Увеличить |
Глава XVII
Об образе действий
некоторых послов
Во время
моих путешествий, стремясь почерпнуть из общения с другими что-нибудь для меня
новое (а это – одна из лучших школ, какие только можно себе представить),
я неизменно следую правилу, состоящему в том, чтобы наводить своего собеседника
на разговор о таких предметах, в которых он лучше всего осведомлен.
Basti al nocchiero ragionar de’venti,
Al bifolco dei tori, et le sue piaghe
Conti’l guerrier, conti’l pastor gli
armenti. [203]
Впрочем,
чаще всего наблюдается обратное, ибо всякий охотнее рассуждает о чужом ремесле,
нежели о своем собственном, надеясь прослыть, таким образом, знатоком еще в
какой-нибудь области; так, например, Архидам [204] упрекал Периандра в
том, что тот пренебрег славою выдающегося врача, погнавшись за славою дурного поэта.
Поглядите,
сколь многословным становится Цезарь, когда он описывает нам свои изобретения,
относящиеся к постройке мостов [205]
или военных машин, и как, напротив, он краток и скуп на слова всюду, где
рассказывает о своих обязанностях военачальника, о своей личной храбрости или о
поведении своих воинов.
Его
деяния и без того достаточно подтверждают, что он выдающийся полководец; ему хочется,
однако, чтобы его знали и как превосходного военного инженера, а это нечто
совсем уже новое. Не так давно некий ученый юрист, когда ему показали рабочий
кабинет, где было множество книг, относящихся к его роду занятий, а также к
другим отраслям знания, не обнаружил в нем ничего такого, о чем, по его мнению,
стоило бы поговорить. А между тем он остановился, чтобы с ученым и важным видом
потолковать по поводу заграждения на винтовой лестнице, что вела в эту комнату,
хотя человек до ста офицеров и солдат ежедневно проходит мимо, не обращая на
него никакого внимания.
Дионисий
Старший был отличнейшим полководцем, как это и приличествовало его положению,
но он стремился достигнуть славы преимущественно в поэзии, в которой решительно
ничего не смыслил.
Optat ephippia bos piger, optat arare
caballus. [206]
Но таким
образом вы никогда не добьетесь чего-либо путного.
Итак,
всякого, кем бы он ни был, – зодчий ли это, живописец, сапожник или
кто-либо иной, – подобает неукоснительно возвращать к предмету его
повседневных занятий. И по этому поводу замечу: читая сочинения по
истории, – в каковом жанре упражнялись самые различные люди, – я
усвоил обыкновение принимать в расчет, кем именно были писавшие: если это люди,
не занимавшиеся ничем иным, кроме литературных трудов, я смотрю прежде всего на
слог и язык; если врачи, я доверяю с большей охотой тому, что говорится ими о
температуре воздуха, о здоровье и складе характера государей, о ранениях и
болезнях; если юристы, то в первую очередь следует направить свое внимание на
их рассуждения по вопросам права, о законах, о государственных учреждениях и
прочих вещах такого же рода; если теологи – то на дела церковные отлучения
от церкви, эпитимии, разрешения на вступления в брак; если придворные – на
описание обычаев и церемоний; если военные – на то, что относится к их
ремеслу, и, главным образом, на их повествования о походах и битвах, в которых
они принимали участие; если послы – то на всевозможные хитрости, шпионаж,
подкупы и на то, как все это проделывалось.
