 Увеличить |
Новелла восьмая
Фреско
советует своей племяннице не смотреться в зеркало, если, как она говорила, ей
неприятно видеть людей противных.
Новелла,
рассказанная Филострато, на первых порах слегка уязвила стыдом сердца слушавших
дам, знаком чего был стыдливый румянец, показавшийся на их лицах; затем,
переглядываясь друг с другом и едва удерживаясь от смеха, они, хихикая,
дослушали рассказ. Когда он пришел к концу, королева, обратись к Емилии, велела
ей продолжать. И она начала, глубоко переводя дух, точно недавно проснулась: –
Милые девушки, так как продолжительное раздумье усиленно и долго держало меня
вдали отсюда, я, повинуясь королеве, обойдусь новеллой, быть может более
краткой, чем бы то сделала, если бы была здесь духом, и расскажу вам о глупом
заблуждении одной девушки, которое шутливым словом исправил бы ее дядя, если бы
она была в состоянии понять его.
Итак, у
одного человека, по имени Фреско да Челатико, была племянница, которую звали
уменьшительно Ческа; хотя она была красива станом и лицом (не из тех, впрочем,
ангельских лиц, какие мы нередко встречаем), она считала себя таковой и столь
превосходной, что у нее вошло в обычай порицать мужчин и женщин и все, что она
ни видела, вовсе не принимая в расчет самое себя, а была она тем неприятнее,
докучливее и придирчивее всякой другой, что ничего нельзя было сделать ей по нраву,
к тому же она была столь надменна, что, если бы даже она происходила из
французского королевского рода, того было бы слишком. Когда она шла по улице,
обнаруживала такую гадливость, что ничего другого не делала, как только
морщилась, точно воняло от всякого, кого она видела или встречала. Не говорю о
многих других неприятных и противных ее выходках; случилось однажды, что
вернувшись домой, где был и Фреско, сев с ним рядом и кривляясь, она то и
делала, что отдувалась, вследствие чего Фреско спросил ее: «Что это значит.
Ческа, что сегодня праздник, а ты так скоро вернулась домой?» На это она, вся
исходя жеманством, ответила: «То правда, что я вернулась скоро, но не
воображала же я, чтобы в этом городе мужчины и женщины могли быть так неприятны
и невыносимы, как теперь; нет ни одного прохожего на улице, который не был бы
мне противен, как лихо, и нет, я думаю, на свете женщины, которой было бы
досаднее видеть неприятных людей, чем мне; так чтоб не видеть их, я так скоро и
вернулась». Фреско, которому страшно не нравились презрительные ухватки
племянницы, отвечал ей на это: «Дочь моя, если тебе так не нравятся неприятные
люди, как ты это говоришь, и ты желаешь жить весело, не глядись никогда в
зеркало». Но та, которая была пустее тростника, а мудростью мнила сравниться с
Соломоном, поняла смысл остроты Фреско не лучше, чем то сделал бы баран;
напротив того, сказала, что станет глядеться в зеркало, как и другие. Так она и
осталась при своей дурости и теперь еще остается.
Новелла девятая
Гвидо
Кавальканти язвит, под видом приличной шутки, нескольких флорентийских дворян,
заставших его врасплох.
Когда
королева заметила, что Емилия отбыла свою новеллу и что никому не осталось
рассказывать, кроме нее, за исключением того, кто пользовался льготой говорить
последним, она начала так: – Прелестные дамы, хотя сегодня вы предвосхитили у
меня более двух новелл, из которых я намеревалась рассказать вам какую-нибудь,
тем не менее у меня осталась для сообщения одна, в заключении которой есть
такое острое слово, что столь глубокомысленного еще не было сказано.
