Увеличить |
Новелла четвертая
Мессер
Джентиле деи Каризенди, прибыв из Модены, извлекает из гробницы любимую им
женщину, принятую и похороненную за умершую; оправившись, она родит сына, а
мессер Джентиле возвращает ее вместе с ребенком ее мужу, Никколуччьо
Каччьянимико.
Всем
показалось удивительным делом, что кто-либо мог оказаться щедрым своей собственной
кровью, и все утверждали, что Натан своим великодушием поистине превзошел
испанского короля и аббата Клюньи. После того как об этом много поговорили и
так и сяк, король, обратившись к Лауретте, объявил ей свое желание, чтобы она
рассказала, почему Лауретта тотчас и начала: – Юные дамы, нам говорили о
великих и прекрасных делах, и кажется мне, не осталось ничего, о чем бы нам,
стоящим на очереди рассказа, можно было распространиться (так все новеллы исполнены
были повествований о высоких делах великодушия), если не обратиться нам к
любовным делам, представляющим обильный повод к беседам на разные сюжеты. Как
по этой причине, так и потому, что к этому нас должны увлекать нарочито наши
лета, я хочу сообщить вам о великодушном поступке одного влюбленного, поступке,
который, если все взять в расчет, покажется вам не менее достойным всех
рассказанных, если верно то, что люди отдают сокровища, забывают вражду и, что
гораздо более, полагают в тысячи опасностей жизнь, и честь, и доброе имя, лишь
бы обладать любимым предметом.
Итак,
жил в Болонье, известнейшем городе Ломбардии, рыцарь, очень почтенный, по своим
доблестям и благородству крови, по имени мессер Джентиле Каризенди, который,
будучи молодым человеком, влюбился в некую благородную даму, по имени мадонну
Каталину, жену некоего Никколуччьо Каччьянимико; неудачливый в любви дамы, он,
почти отчаявшись, отправился в Модену, куда был позван подестой. В то время как
Никколуччьо не было в Болонье, а его жена, будучи беременной, отправилась в
одно свое поместье, милях в трех от города, случилось, что на нее внезапно
напал жестокий недуг, такой и столь сильный, что он угасил в ней всякий признак
жизни, почему какой-то врач и счел ее умершей; а так как ее близкие
родственницы говорили, будто слышали от нее, что она забеременела не так давно,
и полагали, что ребенок не мог быть доношен, то, недолго думая, и похоронили
ее, со многими слезами, как была, в усыпальнице ближней церкви.
Об этом
один приятель тотчас же сообщил мессеру Джентиле, который, хотя и был и нищ ее
любовью, сильно погоревал о ней и, наконец, сказал: «Итак, ты умерла, мадонна
Каталина! Пока ты была жива, я никогда не был удостоен твоего взгляда, потому
теперь, когда ты не можешь противиться мне, мне непременно надо взять с тебя,
мертвой, поцелуй». Так сказав, он, распорядившись, чтобы его отъезд оставался в
тайне, ночью сел на коня с своим служителем и, не останавливаясь, прибыл к
месту, где похоронена была дама; вскрыв гробницу и осторожно войдя в нее, он
лег рядом с дамой, приблизил свое лицо к ее лицу и несколько раз поцеловал ее,
проливая обильные слезы. Но как мы видим, что людские желания не
удовлетворяются никакими границами, а всегда стремятся далее, особливо у
влюбленных, он, решившись не оставаться там более, сказал: «Почему бы мне не
прикоснуться хоть немного к ее груди, раз я здесь?» Побежденный этим желанием,
он положил ей руку на грудь и, подержав ее некоторое время, почувствовал, что у
нее как будто немного бьется сердце. Отогнав от себя всякий страх и доискиваясь
сознательнее, он заключил, что она, наверно, не умерла, хотя жизнь казалась ему
в ней слабой и незначительной; потому он насколько мог осторожнее извлек ее с
помощью своего слуги из гробницы и, положив ее перед собою на коня, тайно
привез ее в свой дом в Болонью.
