 Увеличить |
XIX. ОГОРОД,
ЗАСЕЯННЫЙ ЛЮЦЕРНОЙ
Теперь мы вернемся в огород, смежный с домом г-на де Вильфор, и у решетки,
потонувшей в каштановых деревьях, мы снова встретим наших знакомых.
На этот раз первым явился Максимилиан. Это он прижался лицом к доскам ограды и
сторожит, не мелькнет ли в глубине сада знакомая тень, не захрустит ли под
атласной туфелькой песок аллеи.
Наконец, послышались шаги, но вместо одной тени появились две. Валентина
опоздала из-за визита г-жи Данглар и Эжени, затянувшегося дольше того часа,
когда она должна была явиться на свидание. Тогда, чтобы не пропустить его,
Валентина предложила мадемуазель Данглар пройтись по саду, желая показать
Максимилиану, что она не виновата в этой задержке.
Моррель так и понял, с быстротой интуиции, присущей влюбленным, и у него
стало легче на душе. К тому же, хоть и не приближаясь на расстояние голоса,
Валентина направляла свои шаги так, чтобы Моррель мог все время видеть ее, и
всякий раз, когда она проходила мимо, взгляд, незаметно для спутницы брошенный
ею в сторону ворот, говорил ему: "Потерпите, друг, вы видите, что я не
виновата".
И Максимилиан запасался терпением, восхищаясь тем контрастом, который являли
обе девушки: блондинка с томным взглядом, гибкая, как молодая ива, и
брюнетка, с гордыми глазами, стройная, как тополь; разумеется, все
преимущества, по крайней мере в глазах Морреля, оказывались на стороне
Валентины.
Погуляв полчаса, девушки удалились: Максимилиан понял, что визит г-жи Данглар
пришел к концу.
В самом деле, через минуту Валентина вернулась уже одна. Боясь, как бы
нескромный взгляд не следил за ее возвращением, она шла медленно; и вместо
того чтобы прямо подойти к воротам, она села на скамейку, предварительно, как
бы невзначай, окинув взглядом все кусты и заглянув во все аллеи. Приняв все
эти меры предосторожности, она подбежала к воротам.
- Валентина, - произнес голос из-за ограды.
- Здравствуйте, Максимилиан. Я заставила вас ждать, но вы видели, почему так
вышло.
- Да, я узнал мадемуазель Данглар, - я не думал, что вы так дружны с нею.
- А кто вам сказал, что мы дружим?
- Никто, но мне это показалось по тому, как вы гуляли под руку, как вы
беседовали, словно школьные подруги, которые делятся своими тайнами.
- Мы действительно откровенничали, - сказала Валентина, - она призналась мне,
что ей не хочется выходить замуж за господина де Морсер, а я ей говорила,
каким несчастьем будет для меня брак с господином д'Эпипе.
- Милая Валентина!
- Вот почему вам показалось, что мы с Эжени большие друзья, - продолжала
девушка. - Ведь говоря о человеке, которого я не люблю, я думала о том, кого я
люблю.
- Какая вы хорошая, Валентина, и как много в вас того, чего никогда не будет
у мадемуазель Данглар, - того неизъяснимого очарования, которое для женщины то
же самое, что аромат для цветка и сладость для плода: ведь и цветку и плоду
мало одной красоты.
- Это вам кажется потому, что вы меня любите.
- Нет, Валентина, клянусь вам. Вот сейчас я смотрел на вас обеих, и, честное
слово, отдавая должное красоте мадемуазель Данглар, я не понимал, как можно в
нее влюбиться.
- Это потому, что, как вы сами говорите, я была тут, и мое присутствие
делало вас пристрастным.
- Нет... но скажите мне... я спрашиваю просто из любопытства, которое
объясняется моим мнением о мадемуазель Данглар...
- И, наверное, несправедливым мнением, хоть я и но знаю, о чем идет речь.
Когда вы судите нас, бедных женщин, нам не приходится рассчитывать на
снисхождение.