Итак, вы
должны знать, что в прежние времена были в нашем городе очень хорошие и похвальные
обычаи, из которых ныне не осталось ни одного благодаря любостяжанию, развившемуся
в нем вместе с богатствами и всех их изгнавшему. В числе их был и такой, что по
разным местностям Флоренции собирались именитые граждане соседних улиц и
составляли общество из известного числа лиц, наблюдая, чтобы принимались лишь
такие, которые были бы в состоянии надлежащим образом понести расходы. Сегодня
один, завтра другой, и так все по порядку держали стол, каждый в свой день, для
всего общества, причем часто угощали именитых чужеземцев, когда таковые
приезжали, а также и других горожан. Точно так же, по крайней мере раз в году,
они являлись одетыми на один лад, в некоторые особые дни разъезжали вместе по
городу, иногда устраивали военные игры, преимущественно в главные праздники или
когда приходила в город какая-нибудь радостная весть о победе или о чем другом.
В числе
подобных обществ было и общество мессера Бетто Брунеллески, в которое мессер
Бетто и его товарищи очень старались привлечь Гвидо, сына Кавальканте деи
Кавальканти; и не без причины, ибо, не говоря о том, что он был из лучших
логиков на свете и отличный знаток естественной философии (до чего обществу
мало было дела), он был и приятнейший человек, хороших нравов, и прекрасный
собеседник; и что бы он ни пожелал сделать, что пристало порядочному человеку,
то он умел сделать лучше всякого другого; к тому же был он очень богат, а как умел
почтить всякого, кто, по его мнению, был того достоин, того и не выразить
словами. Но мессеру Бетто никогда не удавалось залучить его, и он с своими
товарищами полагал, что происходило это оттого, что Гвидо, нередко отдаваясь
своим мыслям, сильно чуждался людей. А так как он держался отчасти учения
эпикурейцев, говорили в простом народе, что его размышления состояли лишь в
искании, возможно ли открыть, что бога нет.
Случилось
однажды, что, выйдя из Орто Сан Микеле и пройдя по Корсо дельи Адимари, которым
он часто хаживал, к Сан Джьовани, где кругом были большие мраморные гробницы,
что ныне в Санта Репарата, и многие другие, Гвидо очутился между находящимися
там колоннами из порфира, теми гробницами и дверями Сан Джьовани, которые были
заперты, – когда мессер Бетто и общество, проезжая верхом по площади Санта
Репарата, завидели Гвидо между теми гробницами и сказали: «Пойдем, подразним
его». Пришпорив коней, они, как бы в потешном набеге, почти наскакали на него,
прежде чем он заметил, и стали говорить ему: «Гвидо, ты отказываешься быть в
нашем обществе; но скажи, когда ты откроешь, что бога нет, то что же из этого
будет?» На это Гвидо, видя себя окруженным, тотчас же сказал: «Господа, вы
можете говорить мне у себя дома все, что вам угодно», и, опершись рукою на одну
из тех гробниц, – а они были высокие, – будучи очень легким, он
сделал прыжок, перекинулся на другую сторону и, освободясь от них, удалился.
Те
остались, переглядываясь друг с другом, и стали говорить, что Гвидо выжил из
ума, ибо то, что он ответил, не имеет никакого смысла, и там, где они
обретаются, у них дела не более, чем у всех других граждан, и у Гвидо – не
менее, чем у кого-нибудь из них. На это, обратившись к ним, мессер Бетто
сказал: «Сами вы выжили из ума, коли не поняли его: он вежливо и в немногих
словах сказал нам величайшую в свете грубость, ибо, если вы хорошенько
поразмыслите, эти гробницы – жилища мертвых, так как в них кладутся и покоятся
мертвые, а он говорит, что это – наш дом, дабы показать нам, что мы и другие –
простецы и неученые, сравнительно с ним и другими учеными людьми, хуже мертвых
и потому, находясь здесь, обретаемся у себя дома». Тогда все поняли, что хотел
сказать Гвидо и, застыдившись, никогда более не приставали к нему, а мессера
Бетто считали с этих пор проницательным и умным человеком.
|
