12 мая
Не знаю, то ли обманчивые духи населяют эти места, то ли
мое собственное пылкое воображение все кругом превращает в рай. Сейчас же за
городком находится источник, и к этому источнику я прикован волшебными чарами,
как Мелузина[1] и ее сестры. Спустившись с
пригорка, попадаешь прямо к глубокой пещёре, куда ведет двадцать ступенек, и
там внизу из мраморной скалы бьет прозрачный ключ. Наверху низенькая ограда,
замыкающая водоем, кругом роща высоких деревьев, прохладный, тенистый полумрак
— во всем этом есть что-то влекущее и таинственное. Каждый день я просиживаю
там не меньше часа. И городские девушки приходят туда за водой — простое и
нужное дело, царские дочери не гнушались им в старину.
Сидя там, я живо представляю себе патриархальную жизнь[2]: я словно воочию вижу, как
все они, наши праотцы, встречали и сватали себе жен у колодца и как вокруг
источников и колодцев витали благодетельные духи. Лишь тот не поймет меня, кому
не случалось после утомительной прогулки в жаркий летний день насладиться
прохладой источника!
13 мая
Ты спрашиваешь, прислать ли мне мои книги. Милый друг,
ради бога, избавь меня от них! Я не хочу больше, чтобы меня направляли,
ободряли, воодушевляли, сердце мое достаточно волнуется само по себе: мне нужна
колыбельная песня, а такой, как мой Гомер, второй не найти. Часто стараюсь я
убаюкать свою мятежную кровь; недаром ты не встречал ничего переменчивей,
непостоянней моего сердца! Милый друг, тебя ли мне убеждать в этом, когда тебе
столько раз приходилось терпеть переходы моего настроения от уныния к
необузданным мечтаниям, от нежной грусти к пагубной пылкости! Потому-то я и
лелею свое бедное сердечко, как больное дитя, ему ни в чем нет отказа. Не
разглашай этого! Найдутся люди, которые поставят мне это в укор.
15 мая
Простые люди нашего городка уже знают и любят меня, в
особенности дети. Я сделал печальное открытие. Вначале, когда я подходил к ним
и приветливо расспрашивал о том о сем, многие думали, будто я хочу посмеяться
над ними, и довольно грубо отмахивались от меня. Но я не унывал, только ещё
живее чувствовал, как справедливо одно давнее мое наблюдение: люди с
определенным положением в свете всегда будут чуждаться простонародья, словно
боясь унизить себя близостью к нему; а ещё встречаются такие легкомысленные и
злые озорники, которые для вида снисходят до бедного люда, чтобы только сильнее
чваниться перед ним.
Я отлично знаю, что мы неравны и не можем быть равными;
однако я утверждаю, что тот, кто считает нужным сторониться так называемой
черни из страха уронить свое достоинство, заслуживает не меньшей хулы, чем
трус, который прячется от врага, боясь потерпеть поражение.
Недавно пришел я к источнику и увидел, как молоденькая
служанка поставила полный кувшин на нижнюю ступеньку, а сама оглядывалась, не
идет ли какая-нибудь подружка, чтобы помочь ей поднять кувшин на голову. Я
спустился вниз и посмотрел на нее.
— Помочь вам, девушка? — спросил я.
Она вся так и зарделась.
— Что вы, сударь! — возразила она.
— Не церемоньтесь!
Она поправила кружок на голове, и я помог ей. Она
поблагодарила и пошла вверх по лестнице.
|