 Увеличить |
Новелла девятая
Саладин
под видом кцпца учествован мессером Торелло. Наступает крестовый поход; мессер
Торелло дает своей жене срок для выхода замуж. Он взят в плен и становится
известным султану своим уменьем ходить за ловчими птицами; тот, признав его и
объявив ему, кто он, оказывает ему большие почести. Мессер Торето заболел и в
одну ночь перенесен при помощи волшебства в Павию; во время торжества, которое
совершалось по поводу брака ею жены, он ушан ею и возвращается с нею к себе домой.
Уже
Филомена положила конец своему рассказу, и все единодушно восхваляли великодушную
благодарность Тита, когда король, предоставляя последнее слово Дионео, так
начал говорить: – Прелестные дамы, Филомена, рассуждая о дружбе, несомненно,
говорит правду и справедливо посетовала в конце своих речей на то, что ныне она
столь мало ценится смертными. Если бы мы были здесь с целью исправлять людские
недостатки, либо хотя бы за тем, чтобы порицать их, я продолжил бы ее речи
подробным рассуждением; но так как наша цель иная, мне взбрело на ум показать вам
в несколько длинном, быть может, но все же занимательном рассказе один из великодушных
поступков Саладина, дабы, услышав содержание моей новеллы, если б по
недостаткам нашим мы и не могли всецело приобрести чьей-либо дружбы, то по
крайней мере ощутили бы наслаждение оказать услугу в надежде, что когда бы то
ни было за это нам воспоследует награда.
Итак,
скажу, что, как утверждают иные, во времена императора Фридриха Первого христиане
устроили всеобщий поход для освобождения святой земли. Услышав о том несколько
ранее, Саладин, мужественнейший государь и тогда султан Вавилонии, вознамерился
лично посмотреть на снаряжения к этому походу христианских властителей, чтобы
лучше успеть приготовиться. Приведя в порядок все свои дела в Египте и делая
вид, что собрался в паломничество, он отправился в путь переодетый купцом, взяв
с собой только двух главных и самых умных придворных и трех служителей. Он уже
проехал многие христианские области и путешествовал по Ломбардии, чтобы
перебраться через горы, когда им случилось, на пути между Миланом и Павией, уже
вечером повстречать одного дворянина, по имени мессер Торелло д’Истрия, из
Павии, который с своими слугами, собаками и соколами ехал в свое прекрасное
поместье, находившееся на Тессино, чтобы там пожить. Когда мессер Торелло
увидел их, то понял, что они – знатные люди и чужестранцы, и пожелал
учествовать их. Потому, когда Саладин спросил у одного из его служителей,
сколько еще осталось до Павии и успеет ли он войти в нее, Торелло не дал
ответить слуге, а ответил сам: «Господа, вы не успеете добраться до Павии
во-время, чтобы вам можно было вступить в нее». – «В таком случае, –
сказал Саладин, – будьте любезны указать нам, так как мы чужестранцы, где
бы нам лучше пристать». Мессер Торелло ответил: «Это я сделаю охотно. Я только
что хотел отправить одного из моих людей по соседству с Павией по кое-какому
делу; я пошлю его с вами, и он отведет вас в такое место, где вы очень удобно
пристанете на ночь». Приблизившись к самому сметливому из своих слуг, он
наказал ему все, что тому следовало сделать, и отправил его с ними, а сам,
поспешив в свое поместье, велел приготовить, как мог лучше, прекрасный ужин и
накрыть столы в своем саду; когда все было готово, он вышел к воротам поджидать
гостей.
Слуга,
рассуждая с знатными людьми о всякой всячине, провел их разными окольными путями
в поместье своего господина, так что они того не заметили. Лишь только мессер
Торелло увидел их, как вышел им навстречу и сказал, смеясь: «Добро пожаловать,
господа!» Саладин, будучи очень проницательным, понял, что рыцарь опасался, что
они не примут приглашения, если он пригласит их при встрече, потому и привел их
к себе в дом хитростью, дабы они не могли отказать ему провесть с ним вечер;
ответив на его приветствие, он сказал: «Мессере, если бы можно было сетовать на
учтивых людей, мы посетовали бы на вас, принудившего нас (не говоря о том, что
вы замедлили наш путь), ничем не заслуживших вашего расположения, разве одним
поклоном, принять столь высокое одолжение, каково ваше». Рыцарь, умный и
речистый, отвечал: «Господа, внимание, которое я оказываю вам, будет ничтожно в
сравнении с тем, какое, судя по вашему виду, вам подобает, но, в самом деле,
вне Павии вы не могли бы пристать ни в одном месте, которое было бы удобно;
потому не посетуйте, если вы несколько свернули с пути, дабы у вас было немного
менее неудобств».
