 Увеличить |
Глава XXII
О почтовой гоньбе
Я был
когда-то не из последних в делах этого рода, самых что ни на есть подходящих
для людей моего сложения и моего роста – крепкого и невысокого. Но я
больше не занимаюсь ими: слишком уж они изнурительны, чтобы предаваться им
долгое время.
Я только
что прочитал о том, что царь Кир, дабы с большей легкостью получать известия со
всех концов своего царства – а оно было весьма обширным, – повелел
выяснить, какое расстояние за день может покрыть без отдыха лошадь, и, исходя
из этого, поместить на соответствующей дистанции друг от друга особых людей, у
которых были бы всегда наготове кони, чтобы поставлять их прибывающим к ним
гонцам [2134].
Некоторые передают, что быстрота передвижения этих гонцов достигала быстроты, с
какой летят журавлиные стаи.
Цезарь
рассказывает [2135],
что Луций Вибуллий Руф, торопясь доставить Помпею важное сообщение, мчался к
нему день и ночь, меняя для скорости лошадей. Да и сам Цезарь, по словам
Светония [2136],
делал по сто миль ежедневно, пользуясь наемной повозкой; впрочем, это был
бешеный ездок, ибо там, где ему преграждали дорогу реки, он переправлялся через
них вплавь, никогда не сворачивая с прямого пути ради поисков моста или брода.
Тиберий Нерон [2137],
отправившись повидаться со своим братом Друзом, заболевшим в Германии, трижды
сменив повозку, проделал за двадцать четыре часа целые двести миль. Во время
войны, которую римляне вели с Антиохом [2138], Тиберий Семпроний
Гракх, как сообщает Тит Ливий, per dispositos equos prope incredibili
celeritate ab Amphissa tertio die Pellam pervenit [2139], причем, если
вчитаться внимательно в это место, то становится ясным, что речь идет о
постоянных подставах, а не об учрежденных ради этой поездки.
Способ
подавать весть о себе, который придумал Цецина [2140], обеспечивал еще
большую быстроту: покидая дом, он брал с собой ласточек и когда хотел что-либо
сообщить домой, отпускал их лететь в свои гнезда, причем метил их краской того
цвета, который обозначал то-то и то-то, в соответствии с тем, как он заранее
уславливался с домашними.
Римские
патриции, находясь в театре, держали за пазухой голубей и, когда им приходило в
голову переслать домой какое-нибудь приказание своим людям, они выпускали этих
голубей на свободу, прикрепив к ним записку. Эти голуби были также обучены
возвращаться с ответом; ими пользовался и Децим Брут, осажденный в Мутине [2141], и
другие в иных местах.
В Перу
вестники для своих разъездов употребляли людей, которые взваливали их на свои
плечи вместе с особым сиденьем, проделывая это до того ловко, что один
носильщик, не останавливаясь и даже не замедляя бега, перебрасывал свою ношу
другому [2142].
Я
слыхал, что валахи, гонцы султана, достигают изумительной скорости, и это
происходит по той причине, что им дано право ссаживать первого встречного с
приглянувшейся им лошади, отдавая взамен свою притомившуюся, и еще потому, что
они, дабы предохранить себя от усталости, накрепко стягивают себе тело широким
ремнем [2143].
Глава XXIII
О дурных средствах,
служащих благой цели
Разительные
подобия и соответствия сокрыты в той совокупности творений природы, которая
есть мироздание, и это ясно показывает, что оно не случайно и никоим образом не
подвластно многим хозяевам. Болезни и различные состояния, которым подвержено
наше тело, наблюдаются также у государств и их общественного устройства:
монархии и республики рождаются, переживают пору расцвета и увядают от старости
совсем так же, как мы. Мы склонны к чрезмерному изобилию соков, которое
бесполезно и скорее вредит. Это может быть либо излишек благодетельных соков
(но и они пугают врачей, утверждающих, что поскольку в нас нет ничего
устойчивого, нам подобает умерять и ограничивать наше здоровье, если оно
слишком уж выпирает из нас, ибо существует опасность, как бы наша природа, не
умея прочно удерживаться на одном месте и лишенная возможности в таких случаях
подняться ради своего улучшения на ступень выше, не подалась беспорядочно и
внезапно назад, и ради предупреждения этого зла они предписывают людям
атлетического сложения слабительные и кровопускания с целью избавить их от
этого избытка здоровья [2144]),
либо изобилие соков дурных, которое и является обычной причиной болезней. Такое
же полнокровие наблюдается часто и у больных государств, причем и тут имеют
обыкновение пользоваться послабляющими разного рода. То, дабы разгрузить
страну, отправляют за ее рубежи большое число семейств, которые уходят отсюда в
поисках мест, где они могли бы обосноваться за счет кого-либо другого: этот
способ был использован древними франками, вышедшими из самого сердца Германии,
чтобы захватить Галлию и изгнать исконных ее обитателей. Так же слагались и
бесчисленные людские потоки, хлынувшие в Италию под предводительством
Бренна [2145],
и еще некоторые другие. Точно так же и готы и вандалы, равно как и народы,
владеющие в настоящее время Грецией, покинули некогда свою родину, чтобы осесть
где-нибудь в другом месте, которое было бы попросторнее. И едва ли найдется на
целом свете два-три угла, не испытавших на себе воздействия подобных
переселений.