- Можно подумать, что, когда вы говорите между собою, вы очень справедливы
друг к другу!
- Это оттого, что наши суждения почти всегда бывают пристрастны. Но что вы
хотели спросить?
- Разве мадемуазель Данглар кого-нибудь любит, что не хочет выходить замуж за
господина де Морсер?
- Максимилиан, я уже вам сказала, что Эжени мне вовсе не подруга.
- Да ведь и не будучи подругами, девушки поверяют друг другу свои тайны, -
сказал Моррель. - Сознайтесь, что вы расспрашивали ее об этом. А, я вижу, вы
улыбаетесь!
- Видимо, вам не очень мешает эта деревянная перегородка?
- Так что же она вам сказала?
- Сказала, что никого не любит, - отвечала Валентина, - что с ужасом думает о
замужестве; что ей больше всего хотелось бы вести жизнь свободную и независимую
и что она почти желает, чтобы ее отец разорился, тогда она сможет стать
артисткой, как ее приятельница Луиза д'Армильи.
- Вот видите!
- Что же это доказывает? - спросила Валентина.
- Ничего, - улыбаясь, ответил Максимилиан.
- Так почему же вы улыбаетесь?
- Вот видите, - сказал Максимилиан, - вы тоже смотрите сюда.
- Хотите, я отойду?
- Нет, нет! Но поговорим о вас.
- Да, вы правы: нам осталось только десять минут.
- Это ужасно! - горестно воскликнул Максимилиан.
- Да, вы правы, я плохой друг, - с грустью сказала Валентина. - Какую жизнь вы
из-за меня ведете, бедный Максимилиан, а ведь вы созданы для счастья!
Поверьте, я горько упрекаю себя за это.
- Не все ли равно, Валентина: ведь в этом мое счастье! Ведь это вечное
ожидание искупают пять минут, проведенных с вами, два слова, слетевшие с ваших
уст. Я глубоко убежден, что бог не мог создать два столь созвучных сердца и
не мог соединить их столь чудесным образом только для того, чтобы их разлучить.
- Благодарю, Максимилиан. Продолжайте надеяться за нас обоих, что делает меня
почти счастливой.
- Что у вас опять случилось, Валентина, почему вы должны так скоро уйти?
- Не знаю; госпожа де Вильфор просила меня зайти к ней; она хочет сообщить мне
что-то, от чего, как она говорит, зависит часть моего состояния. Боже мой, я
слишком богата, пусть возьмут себе мое состояние, пусть оставят мне только
покой и свободу, - вы меня будете любить и бедной, правда, Моррель?
- Я всегда буду любить вас! Что мне бедность или богатство, - лишь бы моя
Валентина была со мной и я был уверен, что никто не может ее у меня отнять!
Но, скажите, это сообщение не может относиться к вашему замужеству?
- Не думаю.
- Послушайте, Валентина, и не пугайтесь, потому что, пока я жив, я не буду
принадлежать другой.
- Вы думаете, это меня успокаивает, Максимилиан?
- Простите! Вы правы, я сказал нехорошо. Да, так я хотел сказать вам, что я на
днях встретил Морсера.
- Да?
- Вы знаете, что Франц его друг?
- Да, так что же?
- Он получил от Франца письмо; Франц пишет, что скоро вернется.
Валентина побледнела и прислонилась к воротам.
- Господи, - сказала она, - неужели? Но нет, об этом мне сообщила бы не
госпожа де Вильфор.
- Почему?
- Почему... сама не знаю... но мне кажется, что госпожа де Вильфор, хоть она
открыто и не против этого брака, в душе не сочувствует ему.
- Знаете, Валентина, я, кажется, начну обожать госпожу де Вильфор!
- Не спешите, Максимилиан, - сказала Валентина, грустно улыбаясь.
- Но если этот брак ей неприятен, то, может быть, чтобы помешать ему, она
отнесется благосклонно к какому-нибудь другому предложению?
