.
- Вы очень меня обяжете.
- Пройдемте в мою контору, и я вам все покажу.
И они отправились в контору де Бовиля.
Инспектор сказал правду: все было в образцовом порядке; каждая ведомость имела
свой номер; каждое дело лежало на своем месте. Инспектор усадил англичанина
в свое кресло и подал ему папку, относящуюся к замку Иф, предоставив ему
свободно рыться в ней, а сам уселся в угол и занялся чтением газеты.
Англичанин без труда отыскал бумаги, касающиеся аббата Фариа; но,
по-видимому, случай, рассказанный ему де Бовилем, живо заинтересовал его;
ибо, пробежав глазами эти бумаги, он продолжал перелистывать дело, пока не
дошел до документов об Эдмоне Дантесе. Тут он нашел все па своем месте: донос,
протокол допроса, прошение Морреля с пометкой де Вильфора. Он украдкой сложил
донос, спрятал его в карман, прочитал протокол допроса и увидел, что имя
Нуартье там не упоминалось; пробежал прошение от 10 апреля 1815 года, в котором
Моррель, по совету помощника королевского прокурора, с наилучшими
намерениями, - ибо в то время на престоле был Наполеон, - преувеличивал
услуги, оказанные Дантесом делу Империи, что подтверждалось подписью
Вильфора. Тогда он понял все. Это прошение на имя Наполеона, сохраненное
Вильфором, при второй реставрации стало грозным оружием в руках королевского
прокурора. Поэтому он не удивился, увидев в ведомости нижеследующее примечание:
Эдмон Дантес. Отъявленный бонапартист, принимал деятельное участие в
возвращении узурпатора с острова Эльба.
Соблюдать строжайшую тайну; держать под неослабным надзором.
Под этими строками было приписано другой рукой:
"Ничего нельзя сделать".
Сравнив почерк примечания с почерком пометки на прошении Морреля, он убедился,
что примечание писано той же самой рукой, что и пометка, то есть рукой
Вильфора.
Что
же касается приписки, сопровождавшей примечание, то англичанин понял, что
она сделана тюремным инспектором, который принял мимолетное участие в судьбе
Дантеса, но ввиду указанного примечания был лишен возможности чем-либо
проявить это участие.
Господин де Бовиль, как мы уже сказали, из учтивости и чтобы не мешать
воспитаннику аббата Фариа в его розысках, сидел в углу и читал "Белое
знамя".
Поэтому он и не видел, как англичанин сложил и спрятал в карман донос,
написанный Дангларом в беседке "Резерва" и снабженный штемпелем
марсельской почты, удостоверяющим, что он вынут из ящика 27 февраля в 6 часов
вечера.
Впрочем, если бы он и заметил, то не показал бы виду, ибо придавал слишком
мало значения этой бумажке и слишком много значения своим двумстам тысячам
франков, чтобы помешать англичанину, хотя его поступок и нарушал все правила.
- Благодарю вас, - сказал англичанин, с шумом захлопывая папку. - Я нашел
все, что мне нужно. Теперь моя очередь исполнить свое обещание; сделайте
просто передаточную надпись, удостоверьте в ней, что получили сумму сполна, и
я тотчас же ее вам отсчитаю.
И он уступил свое место за письменным столом де Бовилю, который сел, не
чинясь, и поспешно сделал требуемую надпись, между тем как англичанин на краю
стола отсчитывал кредитные билеты.
|
