Увеличить |
Новелла пятая
Мессер
Форезе да Рабатта и мессер Джьотто, живописец, возвращаясь из Муджелло, взаимно
издеваются над своим жалким видом.
Когда
Неифила умолкла и дамы выразили большое одобрение ответу Кикибио, Памфило так
начал по желанию королевы: – Дражайшие дамы, часто случается, что как фортуна
среди низких ремесл таит иногда величайшие сокровища доблести, что недавно
показала Пампинея, так природа скрывает в безобразнейших человеческих телах
чудеснейшие дарования. Это ясно проявилось в двух наших согражданах, о которых
я намерен коротенько рассказать вам. Ибо один из них, прозванный мессер Форезе
да Рабатта, был маленького роста, безобразный, с таким плоским лицом и такой
курносый, что было бы гадко и тому из семьи Барончи, у которого лицо было всего
уродливее; а вместе с тем у него было такое понимание законов, что многие
знающие люди прозвали его сокровищницей гражданского права. Другой, имя
которому было Джьотто, обладал таким превосходным талантом, что не было ничего,
что в вечном вращении небес производит природа, мать и устроительница всего
сущего, что бы он карандашом либо пером и кистью не написал так сходно с нею,
что, казалось, это не сходство, а скорее сам предмет, почему нередко случалось,
что вещи, им сделанные, вводили в заблуждение чувство зрения людей, принимавших
за действительность, что было написано. Так как он снова вывел на свет
искусство, в течение многих столетий погребенное по заблуждению тех, кто писал,
желая скорее угодить глазам невежд, чем пониманию разумных, он по праву может
быть назван одним из светочей флорентийской славы; тем более, чем с большею
скромностью он приобрел ее, будучи, пока жил, мастером надо всеми и постоянно
отказываясь от названия мастера. И этот отверженный им титул тем более блестел
на нем, чем с большим желанием и жадностью им злоупотребляли те, что знали
менее его, либо его ученики. Но хотя его искусство было и превосходное, он тем
не менее ни фигурой, ни лицом не был ничем красивее мессера Форезе.
Но,
обращаясь к новелле, скажу, что у мессера Форезе и Джьотто были в Муджелло
имения; случилось мессеру Форезе поехать поглядеть на свои, в ту пору, когда
летом суды не действуют, и он уже возвращался верхом на дрянной лошаденке,
когда встретил Джьотто, также осмотревшего свои поместья и возвращавшегося во
Флоренцию. Был он и по лошади и по убранству ничем его не лучше; как люди
старые, двигаясь тихим шагом, они поехали вместе. Случилось, как то часто
бывает летом, что их внезапно захватил дождь, от которого они как могли скорее
укрылись в доме одного крестьянина, приятеля и знакомого того и другого. По
некотором времени, когда не видно было, что дождь перестанет, а им хотелось в
тот же день попасть во Флоренцию, они попросили крестьянина ссудить им два
старых плаща, какие носят в Романье, и две шляпы, изношенных до ветхости, ибо
лучших не было, и пустились в путь. И вот, когда они проехали немного, видя
себя совсем промокшими и загрязненными брызгами, которые лошади, ступая,
производят в большом количестве (что обыкновенно не умножает благоприличия),
они, долго ехавшие молча, принялись беседовать, так как и погода несколько
разгулялась. Мессер Форезе ехал, слушая Джьотто, который был отличный собеседник;
начав разглядывать его сбоку, с головы до ног и всего кругом и видя его таким
растрепанным и некрасивым, он, не обращая внимания на самого себя, засмеялся и
сказал: «Джьотто, что если бы теперь встретился с нами какой-нибудь чужой
человек, никогда не видевший тебя, как ты полагаешь: поверил ли бы он, что ты –
лучший живописец в мире, каков ты и есть?» На это Джьотто тотчас же ответил:
«Мессере, я думаю, что поверил бы, если бы, взглянув на вас, поверил, что вы
знаете аз-буки-веди». Как услышал это мессер Форезе, познал свою оплошность и
увидел, что каков был товар, такова была и цена.