Пока он
говорил, слуги подошли к ним и, когда те слезли с лошадей, приняли и поставили
их, а мессер Торелло повел трех знатных мужей в комнаты, для них
приготовленные, где приказал их разуть, подать им освежиться тонкими винами и в
приятной беседе продержал их до часа, когда можно было и ужинать. Саладин, его
спутники и все слуги знали латинский язык, почему они все очень хорошо понимали
и их разумели, и каждому из них казалось, что рыцарь – самый приятный, самый
учтивый и красноречивый из всех, кого они до тех пор видели, а мессеру Торелло
представлялось, с своей стороны, что то были более именитые и важные люди, чем
он предполагал ранее, почему он внутренне горевал, что не может учествовать их
в этот вечер большим пиром и обществом; он и задумал вознаградить их на
следующее утро. Наставив одного из своих слуг относительно того, что он затеял
сделать, он послал его к своей жене, женщине умнейшей и великодушной, в Павию,
которая была совсем вблизи и где ни одни ворота не запирались; после того,
проводив именитых людей в сад, он вежливо спросил их, кто они, на что Саладин
ответил: «Мы кипрские купцы, прибыли из Кипра и по нашим делам отправляемся в
Париж». Тогда мессер Торелло сказал: «Да будет угодно богу, чтобы наша страна
производила таких же родовитых людей, каких, видно, Кипр производит купцов».
Пока разговор переходил от одного предмета к другому, наступило время ужина,
почему он пригласил их пожаловать к столу, и, хотя ужин был не предусмотрен, их
угостили очень хорошо и в большом порядке. Не прошло много времени, как убрали
со стола, а мессер Торелло, заметив их усталость, уложил их отдохнут в
великолепные постели, да и сам вскоре за тем пошел спать.
Слуга,
посланный в Павию, исполнил поручение к жене, которая с женским духом, но
по-царски распорядившись спешно позвать многих из друзей и служителей мессера
Торелло, велела приготовить все необходимое для большого торжества, пригласить
на пир, при свете факелов, многих именитейших граждан, собрать тканей, сукон и
мехов и устроить полностью все, что муж приказал ей передать. Когда наступил
день и знатные люди поднялись, мессер Торелло сел вместе с ними на коней, велел
принести своих соколов и, поведя гостей к ближнему броду, показал им, как те летают,
когда же Саладин спросил, кто бы отвел их в Павию, в лучшую гостиницу, мессер
Торелло сказал: «Я отведу вас, потому что мне надо там быть». Те, поверив ему в
том, были очень довольны и вместе с ним пустились в путь.
Был уже
третий час, когда они достигли города; предполагая, что они направляются в лучшую
гостиницу, они прибыли вместе с мессером Торелло в его дом, где уже находилось
для приема знатных людей до пятидесяти лучших граждан, которые тотчас же
очутились при их уздечках и стременах. Увидев это, Саладин и его спутники
слишком хорошо поняли, в чем дело, и сказали: «Мессер Торелло, это совсем не
то, о чем мы вас просили; вы уже достаточно сделали для нас в прошлую ночь и
гораздо больше, чем мы того желали, потому было бы хорошо, если бы вы дозволили
нам продолжать наш путь». На это мессер Торелло отвечал: «Господа, тем, что
было сделано для вас вчера вечером, я обязан судьбе более, чем вам, ибо она
застигла вас на пути в такой час, что вам пришлось по необходимости войти в мои
домишко; что же касается до нынешнего утра, то им я буду обязан вам, а вместе
со мною и все эти именитые люди, что вас окружают; и если вам кажется вежливым
отказаться пообедать с ними, то вы можете это сделать, если хотите».
Побежденные
этими словами, Саладин и его спутники сошли с лошадей и, весело приветствованные
именитыми людьми, были отведены в комнаты, роскошно для них приготовленные;
сняв свое дорожное убранство и несколько освежившись, они вступили в зал, где
все было великолепно снаряжено. Когда подали воду для рук, сели за стол, где их
превосходно угостили, в величайшем и прекрасном порядке, множеством кушаний,
так что, если бы приехал туда император, невозможно было бы оказать ему
большего почета. И хотя Саладин и его спутники были большими господами и
привыкли видеть великое, тем не менее много всему дивовались и почитали за величайшее,
принимая во внимание состояние рыцаря, о котором знали, что он – простой гражданин,
а не синьор.