Здесь
жила его мать, достойная и умная женщина, которая, обстоятельно узнав обо всем
от сына и побуждаемая состраданием, потихоньку, с помощью большого огня и ванн,
вновь вызвала в ней потухшую жизнь. Когда она опомнилась, глубоко вздохнув,
сказала: «Увы! Где я?» На это почтенная женщина ответила: «Успокойся, ты в
хорошем месте». Та, придя в себя, осматриваясь кругом, не зная хорошенько, где
она, и видя перед собою мессера Джентиле, исполнилась удивления и попросила его
мать объяснить ей, каким образом она здесь очутилась, и мессер Джентиле
подробно рассказал ей обо всем. Опечаленная этим, она по некотором времени
поблагодарила его, как сумела, а затем попросила его, во имя любви, которую он
когда-то питал к ней, и его чести, чтобы он не учинил ей в своем доме ничего
противного ее чести и чести ее мужа, а когда настанет время, отпустил бы ее
домой. На это мессер Джентиле отвечал: «Мадонна, каковы бы ни были мои желания
в прежнее время, я не намерен ни теперь, ни впредь (так как господь сподобил
меня такой милости, что вернул мне вас от смерти к жизни, чему причиной была
любовь, которую я к вам прежде питал) обращаться с вами ни здесь, ни в другом
месте иначе, как с дорогой сестрой, но мое благодеяние вам, совершенное этой
ночью, требует некоей награды, и потому я желал бы, чтобы вы не отказали мне в
милости, которой я у вас попрошу». На это дама благодушно ответила, что она на
то готова, если только это ей возможно и не противно чести. Тогда мессер
Джентиле сказал: «Мадонна, все ваши родственники и все жители Болоньи уверены и
верят, что вы умерли, и нет никого, кто бы ждал вас дома, вследствие этого я и
прошу у вас как милости, чтобы вы согласились тайно остаться здесь при моей
матери, пока я не вернусь из Модены, что будет скоро. А причина, почему я вас о
том прошу, та, что я намерен в присутствии достойнейших граждан этого города
представить вас вашему мужу как дорогой и торжественный подарок».
Дама,
зная, чем она обязана рыцарю, и понимая, что просьба его честная, хотя и сильно
желала порадовать своей жизнью родственников, тем не менее решилась сделать
так, как просил мессер Джентиле, что и обещала своим честным словом. Только что
она успела так ответить, как почувствовала, что пришло время родов, и в скором
времени, при нежном уходе матери мессера Джентиле, родила красивого мальчика,
что более чем удвоило радость мессера Джентиле и ее собственную. Мессер
Джентиле распорядился, чтобы приготовлено было все необходимое и за ней
ухаживали, как если бы она была его собственной женой, а сам тайно вернулся в
Модену.
Отбыв
здесь срок своей службы и собираясь вернуться в Болонью, он велел приготовить в
своем доме в то утро, когда он должен был приехать, великое и великолепное
пиршество для многих именитых людей Болоньи, в числе которых был и Никколуччьо
Каччьянимико. Когда он вернулся, слез с коня и, поздоровавшись со всеми, нашел
и свою даму красивее и здоровее прежнего и ее сына здоровым, он, невыразимо
веселый, посадил своих гостей за стол и велел роскошно угостить их множеством
яств. Когда обед уже приближался к концу, он, сговорившись наперед с дамой, что
намерен сделать, и устроившись с нею, как ей держаться, так начал речь:
«Господа, помнится мне, я слышал когда-то, что в Персии существует прекрасный,
по моему мнению, обычай, и именно следующий: когда кто-нибудь желает особо
почтить своего приятеля, то приглашает его к себе в дом и там показывает ему
все, что у него есть самого дорогого, будь то его жена или подруга, или дочь,
или что-либо другое, утверждая, что, как показывает это, так много бы охотнее,
если б мог, показал бы ему свою душу; этот обычай я хочу соблюсти и в Болонье.
Вы по вашей любезности почтили мой пир, а я хочу чествовать вас по персидски,
показав вам то, что у меня есть или когда-либо будет самого дорогого на свете.
Но, прежде чем я это сделаю, я прошу вас сказать мне, что вы думаете об одном
сомнительном случае, который я сообщу вам: у некоего человека есть в доме
хороший и преданнейший слуга, который тяжко заболевает; не дождавшись смерти
больного слуги, хозяин велит вынести его на середину улицы и более не заботится
о нем. Идет чужой человек и, движимый состраданием к болящему, призревает его у
себя в доме и с великим тщанием и тратой возвращает в прежнее здоровье. Если он
оставит его у себя и воспользуется им как слугой, то я желал бы знать, может ли
первый хозяин по справедливости жаловаться или сердиться на второго, если
потребует слугу обратно, а тот не захочет его отдать?»
