 Увеличить |
26 ноября
Порой я говорю себе: «Твоя участь беспримерна!» — и
называю других счастливцами. ещё никто не терпел таких мучений! Потом начну
читать поэта древности[27],
и мне чудится, будто я заглядываю в собственное сердце. Как я страдаю! Ах,
неужто люди бывали так же несчастливы до меня?
30 ноября
Нет, нет, мне не суждено прийти в себя. На каждом шагу я
сталкиваюсь с явлениями, которые выводят меня из равновесия. И сегодня! О, рок!
О, люди!
Я шел по берегу; время было обеденное, но есть мне не
хотелось. Кругом ни души, сырой вечерний ветер дул с гор, и серые дождевые тучи
заволакивали долину. Издалека завидел я человека в поношенном зеленом платье:
он карабкался по скалам и, должно быть, искал целебные травы. Когда я подошел
ближе и он обернулся на шум моих шагов, я увидел выразительное, открытое и
простодушное лицо, главную черту которого составляла покорная печаль; черные
волосы его были заколоты в две букли, а сзади заплетены в толстую косицу,
свисавшую на спину. Судя по одежде, это был человек низкого звания, и я решил,
что он не обидится, если я поинтересуюсь его занятием, а потому спросил его,
что он ищет. «Я ищу цветы, — отвечал он с глубоким вздохом. Только нет их
нигде». — «Да, время года неподходящее», — заметил я, улыбнувшись.
«Их много, всяких цветов, — сказал он, спускаясь ко мне. — У меня в
саду цветут розы и жимолость двух сортов; одну подарил мне отец, она растет,
как сорная трава; второй день ищу ее и не могу найти. Тут на воле всегда
водятся цветы: желтые, голубые, красные, а у полевой гвоздички такие красивые
цветики. Только вот найти ни одного не могу». Я почуял что-то неладное и
спросил осторожно: «А на что вам цветы?» Лицо его передернулось странной,
судорожной усмешкой. «Смотрите, только не Выдайте меня, — сказал он,
прикладывая палец к губам. — Я обещал букет моей милой». — «Дело
хорошее», — заметил я. «Ну, у нее и без того всего много, она богата»,
пояснил он. «И все-таки ей дорог ваш букет!» — подхватил я. «У нее и
драгоценные каменья, и корона есть», — продолжал он. «Как же ее зовут?»
«Вот если бы генеральные штаты заплатили мне, — перебил он, — я бы
зажил по-другому. Да, были и у меня хорошие времена! А теперь что я? Пропащий
человек? Теперь мне…» Поднятый к небесам увлажненный взгляд был достаточно
красноречив. «Значит, прежде вы были счастливы?» — спросил я. «Лучшего счастья
мне не надо! — ответил он. — Я жил, как рыба в воде, привольно,
весело, легко!»
На дороге показалась старуха. «Генрих! — крикнула
она. — Генрих, где ты запропастился? Мы тебя ищем, ищем! Иди обедать!» —
«Это ваш сын?» — спросил я, подходя к ней. «Да, батюшка, мой горемычный
сын! — ответила она. — Тяжкий крест послал мне господь». — «Давно
он такой?» — спросил я. «Такой он с полгода. Слава богу, стал тихим, а то год
буйным был: его держали связанным в сумасшедшем доме; теперь он никому зла не
причиняет — все толкует про королей да государей. А какой был хороший, скромный
человек. Он красиво писал, бумаги переписывал и мне помогал кормиться; потом
вдруг загрустил, заболел горячкой, впал в буйство, а теперь, видите, какой
стал… Знали б вы, батюшка…» Я остановил поток ее красноречия вопросом: «А что
это были за времена, когда он, по его словам, жил так счастливо и привольно?» —
«Вот глупенький-то! — воскликнула она с жалостливой улыбкой. — Это он
хвалит те времена, когда был без памяти, сидел в сумасшедшем доме и себя не
помнил». ее слова меня как громом поразили, я сунул ей монету и поспешил уйти.
«Вот когда ты был счастлив, — воскликнул я,
торопливо шагая по направлению к городу, — вот когда жил привольно, как
рыба в воде! Боже правый! Неужто ты судил счастье только не вошедшим в разум
или вновь утратившим его! Бедняга, а как я-то завидую твоему безумию и гибельному
помрачению чувств! Ты бродишь зимой с надеждой нарвать букет твоей королеве! И
горюешь, что не нашел цветов, и не понимаешь, почему ты их не нашел. — А я
— я брожу без надежды и без цели и ни с чем возвращаюсь домой. Ты мечтаешь, как
бы ты зажил, если бы генеральные штаты заплатили тебе. Счастлив ты, что можешь
приписать свое злосчастье земным препонам! Ты не чувствуешь, не понимаешь, что
в твоем сокрушенном сердце, в твоем смятенном уме — причина всех горестей, и ни
один король на свете не поможет тебе.
Будь проклят тот, кто посмеется над страдальцем,
устремляющимся к отдаленному источнику, который лишь усугубит его болезнь и
сделает мучительнее последние часы; будь проклят тот, кто возгордится перед
несчастным, совершающим паломничество ко гробу господню, чтобы спастись от
угрызений совести и утишить сердечную скорбь! Каждый шаг, который ранит ноги на
непроторенной тропе, способен пролить каплю утешения в измученную душу, и после
каждого трудного дня пути куда легче спится ночью. А вы, суесловы, смеете,
нежась на перинах, называть это безумием! Безумие! О господи! Ты видишь мои
слезы! Зачем же ты, и без того сотворивший человека нищим, дал ему ещё братьев,
отнимающих у него последние крохи, последнее упование, которое он полагает на
тебя, на тебя, вселюбящий. Ибо, уповая на целебный корень, на сок винограда, мы
уповаем на тебя, на то, что все нас окружающее ты наделил целебной и
благотворной силой, в которой мы нуждаемся ежечасно. Отец мой, неведомый мне!
Отец, раньше заполнявший всю мою душу и ныне отвративший от меня свой лик!
Призови меня к себе! Нарушь молчание. Молчанием своим ты не остановишь меня.
Какой бы человек, какой отец стал гневаться, если бы к нему нежданно воротился
сын и бросился ему на грудь, восклицая: «Я вернулся, отец мой! Не гневайся, что
я прервал странствие, которое, по воле твоей, мне надлежало претерпеть дольше!
Повсюду в мире все едино: страда и труд, награда и радость. Но что мне в них?
Мне хорошо лишь там, где ты, и перед лицом твоим хочу я страдать и
наслаждаться». Неужели же ты, всеблагий небесный отец наш, отверг бы сына
своего?
|