Применяя
эти же средства, римляне учреждали свои колонии, ибо, понимая, что их город
разрастается сверх всякой меры, они разгружали его от наименее нужных людей,
отправляя их заселять и обрабатывать покоренные ими земли; иногда они даже
сознательно затевали войны со своими врагами и притом не только ради того,
чтобы не давать закисать своим людям или из опасения, как бы праздность, мать
всех пороков, не доставила им неприятностей еще худшего свойства [2146], –
Et patimur longae pacis mala; saevior
armis
Luxuria incumbit, [2147] –
но и для
того, чтобы устроить кровопускание своему государству и охладить слишком уж
ярый пыл своей молодежи, обрезав и проредив побеги этого непомерно буйно
разрастающегося ствола; некогда в тех же целях они использовали и войну с
Карфагеном.
При
переговорах в Бретиньи Эдуард III [2148], король английский, не
пожелал уступить нашему королю – хотя на этот раз они заключали общий
мир – захваченные им земли герцогства Бретонского, руководствуясь при этом
теми соображениями, что ему хотелось иметь, где бы разместить своих воинов,
дабы та тьма англичан, услугами которых он пользовался в своих заморских делах,
не хлынула, чего доброго, снова в Англию. Такова же была одна из причин,
побудивших нашего короля Филиппа отпустить своего сына Жана на войну за морем;
он считал желательным и полезным, чтобы тот взял с собой сильных и пылких
юношей, служивших в его конном отряде [2149].
И в наши
дни находится немало таких, кто рассуждает подобным же образом и жаждет
обратить охватившее нас чересчур пылкое возбуждение в войну с кем-либо из наших
соседей, опасаясь, как бы вредоносные соки, овладевшие в настоящее время всем
нашим телом, не поддержали нашей горячки, сохраняя ее в прежней силе, и не
привели в конце концов к нашей полной гибели [2150]. И впрямь война
внешняя – меньшее зло, чем война внутренняя, но я не думаю, чтобы бог
благоприятствовал столь несправедливому делу – оскорблять и задирать
войной другого ради нашей собственной выгоды:
Nil mihi tam valde placeat, Rhamnusia
virgo,
Quod temere invitis suscipiatur
heris. [2151]
И все же
слабость нашего естества нередко толкает нас к необходимости пользоваться
дурными средствами для достижения благой цели. Так, например, Ликург, этот добродетельнейший
и совершеннейший законодатель из всех, какие когда-либо жили на свете, придумал
крайне безнравственный способ приучать свой народ к трезвости: он насильственно
заставлял илотов, которые были рабами спартанцев, напиваться до полного
отупения; и делал он это ради того, чтобы при виде этих погибших, погрязших в
вине существ, спартанцев охватывал ужас перед крайними проявлениями этого столь
омерзительного порока [2152].
Еще более жестоко – ибо если уж приходится поступать неправедно, то
гораздо извинительнее делать это для нашей души, нежели для спасения нашего
тела, – поступали в древности те, кто дозволял врачам кромсать заживо
приговоренных к казни преступников, независимо от того, к какому роду смерти их
присудили, с тем, чтобы эти врачи, наблюдая в естественном состоянии наши
внутренности, совершенствовались в своем искусстве. То же самое нужно сказать и
о римлянах, воспитывавших в народе мужество, а также презрение к опасностям и к
самой смерти посредством потрясающих зрелищ бьющихся не на живот, а на смерть
гладиаторов и фехтовальщиков, которые резали и убивали друг друга у него на
глазах,
Quid vesani aliud sibi vult ars impia
ludi,
Quid mortes iuvemun, quid sanguine
pasta voluptas? [2153]
И этот
обычай держался вплоть до императора Феодосия [2154].
Arripe dilatam tua, dux, in tempora
famam,
Quodque patris superest, successor
laudis habeto,
Nullus in urbe cadat, cuius sit poena
voluptas.
Iam solis contenta feris, infamus
arena
Nulla cruentatis homicidia ludat in
armis. [2155]
Это и
впрямь был пример поразительной силы воздействия и чрезвычайно полезный для
воспитания в народе упомянутых качеств, ибо чуть ли не ежедневно у него на
глазах сотня, две сотни, даже тысячи пар, выходивших с оружием в руках друг
против друга, давали рубить себя на куски с таким непоколебимым мужеством, что
никто никогда не слышал от них ни одного малодушного слова и ни одной жалобы,
не видел ни одного, кто обратился бы вспять или даже позволил себе какое-нибудь
трусливое движение в сторону, чтобы избежать удара противника; больше того, со
многими из них случалось даже такое, что, прежде чем рухнуть наземь и тут же на
месте испустить дух, они посылали спросить у народа, доволен ли он их
поведением. Им подобало не только стойко сражаться и так же принимать смерть,
но и делать, сверх того, и то и другое весело и легко; им свистали и их
поносили, если видели, что им не хочется умирать; даже девушки – и те
побуждали их к этому:
consurgit ad ictus;
Et, quoties victor ferrum iugulo
inserit, illa
Delicias ait esse suas, pectusque
iacentis
Virgo modesta iubet converso pollice
rumpi. [2156]
Первоначально
римляне пользовались для этих поучительных зрелищ только преступниками, но
впоследствии стали выпускать на арену и ни в чем не повинных рабов, и свободных
граждан, продававших себя для этого, и сенаторов, и римских всадников, и,
больше того, даже женщин:
Nunc caput in mortem vendunt, et
funus arenae
Atque hostem sibi quisque parat, cum
bella quiescant. [2157]
Hos inter fremitus novosque lusus,
Stat sexus rudis insciusque ferri,
Et pugnas capit improbus viriles. [2158]
Все это
я счел бы крайне странным и непонятным, если бы мы не привыкли постоянно видеть
в качестве участников наших войн многие тысячи чужеземцев, отдающих за деньги и
свою кровь, и самую жизнь в распрях, до которых им нет ни малейшего дела.
|
