Глава XXVIII
Всякому овощу свое
время
Те, кто
сопоставляют Катона Цензора с умертвившим себя Катоном Младшим [2216],
сравнивают двух замечательных людей, у которых есть много общего.
Катон
Цензор проявил себя в более разнообразных областях и превосходит Катона
Младшего своими военными подвигами и более плодотворной государственной
деятельностью. Но доблесть Катона Младшего – не говоря уже о том, что
кощунственно сравнивать с ним кого бы то ни было в этом отношении, – куда
более безупречна. Действительно, кто решится утверждать, что Катон Цензор был
свободен от зависти и честолюбия, когда он отважился посягнуть на честь
Сципиона, самого выдающегося по своим достоинствам человека своего времени? Мне
не кажется особенно лестным для Катона Цензора то, что он, как сообщают [2217], на
старости лет принялся с величайшим усердием изучать греческий язык, словно
стремясь утолить давнишнюю жажду. Это скорее говорит о том, что он стал впадать
в детство. Все вещи – и похвальные, и обыденные – хороши в свое
время; даже молитва может быть несвоевременной: ведь обвиняли же Тита Квинкция
Фламинина в том, что в бытность его командующим армией его застали в разгар боя
в укромном месте молящимся богу о сражении, в котором он одержал победу [2218]:
Imponit finem sapiens et rebus
honestis. [2219]
Евдамид [2220],
глядя на то, как совсем уже дряхлый Ксенократ спешил на занятия в школу, с
удивлением спросил: «Когда же он будет знать, если до сих пор все еще учится?»
Точно
так же и Филопемен, обращаясь к тем, кто превозносил царя Птолемея за то, что
он закалял себя ежедневно военными упражнениями, сказал: «Не похвально, чтобы
царь в его возрасте упражнялся в военном искусстве; он должен был бы уже
применять его на деле» [2221].
По
утверждению мудрецов, учиться надо смолоду, на старости же лет –
наслаждаться знаниями [2222].
Самым большим пороком человеческой природы мудрецы считают непрерывное
появление у нас все новых и новых желаний. Мы постоянно начинаем жить сызнова.
Надо было бы, чтобы наше стремление учиться и наши желания с годами дряхлели, а
между тем, когда мы уже одной ногой стоим в могиле, у нас все еще пробуждаются
новые стремления:
Tu secanda marmora
Locas sub ipsum funus, et sepulchri
Immemor, struis domos. [2223]
Я
никогда не загадываю больше, чем на год вперед, и думаю тогда только о том, как
бы закончить свои дни; я гоню от себя всякие новые надежды, не затеваю никаких
новых дел, прощаюсь со всеми покидаемыми мною местами и ежедневно расстаюсь с
тем, что имею: Olim iam nec perit quicquam mihi nec acquiritur. Plus superest
viatici quam viae [2224].
Vixi et quem dederat cursum fortuna
peregi. [2225]
В конце
концов единственное облегчение, даваемое мне старостью, состоит в том, что она
убивает во мне многие желания и стремления, которыми полна жизнь: заботу о
делах этого мира, о накоплении богатств, о величии, о расширении познаний, о
здоровье, о себе. Бывает, что человек начинает обучаться красноречию, когда ему
впору учиться, как сомкнуть свои уста навеки.
Можно
продолжать учиться всю жизнь, но не начаткам школьного обучения: нелепо, когда
старец садится за букварь [2226].
Diversos diversa iuvant, non omnibus
annis
Omnia conveniunt. [2227]
Если
надо учиться, будем изучать то, что под стать нашему возрасту; тогда мы сможем
сказать, как тот, кто на вопрос, к чему ему эти занятия при его дряхлости,
ответил: «Чтобы я мог лучше и легче уйти отсюда» [2228]. Таков был смысл
занятий Катона Младшего, когда он, почувствовав приближение смерти, углубился в
диалог Платона о бессмертии души. Он обратился к Платону не потому, что не был
уже с давних пор подготовлен к уходу из жизни: непоколебимости, твердой воли и
умения у него было не меньше, чем он мог почерпнуть из писаний Платона; его
самообладание и его знания в этой области были выше всех требований,
предъявляемых философией. Он погрузился в Платона не с целью получить
наставление, как умирать, а как тот, кто, приняв столь важное решение, не
желает ради него отказываться даже от сна; не меняя ничего в заведенном укладе
жизни, он продолжал свои занятия наряду с другими своими привычными делами.
Ту самую
ночь, когда его лишили претуры, он провел в игре, а ночь перед смертью провел
за книгами. Утрата жизни и утрата должности равно казались ему чем-то
незначительным.
|
