IX. СЕРАЯ В
ЯБЛОКАХ ПАРА
Барон в сопровождении графа прошел длинный ряд комнат, отличавшихся тяжелой
роскошью и пышной безвкусицей и дошел до будуара г-жи Данглар, небольшой
восьмиугольной комнаты, стены которой были обтянуты розовым атласом и
задрапированы индийской кисеей. Здесь стояли старинные золоченые кресла, обитые
старинной парчой; над дверьми были нарисованы пастушеские сцепы в манере Буше;
две прелестных пастели в форме медальона гармонировали с остальной
обстановкой и придавали этой маленькой комнате, единственной во всем доме,
некоторое своеобразие; правда, ей посчастливилось не попасть в общий план,
выработанный Дангларом и его архитектором, одной из самых больших знаменитостей
Империи, - ее убранством занималась сама баронесса и Люсьен Дебрэ. Поэтому
Данглар, большой поклонник старины, как ее понимали во времена Директории,
относился весьма пренебрежительно к этому кокетливому уголку, где его,
впрочем, принимали только с тем условием, чтобы он оправдал свое присутствие,
приведя кого-нибудь; так что на самом деле не Данглар представлял других, а
наоборот, его принимали лучше или хуже, смотря по тому, насколько наружность
гостя была приятна или неприятна баронессе.
Госпожа Данглар, красота которой еще заслуживала того, чтобы о ней говорили,
хотя ей было уже тридцать шесть лет, сидела за роялем маркетри, маленьким
чудом искусства, между тем как Люсьен Дебрэ у рабочего столика перелистывал
альбом.
Еще до прихода графа Люсьен успел достаточно рассказать о нем баронессе.
Читатели уже знают, какое сильное впечатление произвел Монте-Кристо за
завтраком у Альбера на его гостей; и несмотря на то, что Дебрэ трудно было
чем-нибудь поразить, это впечатление у нею еще не изгладилось, что и отразилось
на сведениях, сообщенных им баронессе. Таким образом, любопытство г-жи
Данглар, возбужденное прежними рассказами Морсера и новыми подробностями,
услышанными от Люсьена, было доведено до крайности. И рояль и альбом были
всего лишь светской уловкой, помогающей скрыть подлинное волнение. Вследствие
всего этого баронесса встретила г-на Данглара улыбкой, что было у нее не в
обычае. Графу, в ответ на его поклон, был сделан церемонный, но вместе с тем
грациозный реверанс.
Со своей стороны, Люсьен приветствовал графа, как недавнею знакомого, а
Данглара дружески.
- Баронесса, - сказал Данглар, - разрешите представить вам графа Монте-Кристо,
которого усиленно рекомендуют мне мои римские корреспонденты; я лично могу
добавить только одно, по это сразу же сделает его кумиром всех наших прекрасных
дам: он приехал в Париж с намерением пробыть здесь год и за это время истратить
шесть миллионов; это сулит нам целую серию балов, обедов и ужинов; причем,
надеюсь, граф не забудет и нас, так же как и мы его не забудем в случае
какого-нибудь маленького торжества в нашем доме.
Хотя это представление и отдавало грубой лестью, но гак редко случается
встретить человека, приехавшего в Париж с целью истратить в один год
княжеское состояние, Что г-жа Данглар окинула графа взглядом, не лишенным некоторого
интереса.
- И вы приехали, граф... - спросила она.
- Вчера утром, баронесса.
- И приехали, согласно вашей привычке, о которой я уже слышала, с того края
света?
- На этот раз всего-навсего из Кадикса.
- Но вы приехали в самое плохое время года. Летом Париж отвратителен: нет ни
балов, ни раутов, ни праздников. Итальянская опера уехала в Лондон,
Французская опера кочует бог знает где; а Французского театра, как вам
известно, вообще больше нет. Для развлечения у нас остались только плохонькие
скачки на Марсовом Поле и в Сатори. Будут ли ваши лошади, граф, участвовать
в скачках?
- Я буду делать все, что принято в Париже, - сказал Монте-Кристо, если мне
посчастливится встретить когонибудь, кто преподаст мне необходимые знания о
французских обычаях.
