Александр Дюма «Граф Монте-Кристо»

II. ЗАВТРАК 

   Как читатели, вероятно, помнят, граф был очень умерен в еде.  Поэтому Альбер выразил опасение, что парижский образ жизни с самого начала  произведет на пего дурное впечатление своей наиболее материальной,  хотя  в то же время наиболее необходимой стороной.

   - Дорогой граф, - сказал он, - я сильно  опасаюсь,  что  кухня  улицы Эльдер понравится вам меньше кухни Пьяцца-ди-Спанья. Мне следовало заранее осведомиться о ваших вкусах и заказать блюда, которые вы предпочитаете.

   - Если бы вы знали меня ближе, - ответил, улыбаясь, граф,  -  вас  не заботили бы такие пустяки. В моих путешествиях мне приходилось  питаться макаронами в Неаполе, полентой в Милане, оллаподридой в Валенсии,  пилавом в Константинополе, карриком в Индии и ласточкиными гнездами в Китае. Для такого космополита, как я, вопроса о кухне не существует. Где  бы  я ни был, я ем все, только ем понемногу; а как раз сегодня, когда вы сетуете на мою умеренность, у меня волчий аппетит, потому что со  вчерашнего утра я ничего не ел.

   - Как, со вчерашнего утра? - воскликнули все. - Неужели вы ничего  не ели целые сутки?

   - Да, - отвечал Монте-Кристо. - Мне пришлось свернуть с дороги, чтобы собрать некоторые сведения в окрестностях Нима, это несколько  задержало меня, и я не хотел нигде останавливаться.

   - И вы пообедали в карете? - спросил Морсер.

   - Нет, я спал; я всегда засыпаю, когда мне скучно и нет охоты развлекаться или когда я голоден и нет охоты есть.

   - Так вы, значит, можете заставить себя заснуть? - спросил Моррель.

   - Почти что так.

   - И у вас есть для этого какое-нибудь средство?

   - Самое верное.

   - Вот что пригодилось бы нам, африканцам, - сказал Моррель, -  у  нас ведь не всегда бывает пища, а питье - и того реже.

   - Несомненно, - сказал Монте-Кристо, - но, к сожалению, мое средство, чудесное для такого человека, как я, живущего совсем особой жизнью, было бы опасно применить в армии; она не проснулась бы в нужную минуту.

   - А можно узнать, что это за средство? - спросил Дебрэ.

   - Разумеется, - сказал Монте-Кристо, - я не делаю из него тайны:  это смесь отличнейшего опиума, за которым я сам ездил в Кантон,  чтобы  быть уверенным в его качестве, и лучшего гашиша, собираемого между  Тигром  и Евфратом; их смешивают в равных долях и делают пилюли, которые вы и глотаете, когда нужно. Действие наступает через десять  минут.  Спросите  у барона Франца д'Эпине; он, кажется, пробовал их однажды.

   - Да, - сказал Альбер, - он говорил мне; он сохранил о них самое приятное воспоминание.

   - Значит, - сказал Бошан, который,  как  полагается  журналисту,  был очень недоверчив, - это снадобье у вас всегда при себе?

   - Всегда, - отвечал Монте-Кристо.

   - Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас показать нам эти драгоценные пилюли? - продолжал Бошан, надеясь захватить чужестранца врасплох.

   - Извольте.

   И граф вынул из кармана  очаровательную  бомбоньерку,  выточенную  из цельного изумруда, с золотой крышечкой, которая, отвинчиваясь, пропускала шарик зеленоватого цвета величиною с  горошину.  Этот  шарик  издавал острый, въедливый запах. В изумрудной бомбоньерке лежало четыре или пять шариков, но она могла вместить и дюжину.

   Бомбоньерка обошла стол по кругу, но гости брали ее друг у друга скорее для того, чтобы взглянуть на великолепный изумруд, чем чтобы посмотреть или понюхать пилюли.