- Не надейтесь на это, Максимилиан; госпожа де Вильфор отвергает не мужей, а
замужество.
- Как замужество? Если она против брака, зачем же она сама вышла замуж?
- Вы не понимаете, Максимилиан. Когда я год тому назад заговорила о том, что
хочу уйти в монастырь, она, хоть и считала нужным возражать, приняла эту
мысль с радостью; даже мой отец согласился - и это благодаря ее увещаниям, я
уверена; меня удержал только мой бедный дедушка. Вы не можете себе
представить, Максимилиан, как выразительны глаза этого несчастного старика,
который любит на всем свете только меня одну и, - да простит мне бог, если я
клевещу! - которого люблю только я одна. Если бы вы знали, как он смотрел на
меня, когда узнал о моем решении, сколько было упрека в этом взгляде и
сколько отчаяния в его слезах, которые текли без жалоб, без вздохов по его
неподвижному лицу. Мне стало стыдно, я бросилась к его ногам и воскликнула:
"Простите! Простите, дедушка! Пусть со мной будет, что угодно, я никогда с
вами не расстанусь". Тогда он поднял глаза к небу... Максимилиан,
мне, может быть, придется много страдать, но за все страдания меня заранее
вознаградил этот взгляд моего старого деда.
- Дорогая Валентина, вы ангел, и я, право, не знаю, чем я заслужил, когда
направо и налево рубил бедуинов, - разве что бог принял во внимание, что это
неверные, - чем я заслужил счастье вас узнать. Но послушайте, почему же госпожа
де Вильфор может не хотеть, чтобы вы вышли замуж?
- Разве вы не слышали, как я только что сказала, что я богата, слишком богата?
После матери я унаследовала пятьдесят тысяч ливров годового дохода; мои
дедушка и бабушка, маркиз и маркиза де Сен-Мерап, оставят мне столько же;
господин Нуартье, очевидно, намерен сделать меня своей единственной
наследницей. Таким образом, по сравнению со мной, мой брат Эдуард беден. Со
стороны госпожи де Вильфор ему ждать нечего. А она обожает этого ребенка. Если
я уйду в монастырь, все мое состояние достанется моему отцу, который будет
наследником маркиза, маркизы и моим, а потом перейдет к его сыну.
- Странно, откуда такая жадность в молодой, красивой женщине.
- Заметьте, что она думает не о себе, а о своем сыне, и то, что вы ставите
ей в вину, с точки зрения материнской любви, почти добродетель.
- Послушайте, Валентина, - сказал Моррель, - а если бы вы отдали часть
своего имущества ее сыну?
- Как предложить это женщине, которая вечно твердит о своем бескорыстии?
- Валентина, моя любовь была для меня всегда священна, и, как все
священное, я таил ее под покровом своего благоговения и хранил в глубине
сердца; никто в мире, даже моя сестра, не подозревает об этой любви, тайну
ее я не доверил ни одному человеку. Валентина, вы мне позволите рассказать о
ней другу?
Валентина вздрогнула.
- Другу? - сказала она. - Максимилиан, мне страшно даже слышать об этом. А
кто этот друг?
- Послушайте, Валентина, испытывали ли вы по отношению к кому-нибудь такую
неодолимую симпатию, что, видя этого человека в первый раз, вы чувствуете,
будто знаете его уже давно, и спрашиваете себя, где и когда его видели, и, не
в силах припомнить, начинаете верить, что это было раньше, в другом мире, и
что эта симпатия - только проснувшееся воспоминание?
- Да.
- Ну, вот, это я испытал в первый же раз, когда увидел этого необыкновенного
человека.
- Необыкновенного человека?
- Да.
- И вы с ним давно знакомы?
- Какую-нибудь педелю или дней десять.
- И вы называете другом человека, которого знаете всего неделю? Я думала,
Максимилиан, что вы не так щедро раздаете прекрасное имя - друг.