- Вы любите лошадей?
- Я провел часть жизни на Востоке, баронесса, а восточные народы ценят только
две вещи на свете: благородство лошадей и женскую красоту.
- Вам следовало бы, любезности ради, назвать женшин первыми.
-
Вот видите, баронесса, как я был прав, когда выражал желание иметь наставника,
который мог бы обучить меня французским обычаям.
В эту минуту вошла горничная баронессы Данглар л, подойдя к своей госпоже,
шепнула ей на ухо несколько слов.
Госпожа Данглар побледнела.
- Не может быть! - сказала она.
- Это истинная правда, сударыня, - возразила горничная.
Госпожа Данглар обернулась к мужу.
- Неужели это правда?
- Что именно? - спросил видимо взволнованный Данглар.
- То, что мне сказала горничная...
- А что она вам сказала?
- Она говорит, что когда мой кучер пошел закладывать моих лошадей, их в конюшне
не оказалось; что это значит, позвольте вас спросить?
- Сударыня, - сказал Данглар, - выслушайте меня.
- Да, я вас слушаю, сударь, потому что мне любопытно узнать, что вы мне
скажете; пусть эти господа рассудят пас, а я начну с того, что расскажу им все
по порядку. Господа, - продолжала баронесса, - у барона Данглара в конюшне
стоят десять лошадей; из этих десяти лошадей две принадлежат мне, дивные
лошади, лучшая пара в Париже; да вы их знаете, Дебрэ, мои серые в яблоках. И
вот в тот самый день, как госпожа де Вильфор просит меня предоставить ей мой
выезд, когда я уже обещала ей его па завтра для прогулки в Булонском лесу,
эта пара исчезает! Господину Данглару, очевидно, представился случай нажить на
них несколько тысяч франков, и он их продал. Боже, что за отвратительные люди
эти торгаши!
- Сударыня, - отвечал Данглар, - лошади были слишком резвы, ведь это были
четырехлетки, и я вечно дрожал за вас.
- Вы отлично знаете, - сказала баронесса, - что у меня уже месяц служит лучший
кучер Парижа, если только вы его не продали вместе с лошадьми.
- Мой друг, я вам найду такую же пару, даже еще лучше, если это возможно; но
лошадей смирных, спокойных, которые не будут внушать мне такого страха, как
эти.
Баронесса с глубоким презрением пожала плечами.
Данглар сделал вид, что не заметил этого жеста, задевающего его супружескую
честь, и обратился к МонтеКристо.
- Право, граф, я сожалею, что не познакомился с вами раньше, - сказал он, ведь
вы сейчас устраиваетесь?
- Конечно, - сказал граф.
- Я бы вам их предложил. Представьте себе, что я продал их за бесценок; но,
как я уже сказал, я рад был избавиться от них; такие лошади годятся только для
молодого человека.
- Я вам очень благодарен, - возразил граф, - я приобрел сегодня довольно
сносную пару, и недорого. Да вот, посмотрите, господин Дебрэ, вы, кажется,
любитель?
В то время как Дебрэ направлялся к окну, Данглар подошел к жене.
- Понимаете, - сказал он ей шепотом, - мне предложили за эту пару сумасшедшую
цену. Не знаю, кто этот решившийся разориться безумец, который послал ко мне
сегодня своего управляющего, но я нажил на ней шестнадцать тысяч франков; не
сердитесь, я дам вам из них четыре тысячи и две тысячи Эжени.
Госпожа Данглар кинула на мужа уничтожающий взгляд.
- Господи боже! - воскликнул Дебрэ.
- Что такое? - спросила баронесса.
- Нет, я не ошибаюсь, это ваша пара, ваши лошади запряжены в карету графа.
- Мои серые в яблоках! - воскликнула г-жа Данглар.
И она подбежала к окну.
- В самом деле это они, - сказала она.
Данглар разинул рот.
- Не может быть! - с деланным изумлением сказал Монте-Кристо.
- Невероятно! - пробормотал банкир.
Баронесса шепнула два слова Дебрэ, и тот подошел к Монте-Кристо.
- Баронесса просит вас сказать, сколько ее муж взял с вас за ее выезд?
