 Увеличить |
16 марта
Все взялись меня бесить. Сегодня я встретил фрейлейн Б.
на бульваре и не мог удержаться, чтобы не заговорить с ней, и как только мы
немного отдалились от общества, выразил ей мою обиду на тогдашнее ее поведение.
«Ах, Вертер; — задушевным тоном сказала она, — можно ли так истолковывать
мое замешательство, зная мою душу! Что я выстрадала из-за вас с той минуты, как
вошла в залу! Я все предвидела и сотни раз порывалась предупредить вас. Я
знала, что эти особы С. и Т. со своими мужьями скорее уедут, чем потерпят ваше
общество; я знала, что граф не может ссориться с ними. А теперь сколько шуму!»
— «Что вы, фрейлейн?» — спросил я, скрывая испуг, мне вспомнилось все, о чем
рассказывал третьего дня Аделин, и меня точно кипятком обдало в этот миг. «Чего
мне это стоило!» — сказала добрая девушка, и слезы выступили у нее на глазах. Я
не мог больше владеть собой, я готов был броситься к ее ногам. «Объяснитесь
же!» — вскричал я. Слезы заструились у нее по щекам; я был вне себя; она отерла
слезы, не скрывая их. «Вы ведь знаете мою тетушку, — заговорила
она, — тетушка тоже была там, и какими же глазами смотрела она на
происходящее! Вертер, вчера вечером и нынче утром мне пришлось вытерпеть целую
проповедь из-за моего знакомства с вами, пришлось слушать, как вас порочат,
унижают, и нельзя было по-настоящему вступиться за вас».
Каждое слово, точно острый нож, вонзалось мне в сердце.
Она не чувствовала, насколько милосерднее было бы скрыть все это от меня, а
вдобавок ещё присовокупила, что теперь сплетням не будет конца и определенного
сорта люди не перестанут торжествовать и злорадствовать, считая, что я по
заслугам наказан за свою заносчивость, за презрение к ближним.
Ах, Вильгельм, каково было мне слушать эти слова,
сказанные тоном искреннейшего участия! Я был подавлен, и до сих пор во мне
кипит ярость. Я хотел, чтобы кто-нибудь осмелился открыто бросить мне упрек,
тогда я проткнул бы наглеца своей шпагой; вид крови успокоил бы меня. Ах, я
сотни раз хватался за нож, чтобы облегчить душу; рассказывают, что существует
такая благородная порода коней, которые по инстинкту прокусывают себе вену,
чтобы легче было дышать, когда их чересчур разгорячат и загонят. Мне тоже часто
хочется вскрыть себе вену и обрести вечную свободу.
24 марта
Я подал двору прошение об отставке и надеюсь получить
ее, а вам придется простить мне, что я не испросил на то вашего дозволения. Я
во что бы то ни стало хочу уехать и знаю наизусть все доводы, которые вы будете
приводить, чтобы заставить меня остаться, а потому… как-нибудь поделикатнее
сообщи это матушке! Я ничем не могу ей помочь, мне самому не сладко! Конечно,
ей должно быть обидно, что блистательная карьера сына, метившего со временем в
тайные советники и посланники, так резко оборвалась и сверчок вернулся на свой
шесток. Делайте что хотите, придумывайте, при каких условиях мне можно и должно
было остаться! Все равно я ухожу. А чтобы вы знали, куда я направляюсь, сообщаю
вам, что здесь находится князь, который весьма ценит мое общество; услыхав о
моем намерении, он пригласил меня провести в его владениях лучшую весеннюю
пору. По его словам, я буду там предоставлен самому себе, и так как мы с ним до
известной степени сходимся во взглядах, я решил рискнуть и поехать к нему.
Post scriptum 19 апреля
Благодарю тебя за обе весточки. Я не отвечал на них и не
отсылал своего письма, пока не пришла моя отставка; я боялся, что матушка обратится
к министру и помешает моим планам. Но теперь все кончено, отставка получена. Не
стану рассказывать вам, как неохотно мне ее дали и что мне пишет
министр, — вы опять ударились бы в ламентации. Наследный принц прислал мне
на прощание двадцать пять дукатов с запиской, растрогавшей меня до слез; таким
образом, мне не нужно денег, о которых я на днях просил матушку.
|