   - И это угощение вам готовит ваш повар? - спросил Бошан.

   - О, нет, - сказал Монте-Кристо, - я не доверяю лучших моих наслаждений недостойным рукам. Я неплохой химик и сам приготовляю эти пилюли.

   - Великолепный изумруд! - сказал Шато-Рено. - Такого крупного  я  никогда не видал, хотя у моей матери есть недурные фамильные  драгоценности.

   - У меня их было три таких, - пояснил Монте-Кристо, - один я  подарил падишаху, который украсил им свою саблю; второй - его святейшеству папе, который велел вставить его в свою тиару, против почти равноценного  ему, но все же не такого красивого изумруда, подаренного его  предшественнику Пию Седьмому императором Наполеоном; третий я оставил себе и  велел  выдолбить. Это наполовину обесценило его, но так  было  удобнее  для  того употребления, которое я хотел из него сделать.

   Все с изумлением смотрели на Монте-Кристо; он говорил так просто, что ясно было: его слова либо чистая правда, либо бред безумца; однако изумруд, который он все еще держал в руках, заставлял придерживаться первого из этих предположений.

   - Что же дали вам эти два властителя взамен вашего великолепного  подарка? - спросил Дебрэ.

   - Падишах подарил свободу женщине, - отвечал граф, - святейший папа жизнь мужчине. Таким образом, раз в жизни мне довелось быть столь же могущественным, как если бы я был рожден для трона.

   - И тот, кого вы спасли, был Пеппино, не правда ли? - воскликнул Морсер. - Это к нему вы применили ваше право помилования?

   - Все может быть, - ответил, улыбаясь, МонтеКристо.

   - Граф, вы не можете себе представить, как мне приятно слушать вас, сказал Альбер. - Я уже рекомендовал вас моим друзьям как  человека  необыкновенного, чародея из "Тысячи и одной ночи", средневекового  колдуна; но парижане так склонны к парадоксам, что принимают за плод  воображения самые бесспорные истины, когда эти истины не  укладываются  в  рамки  их повседневного существования. Вот, например, Бошан ежедневно печатает,  а Дебрэ читает, что на Бульваре остановили и ограбили  запоздавшего  члена Жокей-клуба; что на улице Сен-Дени или в Сен-Жерменском предместье убили четырех человек; что поймали десять, пятнадцать, двадцать воров  в  кафе на Бульваре Тампль или в Термах Юлиана; а между тем они отрицают существование разбойников в Мареммах, в римской Кампанье или Понтийских  болотах. Пожалуйста, граф, скажите им сами, что я был взят в плен этими разбойниками и что, если бы не ваше великодушное вмешательство, я, по  всей вероятности, в настоящую минуту  ждал  бы  в  катакомбах  Сан-Себастьяно воскресения мертвых, вместо того чтобы угощать их в моем жалком  домишке на улице Эльдер.

   - Полноте, - сказал Монте-Кристо, - вы обещали мне никогда не вспоминать об этой безделице.

   - Я не обещал, - воскликнул Морсер. - Вы смешиваете меня с кем-нибудь другим, кому оказали такую же услугу. Наоборот, прошу вас, поговорим  об этом. Может быть, вы не только повторите кое-что из того,  что  мне  известно, но и расскажете многое, чего я не знаю.

   - Но, мне кажется, - сказал с улыбкой граф, - вы играли во всей  этой истории достаточно важную роль, чтобы знать не хуже меня все, что  произошло.

   - А если я скажу то, что знаю, вы обещаете рассказать все, чего я  не знаю? - спросил Морсер.

   - Это будет справедливо, - ответил Монте-Кристо.

