Увеличить |
Новелла вторая
Гино
ди Такко берет в плен аббата Клюньи, излечивает его от болезни желудка и затем
отпускает. Тот, вернувшись к римскому двору, мирит Гино с папой Бонифацием и
делает его госпиталитом.
Уже
раздались похвалы щедроте, оказанной королем Альфонсом флорентийскому рыцарю,
когда король, которому она очень понравилась, приказал продолжать Елизе. И она
тотчас же начала: – Нежные мои дамы, что король оказался щедрым и обратил свою
щедрость на человека, у него служившего, этого нельзя не назвать похвальным и
великим делом. Что же скажем мы, когда сообщим об одном духовном лице,
обнаружившем удивительное великодушие к человеку, к которому если бы отнесся
враждебно, то не был бы никем за то осужден? Разумеется, не скажем иного, как
только то, что поступок короля был доблестью, а поступок духовного – чудом, ибо
они гораздо стяжательнее женщин и на ножах со всякой щедростью. И хотя всякий
человек естественно жаждет отметить за полученные оскорбления, духовные, как то
мы видим, хотя и проповедуют терпение и сильно поощряют к отпущению обид, сами
устремляются к мести более пылко, чем другие люди. Вот об этом-то, то есть о
том, сколь великодушным оказался один духовный, вы и узнаете ясно из следующей
моей новеллы.
Гино ди
Такко, человек очень известный своею жестокостью и своими разбоями, будучи изгнан
из Сиэны и став врагом графов ди Санта Фьоре, возмутил Радикофани против
римской церкви и, поселившись там, велел своим разбойникам грабить всех
проезжавших по окружной местности. Тогда в Риме папой был Бонифаций VIII и ко
двору его явился аббат Клюньи, считающийся одним из самых богатых на свете
прелатов; когда здесь у него испортился желудок, врачи посоветовали ему
отправиться на сиэнские воды, где он несомненно выздоровеет. Вследствие этого с
дозволения папы, не заботясь о молве, которая шла о Гино, он, богато
снарядившись, с вьючными и верховыми лошадьми и слугами пустился в путь.
Услыхав о его прибытии, Гино расставил сети и, не упустив ни одного мальчишки,
окружил в одном узком месте аббата со всей его свитой и вещами. Совершив это,
он послал к нему одного из своих, самого изворотливого, под хорошим прикрытием
и велел сказать ему любезно от своего лица, не угодно ли ему будет остановиться
у Гино в замке. Как услышал это аббат, отвечал очень гневно, что не желает
того, что у него нет дела до Гино, и он намерен ехать далее, и охотно бы
посмотрел, кто ему в том помешает. На это посланец смиренным тоном сказал:
«Мессере, вы пришли в край, где, кроме могущества божия, мы ничего не боимся,
где все отлучения и запрещения отлучены; потому не благоугодно ли будет вам избрать
лучшее, угодив в этом деле Гино».
Пока велись
эти речи, вся та местность уже окружена была разбойниками; потому, видя, что он
со своими в плену, аббат, сильно негодуя, направился вместе с посланцем к
замку, с ним и все его спутники и поклажа; когда он слез с коня, по приказанию
Гино его одного поместили в небольшой комнате дворца, очень темной и неудобной,
а все другие, смотря по своему положению, были очень хорошо устроены в замке,
коней и всю кладь прибрали и ни до чего не дотронулись. Когда все было сделано,
Гино пошел к аббату и говорит: «Мессере, Гино, у которого вы в гостях, посылает
вас просить, не соблаговолите ли вы объяснить ему, куда вы ехали и по какому
поводу». Аббат, как человек умный, понизив свое высокомерие, объяснил ему, куда
он ехал и зачем. Выслушав его, Гино удалился, намереваясь излечить его без
купания, велел постоянно поддерживать в комнате хороший огонь и хорошенько
сторожить ее, и не возвращался к нему до другого утра; тогда он поднес ему на
белоснежной салфетке два ломтя поджаренного хлеба и большой стакан белого вина из
Коркильи, того самого, что принадлежало самому аббату, и так сказал ему: «Мессере,
когда Гино был помоложе, он занимался медициной и, говорит, научился, что нет
лучше средства против болезни желудка, чем то, которое он испытывает на вас;
то, что я вам принес, лишь начало лечений; потому кушайте и подкрепитесь».