- Логически вы правы, Валентина; по говорите, что угодно, я не откажусь от
этого инстинктивного чувства. Я убежден, что этот человек сыграет роль во всем,
что со мной в будущем случится хорошего, и мне иногда кажется, что он своим
глубоким взглядом проникает в это будущее и направляет его своей властной
рукой.
- Так это предсказатель? - улыбаясь, спросила Валентина.
- Право, - сказал Максимилиан, - я порой готов поверить, что он
предугадывает... особенно хорошее.
- Познакомьте меня с ним, пусть он мне скажет, найду ли я в любви награду
за все мои страдания!
- Мой бедный друг! Но вы его знаете.
- Я?
- Да. Он спас жизнь вашей мачехе и ее сыну.
- Граф Монте-Кристо?
- Да, он.
- Нет, - воскликнула Валентина, - он никогда не будет моим другом, он слишком
дружен с моей мачехой.
- Граф - друг вашей мачехи, Валентина? Нет, мое чувство не может до такой
степени меня обманывать; я уверен, что вы ошибаетесь.
- Если бы вы только знали, Максимилиан! У нас в доме царит уже не Эдуард, а
граф. Мачеха преклоняется перед ним и считает его кладезем всех
человеческих познаний. Отец восхищается, - слышите, восхищается им и говорит,
что никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так красноречиво высказывал такие
возвышенные мысли. Эдуард его обожает и, хоть и боится его больших черных глаз,
бежит к нему навстречу, как только его увидит, и всегда получает из его рук
какую-нибудь восхитительную игрушку; в нашем доме граф Монте-Кристо уже не
гость моего отца или госпожи де Вильфор, граф Монте-Кристо у себя дома.
- Ну что же, если все это так, как вы рассказываете, то вы должны были уже
почувствовать или скоро почувствуете его магическое влияние. Он встречает в
Италии Альбера де Морсер - и выручает его из рук разбойников; он знакомится с
госпожой Данглар - и делает ей царский подарок; ваша мачеха и брат проносятся
мимо его дома - и его нубиец спасает им жизнь. Этот человек явно обладает
даром влиять на окружающее. Я ни в ком не встречал соединения более простых
вкусов с большим великолепием. Когда он мне улыбается, в его улыбке столько
нежности, что я не могу понять, как другие находят ее горькой. Скажите,
Валентина, улыбнулся ли он вам так? Если да, вы будете счастливы.
- Я! - воскликнула молодая девушка. - Максимилиан, он даже не смотрит на меня
или, вернее, если я прохожу мимо, он отворачивается от меня. Нет, он совсем
не великодушен или не обладает проницательностью, которую вы ему приписываете,
и не умеет читать в сердцах людей. Если бы он был великодушным человеком, то,
увидав, как я печальна и одинока в этом доме, он защитил бы меня своим
влиянием, и если он действительно, как вы говорите, играет роль солнца, то он
согрел бы мое сердце своими лучами. Вы говорите, что он вас любит,
Максимилиан; а откуда вы это знаете? Люди приветливо улыбаются сильному офицеру
пяти футов и шести дюймов ростом, с длинными усами и большой саблей, но они,
не задумываясь, раздавят несчастную плачущую девушку.
- Валентина, клянусь, вы ошибаетесь!
- Подумайте, Максимилиан, если бы это было иначе, если бы он обращался со мной
дипломатически, как человек, который стремится так или иначе утвердиться в
доме, он хоть раз подарил бы меня той улыбкой, Которую вы так восхваляете. Но
нет, он видит, что я несчастна, он понимает, что не может иметь от меня
никакой пользы, и даже не обращает на меня внимания. Кто знает, может быть, желая
угодить моему отцу, госпоже де Вильфор или моему брату, он тоже станет
преследовать меня, если это будет в его власти? Давайте будем откровенны:
я ведь не такая женщина, которую можно вот так, без причины, презирать; вы сами
это говорили. Простите меня, продолжала она, заметив, какое впечатление ее
слова производят на Максимилиана, - я дурная и высказываю вам сейчас мысли,
которых сама в себе не подозревала. Да, я не отрицаю, что в этом человеке
есть сила, о которой вы говорите, и она действует даже на меня, но, как видите,
действует вредно и губит добрые чувства.