   - Ну, так вот, - продолжал Морсер, - расскажу, хотя все это очень  не лестно для моего самолюбия. Я воображал в течение трех дней, что со мной заигрывает некая маска, которую я принимал за аристократку, происходящую по прямой линии от Туллии или Поппеи, между тем как меня просто-напросто интриговала  сельская  красотка,  чтобы  не  сказать  крестьянка.  Скажу больше, я оказался совсем уже простофилей и принял за крестьянку молодого бандита, стройного и безбородого мальчишку лет  пятнадцати.  Когда  я настолько осмелел, что попытался запечатлеть на его невинном плече поцелуй, он приставил к моей груди пистолет и с помощью семи или восьми  товарищей повел или, вернее, поволок меня в катакомбы Сан-Себастьяно.  Там я увидел их атамана, чрезвычайно ученого человека. Он был занят тем, что читал "Записки Цезаря", и соблаговолил прервать  чтение,  чтобы  заявить мне, что если на следующий день, к шести часам утра, я не  внесу  в  его кассу четырех тысяч пиастров, то в четверть седьмого меня не будет в живых. У Франца есть мое письмо с припиской маэстро Луиджи Вампа. Если  вы сомневаетесь, я напишу Францу, чтобы он дал засвидетельствовать подписи. Вот и все, что я знаю; но я не знаю, каким образом  вам,  граф,  удалось снискать столь глубокое уважение римских разбойников, которые  мало  что уважают. Сознаюсь, мы с Францем были восхищены.

   - Все это очень просто. Я знаю знаменитого Луиджи Вампа уже более десяти лет. Как-то, когда он был мальчишкой-пастухом, я  дал  ему  золотую монету за то, что он указал мне дорогу, а он, чтобы не остаться у меня в долгу, отдарил меня кинжалом с резной рукояткой собственной работы; этот кинжал вы, вероятно, видели в моей коллекции оружия. Впоследствии он  не то забыл этот обмен подарками - залог дружбы между нами, - не то не  узнал меня и пытался взять в плен; но вышло наоборот: я захватил его и еще десяток разбойников. Я мог отдать его в руки римского правосудия,  которое всегда действует проворно, а для него особенно постаралось бы, но  я не сделал этого: я отпустил их всех с миром.

   - С условием, чтобы они больше не грешили, - засмеялся журналист. - И я с удовольствием вижу, что они честно сдержали слово.

   - Нет, - возразил Монте-Кристо, - только с тем  условием,  чтобы  они никогда не трогали ни меня, ни моих друзей. Может быть, мои слова  покажутся вам странными, господа социалисты, прогрессисты, гуманисты,  но  я никогда не забочусь о ближних, никогда не пытаюсь защищать общество, которое меня не защищает и вообще занимается мною только тогда, когда  может повредить мне. Если я отказываю и обществу и ближнему в  уважении  и только сохраняю нейтралитет, они все-таки еще остаются у меня в неоплатном долгу.

   - Слава богу! - воскликнул Шато-Рено. - Наконецто  я  слышу  храброго человека, который честно и  неприкрыто  проповедует  эгоизм.  Прекрасно, браво, граф!

   - По крайней мере, откровенно, - сказал Моррель, - но я  уверен,  что граф не раскаивался, однажды изменив своим принципам, которые он  сейчас так решительно высказал.

   - В чем же я изменил им? - спросил  Монте-Кристо,  который  время  от времени так внимательно взглядывал на Морреля, что  бесстрашный  молодой воин уже несколько раз опускал глаза под светлым и ясным взором графа.

   - Но мне кажется, - возразил Моррель, - что, спасая господина де Морсер, вам совершенно незнакомого, вы служили и ближнему и обществу.

   - Коего он является лучшим украшением, - торжественно  заявил  Бошан, залпом осушая бокал шампанского.

   - Вы противоречите себе, граф, - воскликнул Альбер, - вы,  самый  логичный человек, какого я знаю; и сейчас вам докажу,  что  вы  далеко  не эгоист, а напротив того - филантроп. Вы называете  себя  сыном  Востока, говорите, что вы левантинец, малаец, индус, китаец, дикарь; ваше  имя  Синдбад-Мореход, граф Монте-Кристо; и вот, едва вы попали в Париж, в вас сказывается основное достоинство, или основной недостаток, присущий нам, эксцентричным парижанам: вы приписываете себе не свойственные вам пороки и скрываете свои добродетели.