Новелла шестая
Микеле
Скальда доказывает некоторым молодым людям, что Барончи – самые благородные
люди на сеете и в приморье, и выигрывает ужин.
Дамы еще
смеялись над прекрасным и быстрым ответом Джьотто, когда королева велела
продолжать Фьямметте, начавшей говорить таким образом: – Юные дамы, Барончи,
упомянутые Памфило, может быть, не так вам известные, как ему, напомнили мне
новеллу, в которой доказывается, каково их благородство. Не отходя от нашего
предмета, я хочу рассказать вам ее.
Не мало
времени прошло с тех пор, как в нашем городе жил юноша по имени Микеле Скальца,
самый приятный и потешный человек в свете, у которого наготове были самые
невероятные рассказы, почему молодым флорентийцам было очень приятно залучить
его к себе, когда они собирались обществом. Случилось однажды, когда он был с
некоторыми другими в Монт Уги, что между ними возник такой спор: какие из
флорентийцев самые родовитые и древнего рода? Из них одни говорили, что Уберти,
другие – что Ламберти; один – одно, другой – другое, как кому казалось. Слушал
это Скальца и, усмехнувшись, сказал: «Убирайтесь вы, убирайтесь, дураки, вы
сами не знаете, что говорите: самые благородные и древние – Барончи; в этом
согласны все философы и все, кто их знает, как я; и дабы вы не подумали, что я
разумею других, я говорю о Барончи у Санта Мария Маджьоре, ваших соседях». Как
услышали это молодые люди, ожидавшие, что он скажет другое, все начали
издеваться над ним, говоря: «Ты смеешься над нами, точно мы не знаем Барончи,
как и ты».
Скальца
сказал: «Клянусь евангелием, я не смеюсь, а говорю правду, и если есть между
вами кто-нибудь, кто побьется об ужин для победителя и шестерых товарищей по
его благоусмотрению, я охотно его поставлю и сделаю еще больше, предоставив
себя суду всякого, кого вам будет угодно». Один из них, по имени Нери Моннини,
сказал: «Я намерен выиграть этот ужин». Сговорившись выбрать судьею Пьеро ди
Фьорентино, в доме которого они находились, они пошли к нему, а за ними и все
другие, чтобы посмотреть, как проиграет Скальца, и раздосадовать его. Когда они
рассказали все, что было говорено. Пьеро, юноша разумный, выслушал сперва
доводы Нери, затем, обратившись к Скальца, сказал: «А ты как докажешь то, что
утверждаешь?» Скальца ответил: «Как? Я докажу это таким доводом, что не только
ты, но и он, отрицающий это, скажет, что я говорю правду. Вы знаете, что чем
род древнее, тем благороднее, это и они только что промеж себя утверждали.
Барончи древнее всех других, стало быть благороднее; доказав, что они древнее,
я без сомнения выиграю заклад. Вы должны знать, что Барончи были сотворены природою
в то время, когда она начала учиться живописи, а другие люди были созданы ею,
когда она уже умела писать. А что я говорю в данном случае правду, то обратите
внимание на Барончи и на других людей: тогда как у всех других вы увидите лица
благообразные и соответственно правильные, из Барончи у одного вы найдете лицо
очень длинное и узкое, у другого чрезмерно широкое, у кого нос очень длинный, у
кого короткий; у иного подбородок выпятился вперед и загнут кверху, скулы точно
у осла; есть такие, у которых один глаз более другого, у иных один ниже
другого, как бывает на лицах, которые чертят дети, когда впервые учатся рисовать.
Из чего, как я уже сказал, видно очень ясно, что природа устроила их, когда
училась живописи, так что они древнее других, стало быть и благороднее».
Когда
Пьеро, бывший судьею, и Нери, побившийся о заклад об ужин, и все другие представили
себе все это, выслушав забавный довод Скальца, принялись все смеяться и
утверждать, что Скальца прав и выиграл ужин и что поистине Барончи самые
благородные и древние, какие есть, не только во Флоренции, но на свете и в
приморье. Поэтому, желая сказать, что лицо у мессера Форезе некрасиво, Памфило
имел право выразиться, что и для любого из Барончи оно было бы гадким.
|