О разных Маяковских*
1
Милостивые государыни и милостивые государи!
Я — нахал, для которого высшее удовольствие ввалиться,
напялив желтую кофту, в сборище людей, благородно берегущих под чинными
сюртуками, фраками и пиджаками скромность и приличие.
Я — циник, от одного взгляда которого на платье у
оглядываемых надолго остаются сальные пятна величиною приблизительно в
дессертную тарелку.
Я — извозчик, которого стоит впустить в гостиную, —
и воздух, как тяжелыми топорами, занавесят словища этой мало приспособленной к
салонной диалектике профессии.
Я — рекламист, ежедневно лихорадочно проглядывающий
каждую газету, весь надежда найти свое имя…
Я —…
Так вот, господа пишущие и говорящие обо мне, надеюсь,
после такого признания вам уже незачем доказывать ни в публичных диспутах, ни в
проникновенных статьях высокообразованной критики, что я так мало
привлекателен.
Таков вот есть Владимир Владимирович Маяковский, молодой
человек двадцати двух лет.
Желающих еще больше укрепить уверенность в
справедливости моих слов прошу внимательно изучить прилагаемую при этой статье
фотографическую карточку: микроцефала с низким и узким лбом слабо украшает пара
тусклых вылинявших глаз.
К этому убийственному заключению я пришел вовсе не для
того, чтоб лишить честного заработка своих же товарищей по перу, а просто это
так и есть.
Но, черт возьми, какое вам до всего этого дело?
Когда вы смотрите на радугу или на северное
сияние, — вы их тоже ругаете? Ну, например, за то, что радугой нельзя
нарубить мяса для котлет, а северное сияние никак не пришить вашей жене на
юбку? Или, может быть, вы их ругаете вместе и сразу за полное равнодушие к
положению трудящихся классов Швейцарии?
Считая вас всех за очень умных людей, полагаю, что вы
этого не должны были бы делать.
Не делаете потому, что у радуг есть свои определенные
занятия, выполняемые ими талантливо и честно.
Так, пожалуйста, изругав нахала, циника, извозчика
двадцати двух лет, прочтите совершенно незнакомого поэта Вл. Маяковского.
2
Милостивые государыни и милостивые государи!
Не правда ли, только убежденный нахал и скандалист,
исхищряющий всю свою фантазию для доставления людям всяческих неприятностей,
так начинает свое стихотворение:
Вы мне — люди,
И те, что обидели,
Вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
Как собака бьющую руку лижет?
A не для того ли только нож хулигана заносится над
детищами тех поэтов, которые не мы, — чтоб от упивания сюсюканьем
расслабленных каждый из вас перешел к гордости и силе?
Нам, здоровенным,
С шагом саженьим,
Надо не слушать, а рвать их,
Их,
Присосавшихся бесплатным
приложением
К каждой двуспальной кровати.
Нам ли смиренно просить —
помоги мне,
Молить об гимне, об оратории?
Мы сами творцы в горящем гимне,
Шуме фабрики и лаборатории.
Рекламист?! Разве он не только для того позволяет
назвать себя Заратустрой, чтоб непреложнее были слова, возвеличивающие
человека?
Слушайте!
Проповедует, мечась и стеня,
Сегодняшнего дня крикогубый
Заратустра!
Мы,
С лицом, как заспанная
простыня,
С губами, обвисшими, как
люстра,
Мы,
Каторжане города — лепрозория,
Где золото и грязь изъязвили
проказу,
Мы чище венецианского лазорья,
Морями и солнцами омытого
сразу.
Плевать, что нет у Гомеров и
Овидиев
Людей, как мы —
От копоти в оспе.
Я знаю,
Солнце б померкло, увидев
Наших душ золотые россыпи.
Жилы и мускулы просьб верней.
Нам ли вымаливать милостей
времени?
Мы каждый держим в своей
пятерне
Миров приводные ремни.
Подумайте, если не устает непонимаемый и непринятый
вытачивать и вытачивать строчки, — то не потому ли только, что знает:
ножами будут они в ваших руках, когда крикнут:
Идите, голодненькие,
потненькие, покорненькие,
Закисшие в блохастом
грязненьке,
Идите!
Понедельники и вторники
Окрасим кровью в праздники.
Пускай земле под ножами
припомнится,
Кого хотела опошлить,
Земле, обжиревшей, как
любовница,
Которую вылюбил Ротшильд.
Что же? — и освистанным быть не обидно ведь:
Я, проходящий у сегодняшнего
племени,
Как длинный скабрезный анекдот,
Вижу идущего через горы
времени,
Которого не видит никто.
И если для его прихода надо, чтоб:
Это взвело на Голгофу
аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
И не было ни одного, который
Не кричал бы:
Распни,
Распни его!
все равно нахалу, цинику, извозчику и рекламисту
одна радость знать —
Когда, приход его мятежом
оглашая,
Выйдете радостные,
Вам я
Душу вытащу,
Растопчу,
Чтоб большая,
И окровавленную дам, как знамя.
Милостивые государыни и милостивые государи!
Строчки стихов взяты из второй трагедии поэта
Маяковского — «Облако в штанах».
Всю книгу, обрадованные, прочтете, когда выйдет.
Выйдет в октябре.
Страшно заинтересованные читатели, которым, конечно,
трудно будет ждать до октября, могут читать журнал «Взял», он выйдет
значительно раньше*.
Это будет великолепный журнал российского футуризма.
Не правда ли, какой тонкий переход от поэта Маяковского
к молодому человеку двадцати двух лет?
Все-таки как будто такой развязный тон недостоин поэта?
А мне какое дело? Вы, которые думаете иначе,
Как вы смеете называться
поэтом
И, серенький, чирикать, как
перепел?
Сегодня надо кастетом
Кроиться миру в черепе.
[1915 ]
|