   - Дорогой виконт, - возразил Монте-Кристо, - в моих словах  или  поступках я не вижу ничего достойного такой похвалы. Вы были не  чужой  для меня: я был знаком с вами, я уступил вам две комнаты, угощал вас завтраком, предоставил вам один из моих экипажей, мы вместе любовались масками на Корсо и вместе смотрели из окна на Пьяцца-дель-Пополо на  казнь,  так сильно взволновавшую вас, что вам едва не  сделалось  дурно.  И  вот,  я спрашиваю вас всех, мог ли я оставить моего гостя в руках  этих  ужасных разбойников, как вы их называете? Кроме того, как вам известно, когда  я спасал вас, у меня была задняя мысль, что вы окажете мне услугу и, когда я приеду во Францию, введете меня в парижский свет. Прежде вы могли  думать, что это просто мимолетное предположение, но теперь вы видите,  что это чистейшая реальность, и вам придется покориться, чтобы  не  нарушить вашего слова.

   - И я сдержу его, - сказал Морсер, - по боюсь, дорогой граф,  что  вы будете крайне разочарованы, - ведь вы привыкли к живописным  местностям, необычайным приключениям, к фантастическим горизонтам. У нас нет  ничего похожего на то, к чему вас приучила ваша богатая событиями  жизнь.  Монмартр - наш Чимборазо, Мопвалериен - паши Гималаи; Грепельская равнина наша Великая Пустыня, да и тут роют артезианский колодец для  караванов. У нас есть воры, и даже много, хоть и не так много, как говорят; но  эти воры боятся самого  мелкого  сыщика  куда  больше,  чем  самого  знатною вельможи; словом, Франция - страна столь прозаическая, а Париж  -  город столь цивилизованный, что во всех наших восьмидесяти пяти  департаментах (разумеется, я исключаю Корсику из числа французских  провинций),  -  во всех наших департаментах вы не найдете даже небольшой горы,  на  которой не было бы телеграфа и сколько-нибудь темной пещеры, в которую полицейский комиссар не провел бы газ. Так что я могу оказать вам лишь одну  услугу, дорогой граф, и тут я весь в вашем распоряжении: ввести вас всюду, или лично, или через друзей. Впрочем, вам для этого никто  не  нужен:  с вашим именем, с вашим богатством и вашим умом (Монте-Кристо поклонился с легкой иронической улыбкой) человек не нуждается в том, чтобы его представляли, и будет везде хорошо принят. В сущности я могу быть вам полезен только в одном. Если вам может пригодиться мое  знакомство  с  парижской жизнью, кое-какой опыт в вопросах комфорта и знание магазинов, то я всецело в вашем распоряжении, чтобы помочь вам прилично устроиться. Не смею предложить вам разделить со мной эту квартиру, как вы в  Риме  разделили со мной свою (хоть я и не проповедую эгоизма, я все же эгоист  до  мозга костей): здесь, кроме меня самого, не поместилась бы и тень,  разве  что женская.

   - Эта оговорка наводит на мысль о супружестве, - сказал граф. - В самом деле, в Риме вы мне намекали на некие брачные  планы;  должен  ли  я поздравить вас с наступающим счастьем?

   - Это все еще только планы.

   - И весьма неопределенные, - вставил Дебрэ.

   - Нисколько, - сказал Морсер, - мой отец очень желает этого, и я  надеюсь скоро познакомить вас если не с моей женой, то с невестой: мадемуазель Эжени Данглар.

   - Эжени Данглар! - подхватил Монте-Кристо. - Позвольте, ее отец - барон Данглар?