Когда
кончился обед и убрали столы, беседа шла некоторое время о том и о другом; а так
как жар стоял сильный, именитые павийские горожане пошли, по усмотрению
Торелло, отдохнуть, а сам он, оставшись со своими тремя гостями, вошел вместе с
ними в комнату и, дабы ничто дорогое в его доме не осталось непоказанным им,
велел позвать туда свою достойную жену. Та, красивая и высокого роста,
украшенная богатыми одеждами, с двумя сынками по сторонам, казавшимися
ангелами, подошла к ним и приветливо с ними поздоровалась. Увидев ее, они
встали и, приняв ее почтительно, усадили между собою, обласкав ее красавцев
сыновей. Когда она вступила с ними в приятную беседу, а мессер Торелло на
некоторое время вышел, она приветливо спросила их, откуда они и куда едут, на
что знатные люди ответили так же, как отвечали и мессеру Торелло. Тогда дама с
веселым видом сказала: «Ну, так я вижу, что моя женская предусмотрительность
будет полезна, и потому я прошу вас, как особенной милости, не отказаться и не
погнушаться маленьким подарком, который я велю вам сюда принести; но принимая
во внимание, что женщины, по малому разумению своему, и приношения дают малые,
я прошу вас принять его, более взирая на доброе намерение, чем на достоинство
подарка». И, велев принести каждому по две одежды, одну подбитую сукном, а
другую мехом, не такие, какие носят горожане или купцы, а синьоры, и три платья
из тафты и тонкое белье, сказала: «Примите это, я и мужа своего одела из тех же
материя, что и вас; что же касается до других вещей, то, принимая в расчет, что
вы вдалеке от ваших жен и тот долгий путь, который сделан, и сколько его еще
осталось, зная также, что купцы привыкли к опрятности и холе, я полагаю, хотя
все это и малоценно, но может вам пригодиться». Знатные люди изумились, ясно
поняв, что, чествуя их, мессер Торелло не хотел упустить ни одной мелочи, и они
усомнились, видя роскошь совсем не купеческих одежд, не узнали ли их; тем не
менее один из них ответил его жене: «Мадонна, великие это дары, и нам было бы
не так-то легко принять их, если бы к тому не принуждали нас ваши просьбы, на
которые нельзя ответить отказом». Когда все это устроилось и мессер Торелло
вернулся, жена его, поручив их милости божией, простилась с ними и пошла
снабдить их слуг такими вещами, какие им пристали.
Мессеру
Торелло удалось после многих просьб добиться от гостей, чтобы они провели у него
весь этот день, потому, выспавшись, они облеклись в свои одежды и вместе с
мессером Торелло поехали верхом несколько прогуляться по городу, а когда
наступил час ужина, великолепно поужинали вместе с другими именитыми гостями.
Когда настало время, они пошли отдохнуть; поднявшись с наступлением дня, нашли
вместо своих усталых коней три крупные и прекрасные парадные лошади, а также
свежих и сильных лошадей для своих слуг. Увидев это, Саладин сказал,
обратившись к своим спутникам: «Клянусь богом, не бывало человека более
совершенного, более учтивого и более внимательного, чем этот, и если короли
христианские настолько же короли по себе, насколько он – рыцарь, то султан
Вавилонии не сможет отразить и одного, не только что всех тех, которые, мы
видим, на него снаряжаются». Понимая, что отказу нет места, они, поблагодарив
очень вежливо, сели на коней. Мессер Торелло с многими спутниками проводил их
за город довольно далеко, и хотя Саладина печалила разлука с мессером
Торелло, – так он успел полюбить его, – тем не менее, торопясь в
путь, он попросил его вернуться. А тот, хотя ему трудно было расставаться с
ними, сказал: «Господа, я так и сделаю, коли вам угодно, но скажу вам
следующее: я не знаю, кто вы, и не хочу знать о том больше, чем то вам
желательно, но кто бы вы ни были, на этот раз вы не оставите меня в
уверенности, чтобы вы были купцами. Да хранит вас бог!» Саладин, уже
простившийся со всеми спутниками мессера Торелло, отвечал ему: «Мессере, еще
может случиться, что мы покажем вам свой товар и тем утвердим вас в вашей уверенности.
С богом!»
Так
Саладин с спутниками и уехал с величайшим желанием, если только он будет жив и
не разорен в войне, которой ждал, оказать мессеру Торелло не меньше почести,
чем тот оказал ему; и много он беседовал с спутниками о нем, его жене и всех
его делах и поступках, еще более расхваливая все. После того как не без больших
трудов он объехал весь Запад, сел на корабль и, вернувшись с своими спутниками
в Александрию, вполне ознакомленный с делами, стал приготовляться к обороне.