- Право, не знаю, - сказал граф, - это мой управляющий сделал мне сюрприз,
и... он, кажется, обошелся мне тысяч в тридцать.
Дебрэ пошел передать этот ответ баронессе.
Данглар был так бледен и расстроен, что граф сделал вид, что жалеет его.
- Вот видите, - сказал он ему, - до чего женщины неблагодарны: ваша предупредительность
нисколько не тронула баронессу; неблагодарны - не то слово, следовало бы
сказать - безумны. Но что поделаешь! Все, что опасно, привлекает; поверьте,
любезный барон, проще всего - предоставить им поступать, как им вздумается;
если они разобьют себе голову, им по крайней мере придется пенять только на
себя.
Данглар ничего не ответил; он предчувствовал, что в недалеком будущем его ждет
жестокая сцена: брови баронессы уже сдвинулись и, подобно челу Юпитера
Громовержца, предвещали грозу. Дебрэ, чувствуя, что она надвигается, сослался
на дела и ушел. Монте-Кристо, не желая повредить положению, которое он
рассчитывал занять, решил не оставаться дольше, откланялся г-же Данглар и
удалился, предоставив барона гневу его жены.
"Отлично! - думал, уходя, Монте-Кристо. - Произошло именно то, чего я
хотел; теперь в моей власти восстановить семейный мир и овладеть зараз
сердцем мужа и сердцем жены. Какая удача! Однако, - прибавил он про себя, - я
не был представлен мадемуазель Эжени Данглар, с которой мне очень хотелось
бы познакомиться. Ничего, - продолжал он со своей обычной улыбкой, - мы в
Париже, и время терпит... Это от нас не уйдет!.."
С этими мыслями граф сел в экипаж и поехал домой.
Два часа спустя г-жа Данглар получила от графа Монте-Кристо очаровательное
письмо: он писал, что, не желая начинать свою парижскую жизнь с того, чтобы
огорчать красивую женщину, он умоляет баронессу принять от него обратно
лошадей.
Они были в той же упряжи, в какой она их видела днем, только в каждую из
розеток, надетых им на уши, граф велел вставить по алмазу.
Данглар тоже получил письмо. Граф просил его позволить баронессе исполнить
этот каприз миллионера и простить ему восточную манеру, С которой он
возвращает лошадей.
Вечером Монте-Кристо уехал в Отейль в сопровождении Али.
На следующий день, около трех часов дня, вызванный звонком Али вошел в кабинет
графа.
- Али, - сказал ему граф, - ты мне часто говорил, что ловко бросаешь лассо.
Али кивнул головой и горделиво выпрямился.
- Отлично!.. Так что при помощи лассо ты сумел бы остановить быка?
Али снова кивнул.
- И тигра?
Али кивнул.
- И льва?
Али сделал жест человека, кидающего лассо, и изобразил сдавленное рычание.
- Да, я понимаю, - сказал Монте-Кристо, - ты охотился на львов.
Али гордо кивнул головой.
- А сумеешь ты остановить взбесившихся лошадей?
Али улыбнулся.
- Так слушай, - сказал Монте-Кристо. - Скоро мимо нас промчится экипаж с двумя
взбесившимися лошадьми, серыми в яблоках, теми самыми, которые у меня были
вчера. Пусть тебя раздавит, но ты должен остановить экипаж моих ворот.
Али вышел на улицу и провел у ворот черту поперек мостовой, потом вернулся
в дом и показал черту графу, следившему за ним глазами.
Граф тихонько похлопал его по плечу; этим он обычно выражал Али свою
благодарность. После этого нубиец снова вышел из дому, уселся на угловой тумбе
и закурил трубку, между тем как Монте-Кристо ушел к себе, не заботясь больше ни
о чем.
Однако к пяти часам, когда граф поджидал экипаж, в его поведении стали заметны
легкие признаки нетерпения; он ходил взад и вперед по комнате, окна которой
выходили на улицу, временами прислушиваясь и подходя к окну, из которого ему
был виден Али, выпускавший клубы дыма С размеренностью, указывавшей, что
нубиец всецело поглощен этим важным занятием.