   - Да, - отвечал Морсер, - но барон новейшей формации.

   - Не все ли равно, - возразил Монте-Кристо, - если  он  оказал  такие услуги государству, что заслужил это отличие.

   - Огромные, - сказал Бошан. - Хоть он и был в душе либерал, но в  тысяча восемьсот двадцать девятом году провел для Карла  Десятого  заем  в шесть миллионов; за это король сделал его бароном и кавалером  Почетного легиона, так что он носит свою награду не в жилетном кармане, как  можно было бы думать, но честь честью, в петличке фрака.

   - Ах, Бошан, Бошан, - засмеялся Морсер, - приберегите это для "Корсара" и "Шаривари", но при мне пощадите моего будущего тестя.

   Потом он обратился к Монте-Кристо:

   - Вы сейчас произнесли его имя так, как будто вы знакомы с бароном.

   - Я с ним не знаком, - небрежно сказал Монте-Кристо, - по,  вероятно, скоро познакомлюсь, потому что мне в его банке открыт кредит банкирскими домами Ричард и Блаунт в Лондоне, Арштейн и Эскелес в Вене  и  Томсон  и Френч в Риме.

   Произнося два последних имени, граф искоса взглянул на Морреля.

   Если чужестранец думал произвести на Максимилиана  Морреля  впечатление, то он не ошибся. Максимилиан вздрогнул, как от электрического  разряда.

   - Томсон и Френч? - сказал он. - Вы знаете этот банкирский дом, граф?

   - Это мои банкиры в столице христианского мира,  -  спокойно  ответил граф. - Я могу быть вам чем-нибудь полезен у них?

   - Быть может, граф, вы могли бы помочь нам в розысках, оставшихся  до сих пор бесплодными. Этот банкирский дом некогда оказал нашей фирме  огромную услугу, но почему-то всегда отрицал это.

   - Я в вашем распоряжении, - ответил с поклоном Монте-Кристо.

   - Однако, - заметил Морсер, - заговорив о господине Данглар, мы слишком отвлеклись. Речь шла о том, чтобы подыскать графу Монте-Кристо  приличное помещение. Давайте подумаем, где поселиться новому гостю великого Парижа?

   - В Сен-Жерменском предместье граф может найти недурной особняк с садом, - сказал Шато-Рено.

   - Вы только и знаете что свое  несносное  Сен-Жерменское  предместье, Шато-Рено, - сказал Дебрэ. - Не слушайте его, граф, и устройтесь на Шоссе д'Антен: это подлинный Париж.

   - Бульвар Оперы, - заявил Бошан, - второй этаж, дом с балконом.  Граф велит там положить подушки из серебряной парчи и, дымя чубуком или  глотая свои пилюли, будет любоваться дефилирующей перед ним столицей.

   - А вам разве ничего не приходит в голову, Моррель, что вы ничего  не предлагаете? - спросил ШатоРено.

   - Нет, напротив, - сказал, улыбаясь, молодой человек, - у  меня  есть одна мысль, но я ждал, не соблазнится  ли  граф  каким-нибудь  из  ваших блестящих предложений. А теперь я возьму на себя смелость предложить ему небольшую квартирку в прелестном помпадуровском  особняке,  который  вот уже год снимает на улице Меле моя сестра.

   - У вас есть сестра? - спросил граф.

   - Да, граф, и прекрасная сестра.

   - Замужем?

   - Уже девятый год.

   - И счастлива? - снова спросил граф.

   - Так счастлива, как только вообще возможно, - отвечал Максимилиан, она вышла замуж за человека, которого любила, за того,  кто  не  покинул нас в нашем несчастье - за Эмманюеля Эрбо.

   Монте-Кристо чуть заметно улыбнулся.

   - Я живу у нее, когда нахожусь в отпуску, - продолжал Максимилиан,  и готов служить вам, граф, вместе с моим зятем, если вам что-либо  понадобится.