- Хорошо, - со вздохом произнес Моррель, - не будем говорить об этом. Я не
скажу ему ни слова.
- Я огорчаю вас, мой друг, - сказала Валентина. - Почему я не могу пожать
вам руку, чтобы попросить у вас прощения? Но я и сама была бы рада, если бы вы
меня переубедили; скажите, что же собственно сделал для вас граф
Монте-Кристо?
- Признаться, вы ставите меня в трудное положение, когда спрашиваете, что
именно сделал для меня граф, - ничего определенного, я это сам понимаю. Мое
чувство к нему совершенно бессознательно, в нем нет ничего разумно
обоснованного. Разве солнце что-нибудь сделало для меня? Нет. Оно согревает
меня, и при его свете я вижу вас, вот и все. Разве тот или иной аромат
сделал что-нибудь для меня? Нет. Он просто приятен. Мне больше нечего
сказать, если меня спрашивают, почему я люблю этот запах. Так и в моем
дружеском чувстве к графу есть что-то необъяснимое, как и в его отношении ко
мне. Внутренний голос говорит мне, что эта взаимная и неожиданная симпатия не
случайна. Я чувствую какую-то связь между малейшими его поступками, между
самыми сокровенными его мыслями и моими поступками и мыслями. Вы опять будете
смеяться надо мной, Валентина, но с тех пор как я познакомился с этим
человеком, у меня возникла нелепая мысль, что все, что со мной происходит
хорошего, исходит от него. А ведь я прожил на свете тридцать лет, не чувствуя
никакой потребности в таком покровителе, правда? Все равно, вот вам пример:
он пригласил меня на субботу к обеду; это вполне естественно при наших
отношениях, так? И что же я потом узнал? К этому обеду приглашены ваш отец и
ваша мачеха. Я встречусь с ними, и кто знает, к чему может привести эта
встреча? Казалось бы, самый простой случай, по я чувствую в нем нечто
необыкновенное: он вселяет в меня какую-то странную уверенность. Я говорю себе,
что этот человек необычайный человек, который все знает и все понимает,
хотел устроить мне встречу с господином и госпожой де Вильфор. Порой даже,
клянусь вам, я стараюсь прочесть в его глазах, не угадал ли он мою любовь.
- Друг мой, - сказала Валентина, - я бы сочла вас за духовидца и не на шутку
испугалась бы за ваш рассудок, если бы слышала от вас только такие
рассуждения. Как, вам кажется, что эта встреча - не случайность? Но подумайте
хорошенько. Мой отец, который никогда нигде не бывает, раз десять пробовал
заставить госпожу де Вильфор отказаться от этого приглашения, по она, напротив,
горит желанием побывать в доме этого необыкновенного набоба и, хоть с большим
трудом, добилась все-таки, чтобы он ее сопровождал. Нет, нет, поверьте, на
этом свете, кроме вас, Максимилиан, мне но от кого ждать помощи, как только от
дедушки, живого трупа, не у кого искать поддержки, кроме моей матери,
бесплотной тени!
- Я чувствую, что вы правы, Валентина, и что логика на вашей стороне, - сказал
Максимилиан, - но ваш нежный голос, всегда так властно на меня действующий,
сегодня не убеждает меня.
- А ваш меня, - отвечала Валентина, - и признаюсь, что если у вас нет другого
примера...
- У меня есть еще один, - нерешительно проговорил Максимилиан, - но я должен
сам признаться, что он еще более нелеп, чем первый.
- Тем хуже, - сказала, улыбаясь, Валентина.