Мессер
Торелло вернулся в Павию и долго размышлял, кто бы могли быть те трое гостей,
но никогда не добрался, даже приблизительно, до истины. Когда наступило время
крестового похода и со всех сторон делались большие приготовления, мессер
Торелло, несмотря на просьбы и слезы своей жены, также решился отправиться;
приготовив все, что нужно, и садясь на коня, он сказал своей жене, которую
сильно любил: «Жена, как видишь, я иду в этот поход столько же для мирской
чести, как и для спасения души; поручаю тебе все наши дела и нашу честь; а так
как, насколько я уверен в том, что иду, настолько нет уверенности, что вернусь,
ввиду тысячи случаев, могущих произойти, я хочу попросить тебя об одном
одолжении: что бы со мной ни случилось, если ты не будешь иметь верного
известия о моей жизни, то подожди меня, не выходи наново замуж в течение одного
года, одного месяца и одного дня, считая с сегодняшнего, когда я уезжаю». Жена,
сильно плакавшая, ответила: «Мессере Торелло, не знаю, как перенесу я горе, в
котором вы меня оставляете, уезжая; но если жизнь моя окажется сильнее его и с
вами бы что-либо приключилось, вы можете жить и умереть в уверенности, что я
буду жить и умру женою мессера Торелло, верною его памяти». На это мессер
Торелло сказал: «Я вполне уверен, жена, что если то будет зависеть от тебя, все
будет так, как ты мне обещаешь; но ты молода, красива, хорошего рода, у тебя
много достоинств и они повсюду известны; вот почему я не сомневаюсь, что многие
из знатных и именитых людей, если возникнут обо мне сомнения, станут просить
тебя в замужество у твоих братьев и родных; а от их приставаний хотя бы ты и
желала, ты не сможешь защититься, и тебе придется насильно уступить их желанию.
Вот та причина, по которой я прошу у тебя этого срока, а не более долгого».
Жена отвечала: «Я сделаю все, что могу, из того, что вам сказала, а если б мне
и пришлось поступить иначе, я наверно исполню то, что вы мне приказываете. Молю
бога, чтобы он за это время не привел ни меня, ни вас до такой крайности».
Сказав это, дама с плачем обняла мессера Торелло и, сняв с своего пальца
кольцо, отдала его ему, говоря: «Если случится, что я умру раньше, чем увижу
вас, то, глядя на него, вспоминайте меня». Взяв его, он сел на коня и, попрощавшись
с каждым, направился в путь.
Добравшись
со своими спутниками до Генуи и сев в галеру, он выехал и немного времени
спустя достиг Акры, где пристал к другому войску христиан, в котором
мало-помалу начались великие болезни и смертность. Пока она длилась, хитростью
или удачей Саладина, только почти все спасшиеся христиане были им взяты без боя
и распределены и посажены в тюрьмы по разным городам. В числе прочих был взят и
мессер Торелло и посажен в тюрьму в Александрии. Не будучи известным никому и
боясь, чтобы кто-нибудь не признал его, он, вынужденный необходимостью, занялся
приручением птиц, на что он был большой мастер, почему весть о нем дошла до
Саладина, который, велев освободить его из тюрьмы, удержал его при себе в
качестве сокольничего. Мессер Торелло, которого Саладин не называл иным именем,
как христианин, и которого не узнавал, так же как и тот его, жил душой в Павии
и несколько раз пытался бежать, но ему не удавалось; вот почему, когда некие
генуэзцы прибыли послами к Саладину для выкупа своих сограждан и уже
намеревались возвратиться, он надумал написать своей жене, что он жив и
постарается насколько возможно скоро вернуться к ней, и чтобы она ожидала его;
так он и сделал и настоятельно упросил одного из послов, которого знал,
устроить так, чтоб письмо попало в руки аббата Сан Пиетро в Чьель д’Оро,
который был ему дядей.
Пока
мессер Торелло находился в таком положении, случилось однажды, что, когда
Саладин беседовал с ним о своих птицах, тот улыбнулся и сделал движение, на
которое Саладин, еще находясь в его доме в Павии, обратил особое внимание. При
этом движении Саладину вспомнился мессер Торелло, он стал пристально
всматриваться в него, и ему показалось, что это он и есть; потому, оставив
прежний разговор, он сказал ему: «Скажи мне, христианин, из какой ты страны Запада?»