   - Одну минуту! - прервал Альбер, раньше чем Монте-Кристо успел  ответить. - Подумайте, что вы делаете, Моррель. Вы хотите заточить путешественника, Синдбада-Морехода в семейную обстановку. Человека, который приехал смотреть Париж, вы хотите превратить в патриарха.

   - Вовсе нет, - улыбнулся Моррель, - моей сестре  двадцать  пять  лет, зятю - тридцать, они молоды, веселы и счастливы. К тому  же  граф  будет жить отдельно и встречаться с ними, только когда сам пожелает.

   - Благодарю вас, благодарю, - сказал Монте-Кристо, - я буду рад  познакомиться с вашей сестрой и зятем, если  вам  угодно  оказать  мне  эту честь, по я не приму ни одного из всех ваших предложении просто  потому, что помещение для меня уже готово.

   - Как! - воскликнул Морсер. - Неужели вы будете жить в гостинице? Вам будет слишком неуютно!

   - Разве я так плохо жил в Риме? - спросил МонтеКристо.

   - Еще бы, в Риме вы истратили на обстановку  ваших  комнат  пятьдесят тысяч пиастров; но не намерены же вы каждый раз идти на такие расходы.

   - Меня не это остановило, - отвечал Монте-Кристо, - но я хочу иметь в Париже дом, свои собственный. Я послал вперед своего камердинера, и  он, наверное, уже купил дом и велел обставить.

   - Так, значит, у вас есть камердинер, который знает Париж? - воскликнул Бошан.

   - Он, как и я, в первый раз во Франции; он чернокожий и к тому же немой, - отвечал Монте-Кристо.

   - Так это Али? - воскликнул Альбер среди всеобщего удивления.

   - Вот именно, Али, мой немой нубиец, которого вы, кажется,  видели  в Риме.

   - Ну, конечно, - отвечал Морсер, - я прекрасно его помню. Но  как  же вы поручили нубийцу купить дом в Париже и немому - его  обставить?  Несчастный, наверное, все напутал.

   - Напрасно вы так думаете; напротив, я уверен, что он все устроил  по моему вкусу; а у меня, как вам известно, вкус довольно необычный. Он уже с неделю как приехал; должно быть, он обегал весь город, проявляя  чутье хорошей собаки, которая охотится одна; он знает мои прихоти, мои  вкусы, мои потребности; он, наверное, все уже устроил, как надо. Он знал, что я приеду сегодня в десять часов утра, и ждал меня с девяти у заставы  Фонтенбло. Он передал мне эту бумажку; это мой новый адрес; вот, прочтите.

   И Монте-Кристо передал Альберу листок.

   - "Елисейские Поля, номер тридцать", - прочел Морсер.

   - Вот это оригинально! - вырвалось у Бошана.

   - И чисто по-княжески! - прибавил Шато-Рено.

   - Как, вы еще не знаете вашего дома? - спросил Дебрэ.

   - Нет, - ответил Монте-Кристо, - я уже говорил, что не хотел  опаздывать к назначенному часу. Я оделся в карете и вышел из нее у дверей  виконта.

   Молодые люди переглянулись: они не могли понять,  не  разыгрывает  ли Монте-Кристо комедию, но все слова этого человека, несмотря на их необычайность, дышали такой простотой, что нельзя  было  предполагать  в  них лжи, да и зачем ему было лгать?

   - Стало быть, - сказал Бошан, - придется  нам  довольствоваться  теми маленькими услугами, которые мы можем оказать  графу.  Я  как  журналист открою ему доступ во все театры Парижа.

   - Благодарю вас, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, - я уже велел моему управляющему абонировать в каждом театре по ложе.

   - А ваш управляющий тоже нубиец и немой? - спросил Дебрэ.

   - Нет, он просто ваш соотечественник, если  только  корсиканец  может считаться чьим-либо соотечественником; вы его знаете, господин  де  Морсер.