Вдруг послышался отдаленный стук колес, он приближался с быстротой молнии;
потом показалась коляска, кучер которой тщетно старался сдержать взмыленных
лошадей, мчавшихся бешеным галопом.
В коляске сидели молодая женщина и ребенок лет семи; они тесно прижались друг к
другу и от безмерного ужаса потеряли даже способность кричать; коляска
трещала; наскочи колесо на камень или зацепись за дерево, она, несомненно,
разбилась бы вдребезги. Она неслась посреди мостовой, и со всех сторон
раздавались крики ужаса.
Тогда Али откладывает в сторону свой чубук, вынимает из кармана лассо, кидает
его и тройным кольцом охватывает передние ноги левой лошади; она тащит его за
собой еще несколько шагов, потом, опутанная лассо, падает, ломает дышло и
мешает той лошади, что осталась на ногах, двинуться дальше. Кучер
воспользовался этой задержкой и спрыгнул с козел; но Али уже зажал своими
железными пальцами ноздри второй лошади, и она, заржав от боли, судорожно
дергаясь, повалилась рядом с левой.
На все это потребовалось не больше времени, чем требуется пуле, чтобы попасть в
цель.
Однако этого времени оказалось достаточно, чтобы из дома, перед которым все это
произошло, успел выскочить мужчина в сопровождении нескольких слуг. Едва
кучер распахнул дверцу, как он вынес из коляски даму, которая одной рукой еще
цеплялась за подушку, а другой прижимала к груди потерявшего сознание сына.
Монте-Кристо понес обоих в гостиную и положил на диван.
- Вам больше нечего бояться, сударыня, - сказал он, - вы спасены.
Женщина пришла в себя и вместо ответа указала ему глазами на сына; взгляд ее
умолял красноречивее всяких слов.
В самом деле, ребенок все еще был в обмороке.
- Понимаю, сударыня, - сказал граф, осматривая ребенка, - но не беспокойтесь,
с ним ничего не случилось, это просто от страха.
- Ради бога, - воскликнула мать, - может быть, вы только успокаиваете меня?
Смотрите, как он бледен! Мальчик мой!! Эдуард! Откликнись! Скорее пошлите за
доктором. Я все отдам, чтобы спасти моего сына!
Монте-Кристо сделал рукою знак, пытаясь ее успокоить, затем открыл какой-то
ящичек, достал инкрустированный золотом флакон из богемского хрусталя,
наполненный красной, как кровь, жидкостью, и дал упасть одной капле на губы
ребенка.
Мальчик, все еще бледный, тотчас же открыл глаза.
Видя это, мать чуть не обезумела от радости.
- Да где же я? - воскликнула она. - И кому я обязана этим счастьем после
такого ужаса?
- Вы находитесь в доме человека, который счастлив, что мог избавить вас от
горя, - ответил Монте-Кристо.
- О, проклятое любопытство! - сказала дама. - Весь Париж говорил о
великолепных лошадях госпожи Данглар, и я была так безумна, что захотела
покататься на них.
- Как? - воскликнул граф с виртуозно разыгранным изумлением. - Разве это
лошади баронессы?
- Да, сударь; вы знакомы с ней?
- С госпожой Данглар?.. Я имею честь быть с ней знакомым, и я вдвойне рад, что
вы избежали опасности, которой вы подвергались из-за этих лошадей, потому что
вы могли бы винить в несчастье меня; этих лошадей я вчера купил у барона, но
баронесса была так огорчена, что я вчера же отослал их обратно, прося принять
их от меня.
- Так, значит, вы граф Монте-Кристо, о котором так много говорила Эрмина?
- Да, сударыня, - ответил граф.
- А меня зовут Элоиза де Вильфор.
Граф поклонился с видом человека, которому называют совершенно незнакомое имя.
- Как благодарен вам будет господин де Вильфор! - продолжала Элоиза. - Ведь вы
спасли нам обоим жизнь; вы вернули ему жену и сына. Если бы не ваш храбрый
слуга, мы бы оба погибли.
- Сударыня, мне страшно подумать, какой опасности вы подвергались.
- Но, я надеюсь, вы разрешите мне вознаградить достойным образом
самоотверженность этого человека?