Аббат, которого больше разбирал голод, чем было охоты до шуток, хотя и негодуя,
съел хлеб и выпил вино, а затем повел многие высокомерные речи, о многом
расспросил и многое посоветовал, и в особенности просил повидать Гино. Выслушав
его, Гино иные речи как пустые оставил без ответа, на другие отвечал очень
вежливо, утверждая, что, как только будет возможность, Гино посетит его; так
сказав, он расстался с ним и вернулся к нему не ранее следующего дня, с таким
же количеством поджаренного хлеба и вина. Так продержал он его несколько дней,
пока не заметил, что аббат поел сухих бобов, которые он нарочно и тайком принес
с собою и оставил; потому он и спросил его, от лица Гино, как он себя чувствует
по отношению к своему желудку. На это аббат ответил: «Мне кажется, я
почувствовал бы себя хорошо, если бы вышел из рук Гино, а затем у меня нет
другого большого желания, как поесть, так излечили меня его лекарства». Тогда,
велев убрать для него и его челяди его же собственною утварью прекрасную
комнату и приготовить большой пир, на который вместе со многими людьми замка
явилась и вся челядь аббата, Гино отправился к нему на другое утро и сказал:
«Мессере, так как вы чувствуете себя хорошо, пора выйти из больницы»; и, взяв
его за руку, он повел его в приготовленный для него покой; оставив его там с
его людьми, он пошел распорядиться, чтобы пир вышел великолепным. Аббат отвел
несколько душу со своими приближенными и рассказал им, какова была его жизнь,
они рассказали ему, наоборот, что Гино удивительно как учествовал их. Когда
настал час трапезы, аббат и все другие по порядку угощаемы были отличными
кушаньями и хорошими винами, а Гино все еще не давал признать себя аббату.
Когда
аббат прожил таким образом несколько дней, Гино, велев собрать в одной зале всю
его кладь, а на дворе внизу всех его коней до самой жалкой клячонки, пошел к
аббату и спросил его, как он себя чувствует и считает ли себя достаточно
сильным для верховой езды. На это аббат ответил, что он достаточно силен и
хорошо поправился желудком и почувствовал бы себя отлично, если бы вышел из рук
Гино. Тогда Гино повел аббата в залу, где было его имущество и его челядь, и,
велев ему подойти к окну, откуда он мог увидеть всех своих коней, сказал: «Отец
аббат, вы должны знать, что положение дворянина, изгнанного из дому и бедного,
и множество сильных врагов и необходимость защитить свою жизнь и достоинство, а
не преступность духа побудили меня, Гино ди Такко, стать разбойником на дорогах
и врагом римского двора, но так как вы кажетесь мне достойным человеком, я,
излечив вас от болезни желудка, как я то сделал, не намерен поступить с вами,
как поступил бы с другим, у которого, попадись он мне в руки, подобно вам, я
взял бы такую часть его имущества, какую бы захотел; но я желаю, чтобы вы,
сообразив мою нужду, предоставили мне такую долю своего имущества, какую сами
пожелаете. Все оно всецело здесь перед вами, а ваших лошадей вы можете увидеть
во дворе из этого окна: потому берите часть или все, как вам угодно, и да будет
вам отныне вольно уехать или остаться».
Удивился
аббат, что от разбойника по дорогам исходят столь великодушные слова, это так
ему понравилось, что, внезапно отложив гнев и негодование, наоборот, изменив их
в благоволение, он от всего сердца стал другом Гино, бросился обнимать его и
сказал: «Клянусь богом, чтобы приобресть дружбу такого человека, каким ты мне
теперь представляешься, я готов был бы перенести гораздо большие поношения, чем
какое, казалось мне доныне, ты мне учинил. Проклята будь судьба, принуждающая
тебя к столь предосудительному ремеслу!» Вслед за тем, велев из своих вещей
отобрать очень немногие и необходимые, так же поступив и с лошадьми и предоставив
ему все остальное, он вернулся в Рим.
Папа
знал о поимке аббата, и хотя это было ему очень неприятно, он, увидев его,
спросил его, какую пользу принесло ему купанье. Аббат ответил на это, улыбаясь:
«Святой отец, я нашел поближе бань отличного врача, прекрасно меня
излечившего»; и он рассказал ему каким образом, над чем папа посмеялся. Продолжая
свой рассказ, аббат, движимый великодушием, попросил у него одной милости;
папа, ожидавший, что он попросит другого, с готовностью согласился исполнить, о
чем он его попросит. Тогда аббат сказал: «Святой отец, то, о чем я намерен
просить вас – не иное, как чтобы вы снова обратили вашу милость на Гино ди
Такко, моего врача, ибо в числе других храбрых и достойных мужей, с какими я
когда-либо был знаком, он поистине один из лучших, и зло, им учиняемое, я
скорее вменяю в вину судьбе, чем в его собственную. Если вы измените его
судьбу, обеспечив его чем-либо, чем он мог бы существовать соответственно
своему званию, я нимало не сомневаюсь, что в скором времени и вы будете о нем
такого же мнения, что и я».
Когда
услышал это папа, как человек великодушный и любивший людей достойных, сказал,
что сделает это охотно, если он таков, как он о нем говорил; пусть велит ему
явиться безбоязненно. Обеспеченный таким образом, Гино, по желанию аббата,
приехал ко двору, и не прошло много времени, как папа признал его за человека
достойного и, примирившись с ним, дал ему великий приорат в ордене Госпиталя,
рыцарем которого его поставил. В этом звании он и пробыл пожизненно, как друг и
служитель святой церкви и аббата Клюньи.
|