– «Государь мой, – ответил мессер Торелло, – я ломбардец, из города,
называемого Павией, человек бедный и низкого происхождения». Когда Саладин
услышал это, то, почти уверившись в том, в чем сомневался, сказал себе
радостно: «Господь дал мне случай доказать ему, как дорого мне было его
гостеприимство», – и, не сказав ему ничего, он велел разложить в одной
комнате все свои одежды, повел его туда и промолвил: «Погляди-ка, христианин,
нет ли среди этих платьев такого, которые ты когда-либо видел?» Мессер Торелло
стал смотреть и заметил те, которые его жена подарила Саладину; не предполагая,
однако, что это были именно они, он все-таки сказал: «Государь мой, я не
признаю ни одного, правда, вот эти две одежды похожи на те, в которые я был
когда-то одет вместе с тремя купцами, остановившимися в моем доме».
Тогда
Саладин, не будучи в состоянии удержаться далее, нежно обнял его, говоря: «Вы –
мессер Торелло д’Истрия, а я – один из трех купцов, которым жена ваша дала эти
платья; теперь настало время упрочить вашу уверенность в том, каков мой товар,
как, уезжая, я говорил вам, что может случиться». Услыхав это, мессер Торелло
обрадовался, но и устыдился: радовался тому, что принимал такого гостя,
стыдился потому, что, ему казалось, он бедно участвовал его. На это Саладин
сказал: «Мессер Торелло, так как сам бог послал вас ко мне, знайте, что теперь
не я, а вы здесь хозяин». Оба радостно приветствовали друг друга, а Саладин,
повелев его облечь в царственные одежды, вывел его к своим набольшим баронам,
много говорил в похвалу его доблести и приказал, чтобы каждый, кому дорога
милость его, чествовал его, как его собственную особу, что каждый отныне и
делал, но более других те два синьора, которые были в его доме товарищами
Саладина.
Величие
неожиданной славы, в какой очутился мессер Торелло, отвлекли немного его мысли
от Ломбардии, тем более что он твердо был уверен, что письмо его дошло до дяди.
В тот день, когда Саладин взял в плен стан и войско христиан, умер среди них и
был погребен некий рыцарь из Прованса, не важный по достоинствам, которого
звали мессер Торелло ди Диньес; вот почему каждый из войска, где мессера
Торелло д’Истрия знали за его благородство, услыхав, что «мессер Торелло
скончался», подумал, что то мессер Торелло д’Истрия, а не Диньес;
присоединившееся к тому взятие в плен не позволило разуверить заблуждавшихся;
потому многие итальянцы вернулись с этим известием, а между ними нашлись и
такие самонадеянные, которые осмелились говорить, что видели его мертвым и были
при погребении. Все это, дойдя до жены и родственников его, было причиной
величайшей, невыразимой печали не только для них, но для каждого, кто его знал.
Долго
было бы рассказывать, каковы и сколь велики были горе, печаль и слезы его жены,
которая после нескольких месяцев постоянного горевания стала сетовать менее,
когда за нее начали свататься многие из именитейших людей Ломбардии, а братья и
родные принялись убеждать ее снова выйти замуж. В этом она много раз отказывала
с величайшим плачем, но, наконец, ей пришлось, вынужденной, поступить, как
желали ее родные, с тем условием, что она останется, не выходя замуж, столько
времени, сколько пообещала мессеру Торелло.
Пока в
Павии дела его жены находились в таком положении и оставалась, быть может, неделя
до срока, когда она должна была выйти замуж, случилось однажды, что мессер
Торелло встретил в Александрии человека, которого он видел, как он вместе с
послами садился на галеру, шедшую в Геную; потому, велев позвать его, он
спросил, каково было их путешествие и когда они прибыли в Геную? На что тот
ответил: «Господин мой, несчастное путешествие совершила галера, как то я
слышал на Крите, где остался, потому что поблизости Сицилии поднялся опасный
северный ветер, отбросивший их к отмелям Берберии, и никто не спасся, и между
прочим погибли там и оба мои брата». Мессер Торелло, поверив его словам, которые
были вполне правдивы, вспомнив, что срок, испрошенный им у жены, истекает через
несколько дней, и рассчитав, что о его положении в Павии ничего не знают, был
уверен, что жена его снова вышла замуж, и потому впал в такую печаль, что
потерял охоту есть и слег в постель, решившись умереть. Когда Саладин, очень
его любивший, услыхал о том, пришел к нему и, после многих настоятельных просьб
узнав причину его печали и болезни, много порицал его, что он не сказал ему о
том раньше, а затем попросил его успокоиться, уверяя, что если он его
послушает, все так устроится, что к назначенному сроку он будет в Павии. И он
рассказал ему, как он это устроит.