- Нет, прошу вас, - отвечал Монте-Кристо, - не портите мне Али ни
похвалами, ни наградами; я не хочу приучать его к этому. Али мой раб; спасая
вам жизнь, он тем самым служит мне, а служить мне - его долг.
- Но он рисковал жизнью! - возразила г-жа де Вильфор, подавленная повелительным
тоном.
- Эту жизнь я ему спас, - отвечал Монте-Кристо, - следовательно, она
принадлежит мне.
Госпожа де Вильфор замолчала; быть может, она задумалась о том, почему этот
человек с первого же взгляда производил такое сильное впечатление на
окружающих.
Тем временем граф рассматривал ребенка, которого мать покрывала поцелуями. Он
был маленький и хрупкий, с белой кожей, какая бывает у рыжеволосых детей; а
между тем его выпуклый лоб закрывали густые черные волосы, не поддающиеся
завивке, и, обрамляя его лицо, спускались до плеч, оттеняя живость взгляда,
в котором светились затаенная озороватость и капризность; у него был большой
рот с тонкими губами, которые только слегка порозовели. Этому восьмилетнему
ребенку можно было по выражению его лица дать по крайней мере двенадцать лет.
Едва придя в себя, он резким движением вырвался из объятий матери и побежал
открыть ящичек, из которого граф достал эликсир; затем, ни у кого не спросясь,
как ребенок, привыкший исполнять все свои прихоти, он начал откупоривать
флаконы.
- Не трогай этого, дружок, - поспешно сказал граф, - некоторые из этих
жидкостей опасно но только пить, но даже и нюхать.
Госпожа де Вильфор побледнела и отвела руку сына, притянув его к себе; но,
успокоившись, она все же кинула на ящичек быстрый, но выразительный взгляд,
на лету перехваченный графом.
В эту минуту вошел Али.
Госпожа де Вильфор ласково взглянула на него и еще крепче прижала к себе
ребенка.
- Эдуард, - сказала она, - посмотри на этого достойного слугу; он очень
храбрый, он рисковал своей жизнью, чтобы остановить наших взбесившихся лошадей
и готовую разбиться коляску. Поблагодари его: если бы не он, нас обоих,
вероятно, сейчас уже не было бы в живых.
Мальчик надул губы и презрительно отвернулся.
- Какой урод! - сказал он.
Граф улыбнулся, как будто ребенок поступил именно так, как он того ожидал;
г-жа де Вильфор пожурила сына, но так мягко, что это вряд ли пришлось бы по
вкусу Жан-Жаку Руссо, если бы маленького Эдуарда звали Эмилем.
- Видишь, - сказал граф по-арабски Али, - эта дама просит сына поблагодарить
тебя за то, что ты спас им жизнь, а ребенок говорит, что ты слишком
уродлив.
Али повернул свое умное лицо и посмотрел на ребенка, не меняя выражения; но по
дрожанию его ноздрей МонтеКристо понял, что араб обижен до глубины души.
- Граф, - сказала г-жа де Вильфор, вставая и собираясь идти, - вы всегда
живете в этом доме?
- Нет, сударыня, - отвечал граф, - сюда я наезжаю только по временам; я живу на
Елисейских Полях, номер тридцать. Но я вижу, что вы совершенно оправились и
собираетесь идти. Я уже распорядился, чтобы этих самых лошадей запрягли в мою
карету, и Али, этот урод, - сказал он, улыбаясь мальчику, - отвезет вас
домой, а ваш кучер останется здесь, чтобы присмотреть за починкой коляски. Как
только это будет сделано, одна из моих запряжек доставит ее прямо к госпоже
Данглар.
- Но я ни за что не решусь ехать на этих лошадях, - сказала г-жа де Вильфор.
- Вы увидите, - отвечал Монте-Кристо, - что в руках Али они станут кроткими,
как овечки.
Между тем Али подошел к лошадям, которых с большим трудом подняли на ноги. В
руках он держал маленькую губку, пропитанную ароматическим уксусом; он потер ею
ноздри и виски покрытых пеной и потом лошадей; они тотчас же стали громко
фыркать и несколько секунд дрожали всем телом.