По этой
причине я выделил и отметил в «Истории» сеньора де Ланже [207], человека в высшей
степени сведущего в этих делах, много такого, мимо чего я прошел бы, будь
автором кто-либо иной. Рассказав о весьма выразительных предупреждениях,
сделанных императором Карлом V римской консистории в присутствии наших
послов, епископа Маковского и господина дю Белли, к чему император добавил
немало оскорбительных выражений, направленных против нас, и, среди прочего, то,
что если бы его военачальники, солдаты и подданные были столь же преданы своему
господину и столь искусны в военном деле, как те, которыми располагает король,
то он тут же навязал бы себе на шею веревку и отправился бы смиренно молить о
пощаде (он, по-видимому, и сам в некоторой степени верил, что так оно в
действительности и есть, ибо и позже, в течение своей жизни, раза два или три
повторял то же самое), а также сообщив о том, что он послал вызов нашему
королю, предлагая ему поединок в лодке, в одних рубахах, на шпагах и на
кинжалах, – вышеназванный сеньор де Ланже добавляет, что упомянутые послы,
написав королю донесение, утаили от него большую часть слов императора и даже
те оскорбления, о которых было рассказано выше. Я нахожу весьма странным, как
это посол позволил себе решать, о чем докладывать своему государю, а что скрыть
от него, тем более, что дело было чревато такими последствиями, что эти слова
исходили от такого лица и были произнесены на столь многолюдном собрании. Мне
кажется, что обязанность подчиненного – точно и правдиво, со всеми
подробностями, излагать события, как они были, дабы господин располагал полной
свободою отдавать приказания, оценивать положение и выбирать. Ибо искажать или
утаивать истину из опасения, как бы он не принял ее неподобающим образом и как
бы это не толкнуло его к какому-нибудь неправильному решению, и из-за этого
оставлять его неосведомленным о действительном положении дел – подобное
право, как я полагаю, принадлежит тем, кто предписывает законы, а не тем, для
кого они предназначены, принадлежит руководителю и наставнику, но вовсе не
тому, кто должен почитать себя низшим, и притом не только по своему положению,
но и по опытности и мудрости. Как бы там ни было, я отнюдь не хотел бы, чтобы
мне, при всей ничтожности моей особы, служили вышеописанным образом.
Мы
стремимся, пользуясь любыми предлогами, выйти из подчинения и присвоить себе
право распоряжаться; всякий из нас – и это вполне естественно –
домогается свободы и власти; вот почему для вышестоящего не должно быть и в
подчиненном ничего более ценного, чем простодушное и бесхитростное повиновение.
Если
повиновение оказывают не беспрекословно, но сохраняя за собой известную независимость,
то это большая помеха для отдающего приказание. Публий Красе [208], тот
самый, которого римляне считали пятикратно счастливым, пребывая во время своего
консульства в Азии, велел одному инженеру-греку доставить к нему большую из
двух корабельных мачт, которые он видел при посещении им Афин, дабы соорудить
из нее задуманную им метательную машину; грек же, основываясь на своих знаниях,
позволил себе нарушить приказ и привез ту из мачт, которая была меньше, но,
вместе с тем, как подсказывал ему опыт, и более пригодной для указанной цели.
Красе, терпеливо выслушав его доводы, велел все же подвергнуть его бичеванию,
считая, что дисциплина прежде всего, даже если это ведет к ущербу для дела.
С другой
стороны, нелишне отметить, что безусловное повиновение полезно лишь при наличии
точного и определенного приказания. Обязанности послов допускают больше свободы
в действиях, ибо в ряде случаев принимать решения приходится им самим: ведь они
не только исполнители воли своего государя, они также подготавливают ее и
направляют своими советами. На своем веку я видел немало высокопоставленных
лиц, которых упрекали за слепое подчинение букве королевских распоряжений и
неумение учитывать обстоятельства дела.
Люди
сведущие порицают еще и теперь обыкновение персидских властителей предоставлять
своим наместникам и доверенным лицам настолько куцые полномочия, что тем
приходилось из-за любой мелочи испрашивать дополнительно указания. Подобное
промедление, принимая во внимание огромные пространства персидского царства,
нередко вредило, и весьма основательно, их делам.
И если
Красе в письме к человеку, опытному в своем ремесле, указал на употребление,
которое он намерен дать мачте, то не означало ли это, что он вступал с ним в
обсуждение своего замысла и дал ему право выполнить приказание с теми или иными
поправками?
|