Мессер
Торелло поверил словам Саладина и, наслышавшись много раз, что это возможно и
часто делалось, начал бодриться и стал просить Саладина, чтобы он поторопился.
Саладин приказал одному из своих некромантов, искусство которого уже испытал,
чтоб он нашел способ перенести в одну ночь мессера Торелло на кровати в Павию,
на что некромант отвечал, что все будет исполнено, но что для его же блага
мессера Торелло надо усыпить. Устроив это, Саладин вернулся к мессеру Торелло
и, найдя его твердо решившимся попасть, коли то возможно, в Павию к поставленному
сроку, а если нет, то умереть, сказал ему так: «Мессер Торелло, если вы сердечно
любите жену вашу и боитесь, как бы она не стала женою другого, то видит бог, я
не могу вас порицать за это, так как изо всех когда-либо виденных мною женщин
она – та, чьи нравы и обычаи и уменье держать себя (оставим в стороне красоту,
которая есть не что иное, как бренный цветок) заслуживают, по моему мнению,
наибольшей похвалы и любви. Мне было бы очень приятно, так как судьба привела
вас сюда, если б все то время, какое суждено вам и мне, мы прожили вместе, как
равные властители, в управлении царством, которым я владею; но если уж бог не
судил мне того, ибо вам запало в душу или умереть, или очутиться к назначенному
сроку в Павии, мне было бы крайне желательно узнать о том во-время, дабы я мог
доставить вас в дом ваш с теми почестями, с тем торжеством и той свитой, какая
достоит вашей доблести; но так как и это мне не дано, а вы хотите быть там
тотчас же, я вас доставлю, как могу и тем способом, о каком говорил». На это
мессер Торелло сказал: «Государь мои, и без этих слов дела ваши достаточно доказали
мне ваше благоволение, которое в такой высокой степени я никогда не заслужил; в
полной вере ко всему, что вы говорили, если бы даже вы того не высказали, я
буду жить и умру; но так как я уже принял такое решение, прошу вас, чтобы то,
что вы желаете для меня сделать, было сделано скорее, потому что завтра
последний день, когда меня обязаны ждать». Саладин ответил, что без сомнения
все уже готово.
На
другой день, намереваясь отправить его в следующую ночь, он велел устроить в
большой зале прекрасную, роскошную постель из матрацев, которые были, по их
обычаю, все из бархата и парчи, сверху приказав положить одеяло, вышитое по
известному рисунку крупным жемчугом и драгоценными камнями, которые здесь
впоследствии оценили в несметное сокровище, и две подушки, какие подобной
постели приличествовали. Сделав это, он распорядился, чтобы на мессера Торелло,
уже окрепшего, надели платье на сарацинский образец, богатейшее и красивейшее,
какое кто когда-либо видел, а голову повязали, по их обычаю, одной из его длинных
повязок. Был уже поздний час, когда Саладин с многими из своих баронов
направился в ту комнату, где находился мессер Торелло, и, сев рядом с ним на
кровати, начал почти плача говорить так: «Мессер Торелло, близится час, который
должен разлучить меня с вами, и так как я не могу ни сопутствовать вам, ни дать
вам спутника, ввиду того способа путешествия, который предстоит вам и того не
допускает, мне надо проститься с вами здесь в комнате, для чего я и пришел.
Потому, прежде чем препоручить вас богу, я попрошу вас, во имя любви и дружбы,
существующей между нами, чтобы вы памятовали меня; и если то возможно, прежде
чем истекут наши дни, что бы вы, приведя в порядок свои дела в Ломбардии, хоть
один раз приехали повидаться со мною, дабы я мог хоть на этот раз, порадовавшись
свиданию с вами, исправить тот недочет, который ваш спех заставляет меня совершить
теперь; а пока это случится, да не будет вам в труд извещать меня письмами, и о
чем бы вы ни пожелали попросить меня, я наверное исполню все более охотно, чем
для кого-либо из живущих».
Мессер
Торелло не мог удержать своих слез и, так как они мешали ему, отвечал в
немногих словах, что ему невозможно когда-либо запамятовать его благодеяния и
его доблесть и что он без сомнения исполнит, что он ему повелел, если у него
хватит жизни. После того Саладин, нежно обняв и поцеловав его, с великим плачем
сказал ему: «Бог да сопутствует вам! – и вышел из комнаты, а затем все
другие бароны попрощались с ним и вместе с Саладином направились в тот зал, где
была приготовлена постель.