   - Наверно, это достойный синьор Бертуччо, который так мастерски нанимает окна?

   - Вот именно; и вы видели его, когда оказали мне честь позавтракать у меня. Это славный малый, который был и солдатом и контрабандистом - словом, всем понемногу. Я даже не поручусь, что у него не было  когданибудь неладов с полицией из-за какого-нибудь пустяка, вроде удара ножом.

   - И этого честного гражданина мира вы взяли  к  себе  в  управляющие, граф? - спросил Дебрэ. - Сколько он крадет у вас в год?

   - Право же, не больше всякого другого, я в этом  уверен;  но  он  мне подходит, не признает невозможного, и я держу его.

   - Таким образом, - сказал Шато-Рено, - у вас налажено все  хозяйство: у вас есть дом на Елисейских Полях, прислуга, управляющий, и вам  недостает только любовницы.

   Альбер улыбнулся: он вспомнил о прекрасной не то албанке, не то  гречанке, которую видел в ложе графа в театре Балле и в театре Арджентина.

   - У меня есть нечто получше: у меня есть невольница,  -  сказал  Монте-Кристо. - Вы нанимаете ваших любовниц в Опере, в Водевиле, в Варьете, а я купил свою в Константинополе; мне это обошлось дороже, но  зато  мне больше не о чем беспокоиться.

   - Но вы забываете, - заметил, смеясь, Дебрэ, - что мы вольные  франки и что ваша невольница, ступив на французскую землю, стала свободна?

   - А кто ей это скажет? - спросил Монте-Кристо.

   - Да первый встречный.

   - Она говорит только по-новогречески.

   - Ну, тогда другое дело!

   - Но мы, надеюсь, увидим ее? - сказал Бошан. - Или вы, помимо немого, держите и евнухов?

   - Нет, - сказал Монте-Кристо, - я еще не дошел до этого в своем  ориентализме: все, кто меня окружает, вольны в любую минуту  покинуть  меня и, сделав это, уже не будут нуждаться ни во мне, ни в  ком-либо  другом; вот поэтому, может быть, они меня и не покидают.

   Собеседники уже давно перешли к десерту и к сигарам.

   - Дорогой мой, - сказал, вставая, Дебрэ, - уже половина третьего; ваш гость очарователен, но нет такого приятного общества, с которым не  надо было бы расставаться, иногда его приходится даже менять  на  неприятное; мне пора в министерство. Я поговорю о графе с министром, надо же нам узнать, кто он такой.

   - Берегитесь, - отвечал Морсер, - самые проницательные люди отступили перед этой загадкой.

   - Нам отпускают три миллиона на полицию;  правда,  они  почти  всегда оказываются израсходованными заранее, но на  это  дело  пятьдесят  тысяч франков во всяком случае наберется.

   - А когда вы узнаете, кто он, вы мне скажете?

   - Непременно. До свидания, Альбер; господа, имею честь кланяться.

   И, выйдя в прихожую, Дебрэ громко крикнул:

   - Велите подавать!

   - Очевидно, - сказал Бошан Альберу, - я так и не попаду в Палату,  но моим читателям я преподнесу коечто получше речи господина Данглара.

   - Ради бога, Бошан, - отвечал Морсер, - ни слова, умоляю вас, не  лишайте меня привилегии показать его. Не правда ли, занятный человек?

   - Больше того, - откликнулся Шато-Рено, - это поистине один  из  необыкновеннейших людей, каких я когда-либо встречал. Вы идете, Моррель?

   - Сейчас, я только передам мою карточку графу, он  так  любезен,  что обещает заехать к нам, на улицу Меле, четырнадцать.

   - Могу вас заверить, что не премину это сделать, - с поклоном отвечал граф.

   И Максимилиан Моррель вышел с бароном Шато-Рено, оставив Монте-Кристо вдвоем с Морсером.