-
А все-таки, - продолжал Моррель, - для меня он убедителен, потому что я
человек чувства, интуиции и за десять лет службы не раз обязан был жизнью
молниеносному наитию, которое вдруг подсказывает отклониться вправо или
влево, чтобы пуля, несущая смерть, пролетела мимо.
- Дорогой Максимилиан, почему вы не приписываете моим молитвам, что пули
отклоняются от своего пути? Когда вы там, я молю бога и свою мать уже не за
себя, а за вас.
- Да, с тех пор как мы узнали друг друга, - с улыбкой сказал Моррель, - но
прежде, когда я еще не знал вас, Валентина?
- Ну, хорошо, злой вы; если вы не хотите быть мне ничем обязанным, вернемся
к примеру, который вы сами признаете нелепым.
- Так вот посмотрите в щелку: видите там, под деревом, новую лошадь, на
которой я приехал?
- Какой чудный конь! Почему вы не подвели его сюда? Я бы поговорила с ним.
- Вы сами видите, это очень дорогая лошадь, - сказал Максимилиан. - А вы
знаете, что мои средства ограничены, Валентина, и я, что называется, человек
благоразумный. Ну, так вот, я увидел у одного торговца этого великолепного
Медеа, как я его зову. Я справился о цене; мне ответили: четыре с половиной
тысячи франков; я само собой должен был перестать им восхищаться и ушел,
признаюсь, очень огорченный, потому что лошадь смотрела на меня приветливо,
ласкалась ко мне и гарцевала подо мной самым кокетливым и очаровательным
образом. В тот вечер у меня собрались приятели - Шато-Рено, Дебрэ и еще
человек пять-шесть повес, которых вы имеете счастье не знать даже по именам.
Вздумали играть в бульот; я никогда не играю в карты, потому что я не так
богат, чтобы проигрывать, и не так беден, чтобы стремиться выиграть. Но это
происходило у меня в доме, и мне не оставалось ничего другого, как послать
за картами.
Когда мы садились играть, приехал граф Монте-Кристо. Он сел к столу, стали
играть, и я выиграл - я едва решаюсь вам в этом признаться, Валентина, - я
выиграл пять тысяч франков. Гости разошлись около полуночи. Я не выдержал,
нанял кабриолет и поехал к этому торговцу. Дрожа от волнения, я позвонил, тот,
кто открыл мне дверь, вероятно, принял меня за сумасшедшего. Я бросился в
конюшню, заглянул в стойло. О, счастье! Медеа мирно жевал сено. Я хватаю
седло, сам седлаю лошадь, надеваю уздечку. Медеа подчиняется всему этому с
полной охотой. Затем, сунув в руки ошеломленному торговцу четыре с половиной
тысячи франков, я возвращаюсь домой - вернее, всю ночь езжу взад и вперед по
Елисейским Полям. И знаете? В окнах графа горел свет, мне показалось, что я
вижу на шторах его тень. Так вот, Валентина, я готов поклясться, что граф знал,
как мне хочется иметь эту лошадь, и нарочно проиграл, чтобы я мог ее купить.
- Милый Максимилиан, - сказала Валентина, - вы, право, слишком большой
фантазер... Вы недолго будете меня любить... Человек, который, подобно вам,
витает в поэтических грезах, не сможет прозябать в такой монотонной любви,
как наша... Но, боже мой, меня зовут... Слышите?
- Валентина, - сказал Максимилиан, - через щелку... ваш самый маленький
пальчик... чтоб я мог поцеловать его.
- Максимилиан, ведь мы условились, что будем друг для друга только два
голоса, две тони!
- Как хотите, Валентина.
- Вы будете рады, если я исполню ваше желание?
- О, да!
Валентина взобралась на скамейку и протянула не мизинец в щелку, а всю руку
поверх перегородки.
Максимилиан вскрикнул, вскочил на тумбу, схватил эту обожаемую руку и припал к
ней жаркими губами, но в тот же миг маленькая ручка выскользнула из его рук, и
Моррель слышал только, как убегала Валентина, быть может, испуганная пережитым
ощущением.
|