Так как
было уже поздно и некромант дожидался, чтобы привести свое дело в исполнение, и
торопил их, явился врач с напитком и, уверив Торелло, что дает его ему для
подкрепления, велел выпить; прошло немного времени, как он заснул. Так,
спящего, его и отнесли на прекрасную кровать, по приказанию Саладина, который
возложил на нее большой красивый венец дорогой цены, с таким знамением, что
впоследствии все ясно уразумели, что то послал Саладин жене мессера Торелло.
Затем он надел на палец мессера Торелло перстень, в который вделан был
карбункул, так блестевший, что, казалось, зажжен факел; его стоимость едва ли
можно было определить. Далее он велел опоясать его мечом, украшения которого
оценить было бы нелегко; сверх того он приказал приколоть ему спереди пряжку,
где были жемчужины, подобных которым никогда не видели, и много других
драгоценных камней; с того и другого бока велел поставить два больших золотых
сосуда, полных дублонов, а кругом его много ниток из жемчуга, перстней и поясов
и другие вещи, о которых долго было бы рассказывать. Устроив все это, он снова
поцеловал мессера Торелло, а некроманту сказал, чтобы он поторопился;
вследствие чего, в присутствии Саладина, кровать, как была с мессером Торелло,
умчалась, а Саладин остался, беседуя о нем со своими баронами.
Уже
мессер Торелло очутился, как о том и просил, в церкви св. Петра в Чьель д’Оро в
Павии, со всеми вышереченными драгоценностями и украшениями, и еще спал, когда
позвонили к заутрени, и ключарь, войдя в церковь со свечой в руке, тотчас же увидел
богатый одр и не только изумился, но, ощутив величайший страх, бросился бежать
назад; увидев его бегущим, аббат и монахи удивились и спросили его, какая тому
причина. Монах все рассказал. «Эх, – сказал аббат, – ведь ты уже не
мальчик, не новичок в этой церкви, а так легко пугаешься! Пойдем-ка мы посмотрим,
кто тебе устроил буку». Затеплив несколько свечей, аббат со всеми своими
монахами вошли в церковь и увидели ту кровать, столь чудную и богатую, а на ней
спящего рыцаря; пока, нерешительные и боязливые, они, не подходя к постели,
рассматривали роскошные драгоценности, случилось, что сила напитка иссякла и
мессер Торелло, проснувшись, испустил глубокий вздох. Как увидели это монахи, а
с ними вместе и аббат, перепуганные, бросились все бежать, крича: «Господи,
помилуй!»
Мессер
Торелло, раскрыв глаза и осмотревшись, ясно понял, что он там, куда просил Саладина
себя доставить, чем он был очень доволен; вследствие этого, поднявшись и сев,
он внимательно рассмотрел, что было вокруг него, и хотя щедрость Саладина и
ранее была ему известна, теперь она представилась ему большею, и он более ее
познал. Тем не менее, не переменяя положения, слыша, что монахи бегут, и поняв,
почему, он принялся кликать аббата по имени, прося его не бояться, ибо он –
Торелло, его племянник. Услышав это, аббат еще более устрашился, ибо считал его
умершим за несколько месяцев назад, но по некотором времени, успокоенный
хорошими доводами, слыша, что его все еще зовут, он, положив на себя знамение
креста, пошел к нему. Мессер Торелло сказал ему: «Отец мой, чего вы боитесь? Я
жив, по милости божьей, и вернулся сюда из-за моря». Хотя у него была большая
борода и он сам в арабской одежде, аббат по некотором времени все-таки признал
его и, совсем уверившись, взял его за руку и сказал: «Сын мой, добро пожаловать!»
И он продолжал: «Тебе нечего дивиться нашему страху, потому что нет в этом
городе человека, который не был бы совершенно уверен, что ты умер, настолько,
что, скажу тебе, мадонна Адалиэта, твоя жена, побежденная просьбами и угрозами
своих родных, против своего желания, снова выходит замуж и сегодня утром должна
отбыть к новому супругу; и свадьба и все, что нужно для торжества, уже готово».
Встав с
богатой постели и радостно приветствовав аббата и монахов, мессер Торелло попросил
всех, чтобы они никому не сказывали о его возвращении, пока он не устроит
одного своего дела. Затем, велев припрятать драгоценные вещи, он рассказал
аббату все, что с ним было до этой поры. Аббат, радуясь его удаче, вместе с ним
возблагодарил господа. Затем мессер Торелло спросил аббата, кто такой новый муж
его жены. Аббат объяснил ему; на это мессер Торелло сказал: «Прежде чем узнают
о моем возвращении, я намерен посмотреть, как будет держать себя на этой
свадьбе моя жена; потому, хотя и не в обычае, чтобы духовные люди ходили на
такие пиры, я желаю, чтобы из любви ко мне вы так устроили, чтобы нам туда
явиться». Аббат ответил, что сделает это охотно, и, когда настал день, послал
сказать молодому, что он с товарищем желают быть на его свадьбе; на что тот
отвечал, что ему это очень приятно.