Потом, на глазах у собравшейся перед домом густой толпы, привлеченной зрелищем
разбитой коляски и слухами о случившемся, Али велел впрячь лошадей в карету
графа, взял в руки вожжи и взобрался на козлы. К великому изумлению всех, кто
видел, как эти лошади только что неслись вихрем, ему пришлось усиленно стегать
их кнутом, чтобы заставить тронуться с места, и то от этих хваленых серых,
совершенно остолбеневших, окаменевших, помертвелых лошадей, ему удалось
добиться только самой неуверенной и вялой рыси; г-же де Вильфор потребовалось
около двух часов, чтобы добраться до предместья Сент-Оноре, где она жила.
Как только она вернулась домой и первое волнение в семье утихло, она написала
г-же Данглар следующее письмо:
"Дорогая Эрмина!
Меня и моего сына только что чудесным образом спас от смерти тот самый граф
Монте-Кристо, о котором мы Столько говорили вчера вечером и которого я никак не
ожидала встретить сегодня. Вчера вы говорили мне о нем с восхищением, над
которым я смеялась со всем доступным мне остроумием, но сегодня я нахожу, что
ваше восхищение еще слишком мало для оценки человека, внушившего его вам. В
Ранелаге ваши лошади понесли, и мы, несомненно, разбились бы насмерть о первое
встречное дерево или первую тумбу в деревне, если бы вдруг какойто араб, негр,
нубиец - словом, какой-то чернокожий, слуга графа, кажется, по его приказу,
не остановил мчавшихся лошадей, рискуя собственной жизнью; и поистине чудо, что
он уцелел. Тут подоспел граф, отнес нас к себе и вернул моего Эдуарда к
жизни. Домой нас доставили в собственной карете графа; вашу коляску вернут
вам завтра. Ваши лошади очень ослабели после этого несчастного случая, они
точно одурели; можно подумать, будто они не могут себе простить, что дали
человеку усмирить их. Граф поручил мне передать вам, что если они проведут
спокойно два дня в конюшне, питаясь только ячменем, то они снова будут в таком
же цветущем, то есть устрашающем состоянии, как вчера.
До свидания! Я не благодарю вас за прогулку; но всетаки с моей стороны было бы
неблагодарностью сердиться на вас за капризы вашей пары, потому что такому
капризу я обязана знакомством с графом Монте-Кристо, а этот знатный
иностранец представляется мне, даже если забыть о его миллионах, столь
любопытной загадкой, что я постараюсь разгадать ее, даже если бы мне для
этого пришлось снова прокатиться по Булонскому лесу на ваших лошадях.
Эдуард перенес все случившееся с поразительным мужеством. Он, правда, потерял
сознание, но до этого ни разу не вскрикнул, а после не пролил ни слезинки. Вы
мне снова скажете, что меня ослепляет материнская любовь, но в этом хрупком и
нежном теле живет железный дух.
Валентина шлет сердечный привет вашей милой Эжени, а я от всего сердца целую
вас.
Элоиза де Вильфор.
Р.S. Дайте мне возможность каким-нибудь образом встретиться у вас с этим
графом Монте-Кристо, я непременно хочу его снова увидеть. Между прочим, мне
удалось убедить г-на де Вильфор отдать ему визит; я надеюсь, что он сделает
это".
Вечером отейльское происшествие было у всех на устах; Альбер рассказывал о нем
своей матери, Шато-Рено - в Жокей-клубе, Дебрэ - в салоне министра; даже
Бошан оказал графу внимание, посвятив ему в своей газете двадцать строчек в
отделе происшествий, что сделало благородного чужестранца героем в глазах всех
женщин высшего света. Очень многие оставляли свои карточки у г-жи де Вильфор,
чтобы иметь возможность при случае повторить свой визит и услышать из ее уст
подлинный рассказ об этом необычайном событии.
Что касается г-на де Вильфор, то, как писала Элоиза, он надел черный фрак,
белые перчатки, нарядил лакеев в самые лучшие ливреи и, сев в свой парадный
экипаж, в тот же вечер отправился в дом N 30 на Елисейских Полях.
|