11 июля
Госпоже М. очень плохо. Я молюсь, чтоб господь сохранил
ей жизнь, потому что горюю вместе с Лоттой. Мы изредка видимся у моей
приятельницы, и сегодня Лотта рассказала мне удивительную историю. Старик М. -
мелочной, придирчивый скряга, он всю жизнь тиранил и урезал в расходах свою
жену, но она всегда умела как-то выходить из положения. Несколько дней тому
назад, когда врач признал ее состояние безнадежным, она позвала к себе мужа
(Лотта была при этом) и сказала ему: «Я должна покаяться перед тобой, потому
что иначе у тебя после моей смерти будут неприятности и недоразумения. Я всегда
вела хозяйство насколько могла бережливо и осмотрительно; однако ты простишь
мне, что я все эти тридцать лет плутовала. В начале нашего супружества ты
назначил ничтожную сумму на стол и другие домашние расходы. Когда хозяйство
наше расширилось и прибыль от торговли возросла, ты ни за что не желал
соответственно увеличить мне недельное содержание: словом, сам знаешь, как ни
широко мы жили, ты заставлял меня обходиться семью гульденами в неделю. Я не
перечила, а недостаток еженедельно пополняла из выручки, — ведь никто не
подумал бы, что хозяйка станет обкрадывать кассу. Я ничего не промотала и могла
бы, не признавшись, с чистой совестью отойти в вечность, но ведь та, что после
меня возьмет в руки хозяйство, сразу же станет в тупик, а ты будешь твердить
ей, что первая твоя жена умела сводить концы с концами».
Мы поговорили с Лоттой о невероятном ослеплении
человека, который не подозревает, что дело нечисто, когда семи гульденов
хватает там, где явно расходуется вдвое. Однако я сам встречал людей, которые
не удивились бы, если бы у них в доме завелся кувшинчик с не иссякающим по
милости пророка маслом.
13 июля
Нет, я не обольщаюсь! В ее черных глазах я читаю
непритворное участие ко мне и моей судьбе. Да, я чувствую, а в этом я могу
поверить моему сердцу… я чувствую, что она, — могу ли, смею ли я выразить
райское блаженство этих слов? — что она любит меня… Любит меня! Как это
возвышает меня в собственных глазах! Как я… тебе можно в этом признаться, ты
поймешь… как я благоговею перед самим собой с тех пор, что она любит меня!
Не знаю, дерзость ли это или верное чутье, только я не
вижу себе соперника в сердце Лотты. И все же, когда она говорит о своем женихе,
и говорит так тепло, так любовно, я чувствую себя человеком, которого лишили
всех почестей и чинов, у которого отобрали шпагу.
16 июля
Ах, какой трепет пробегает у меня по жилам, когда пальцы
наши соприкоснутся невзначай или нога моя под столом встретит ее ножку! Я
отшатываюсь, как от огня, но тайная сила влечет меня обратно — и голова идет
кругом! А она в невинности своей, в простодушии своем не чувствует, как мне
мучительны эти мелкие вольности! Когда во время беседы она кладет руку на мою,
и, увлекшись спором, придвигается ко мне ближе, и ее божественное дыхание
достигает моих губ, — тогда мне кажется, будто я тону, захлестнутый
ураганом. Но если когда-нибудь я употреблю во зло эту ангельскую доверчивость
и… ты понимаешь меня, Вильгельм! Нет, сердце мое не до такой степени порочно.
Конечно, оно слабо, очень слабо. А разве это не пагубный порок?
Она для меня святыня. Всякое вожделение смолкает в ее
присутствии. Я сам не свой возле нее, каждая частица души моей потрясена. У нее
есть одна излюбленная мелодия, которую она божественно играет на
фортепьяно, — так просто, с таким чувством! Первая же нота этой песенки
исцеляет меня от грусти, тревоги и хандры.
Я без труда верю всему, что издавна говорилось о
волшебной силе музыки. До чего трогает меня безыскусный напев! И до чего кстати
умеет она сыграть его, как раз когда мне впору пустить себе пулю в лоб!
Смятение и мрак моей души рассеиваются, и я опять дышу вольнее.
|