Когда
настал час обеда, мессер Торелло, в том платье, в каком был, отправился с
аббатом в дом молодого, причем всякий, кто его видел, глядел на него с
удивлением, до никто не признал, а аббат всем говорил, что это – сарацин, посланный
султаном к французскому королю в качестве посла. И вот мессера Торелло посадили
за стол как раз напротив его жены, на которую он смотрел с величайшим
удовольствием, и ему казалось по лицу, что она опечалена этой свадьбой. Она также
смотрела на него порой, не потому, чтобы хотя бы сколько-нибудь его признала,
ибо тому препятствовали и большая борода, и невиданный наряд, и прочное
убеждение, в котором она находилась, что он умер. Когда мессеру Торелло
показалось, что настало время испытать, помнит ли она его, он снял с руки
кольцо, подаренное ему женою при его отъезде, и, велев позвать мальчика,
прислуживавшего ей, сказал ему: «Скажи от меня молодой, что в моей стране
существует обычай: когда какой-нибудь чужеземец, как я, обедает на пиру у
какой-нибудь молодой, какова она, она посылает ему, в знак того, что ей приятно
его присутствие за столом, кубок, полный вина, из которого сама пьет, а когда
гость отопьет из него сколько ему угодно и закроет кубок, молодая выпивает, что
осталось». Мальчик передал это поручение даме, которая, как женщина воспитанная
и умная, полагая, что он – человек очень именитый, и желая показать, что ей
приятно его присутствие, велела взять большой позолоченный кубок, стоявший
перед нею, и, наполнив вином, поднести гостю, что и было сделано.
Мессер
Торелло, положив себе в рот ее перстень, устроил так, что во время питья
опустил его в кубок, чего никто не заметил, и, оставив в нем немного вина,
закрыл его и отослал даме. Та взяла его, чтобы вполне исполнить его обычай,
открыла и, когда поднесла ко рту, увидела перстень; молча она бросила на него
взгляд и узнала, что это – тот самый, который она дала мессеру Торелло при его
отъезде; взяв его и внимательно присмотревшись к тому, кого считала чужеземцем,
и уже признав его, она, точно бешеная, опрокинула стол, что был перед нею,
крича: «Вот мой хозяин, это воистину мессер Торелло». И, бросившись к столу, за
которым он сидел, не обращая внимания на свои платья и на то, что было на
столе, она перекинулась через него, насколько могла, крепко обняла мужа, и
ничьим словом, ни делом нельзя было оторвать ее от его шеи, пока мессер Торелло
не сказал ей, чтобы она немного опомнилась, потому что времени обнять его ей
предоставлена будет вдоволь.
Тогда
она встала, и между тем как все на свадьбе были смущены, а отчасти и более чем
когда-либо обрадованы возвращением такого рыцаря, все по его просьбе умолкли, а
мессер Торелло рассказал всем, что с ним приключилось со дня его отъезда до
настоящего времени, прибавив в заключение, что достойному мужу, который, считая
его умершим, взял за себя его жену, не может быть неприятно, если он,
оказавшись живым, возьмет ее назад. Молодой, хотя и несколько смущенный,
ответил прямо и по-дружески, что в его власти поступить со своей
собственностью, как ему заблагорассудится. Дама оставила там перстень и венец,
полученный от нового супруга, надела перстень, вынутый из кубка, а также венец,
присланный ей султаном; выйдя из дому, где находились, они с торжественностью
брачного шествия отправились в дом мессера Торелло и здесь долгим и веселым
праздником утешили неутешных друзей, родных и всех граждан, смотревших на него
почти как на чудо. Мессер Торелло уделил часть своих драгоценностей тому, кто
понес свадебные издержки, аббату и многим другим, известил с разными посланцами
Саладина о своем счастливом возвращении на родину, признавая себя его слугою и
другом, и много еще лет жил с своей достойной супругой, изощряясь более
прежнего в подвигах великодушия.
Таков-то
был конец бедствий мессера Торелло и его милой жены, такова награда за их приветливые
и всегда готовые щедроты. Многие стараются их творить, но хотя у них есть на то
средства, они так неумелы, что прежде чем сотворить их, заставляют платить за
них более, чем они стоят; потому, если им не выпадает за то награды, тому нечего
удивляться ни им самим, ни другим.
|