Именитые
гости, после разных обсуждений, сойдясь в одном мнении, поручили передать свой
ответ Никколуччьо Каччьянимико, потому что он был лучший и изящный говорун.
Тот, похвалив наперед обычай Персии, сказал, что согласен с мнением всех, что
первый хозяин не имеет более никаких прав на своего слугу, ибо не только
пренебрег им в подобных обстоятельствах, но даже выгнал от себя, и что за
благодеяния, оказанные вторым хозяином, слуга, кажется, принадлежит ему по
справедливости, почему, оставив его у себя, второй хозяин не учиняет первому ни
вреда, ни насилия, ни оскорбления. Все остальные, сидевшие за столом, – а
между ними было много доблестных людей, – заявили, что держатся того же,
что было высказано Никколуччьо.
Рыцарь,
удовлетворенный этим ответом, а главное тем, что передал ему Никколуччьо, объявил,
что и он того же мнения, а затем сказал: «Теперь пора учествовать вас согласно
моему обещанию». И позвав двух своих домочадцев, он послал их к даме, которую
велел богато одеть и украсить, приказав передать ей, чтобы она сделала ему удовольствие,
пришла бы порадовать своим присутствием именитых гостей. Та, взяв на руки
своего красавца сынка, вошла в зал в сопровождении двух домочадцев и по
усмотрению рыцаря села рядом с одним из доблестных людей; а он говорит:
«Господа, вот то, что у меня есть и будет мне дороже всего другого; поглядите,
не покажется ли и вам, что я прав».
Гости
приветствовали ее и, много похвалив и заверив рыцаря, что она и должна быть ему
дорога, принялись разглядывать ее, и многие между ними сказали бы, что это она
и есть, если бы не считали ее мертвой. Но больше всех разглядывал ее
Никколуччьо, и когда рыцарь на некоторое время вышел, он, сгорая желанием
узнать, кто она, и не будучи в состоянии удержать себя, спросил ее: из Болоньи
ли она, или чужестранка. Дама, слыша вопрос мужа, с трудом удержалась от
ответа, но все же смолчала, исполняя условленный договор. Кто спрашивал, не ее
ли это сын, кто говорил, не жена ли она Джентиле или какая-нибудь родственница
его, но она не отвечала никому. Тогда один из гостей сказал входившему
Джентиле: «Мессере, это действительно сокровище, но, нам кажется, она нема; так
ли это?» – «Господа, – ответил мессер Джентиле, – ее настоящее молчание
не малое доказательство ее добродетели». – «Скажите же вы нам, –
продолжал тот, – кто она?» Говорит рыцарь: «Это я сделаю охотно, но под
условием, если вы мне пообещаете, что бы я ни говорил, не двигаться с места,
пока я не окончу моего рассказа». Получив такое обещание от всех, когда убрали
со столов, мессер Джентиле, сидя рядом с дамой, повел речь: «Господа, эта
женщина – тот честный и верный слуга, относительно которого я недавно поставил
вам вопрос; ее близкие, которым она не была дорога, выкинули ее на улицу, как
не ценную и уже бесполезную вещь; я подобрал ее и моим попечением и моими
стараниями вырвал ее из объятий смерти, а господь, сжалившись над моим добрым
чувством, из ужасающего трупа превратил ее в такую красоту. Но для того чтобы
вы точнее узнали, как это случилось, я разъясню вам это вкратце». И начав
рассказывать им, как он в нее влюбился, он, к величайшему изумлению
присутствующих, передал им подробно все, что случилось до последнего времени, а
затем прибавил: «Вот почему, если никто из вас, а главное Никколуччьо, не
изменил недавнему приговору, эта женщина, по справедливости, моя, и никто не
может по праву потребовать ее у меня».
На это
никто не ответил, каждый ждал, что он выскажет далее. Никколуччьо, все другие
гости и сама дама плакали от жалости; но мессер Джентиле, встав с места и взяв
на руки ребенка, а мать за руку, подошел к Никколуччьо и сказал: «Встань, кум,
я возвращаю тебе не твою жену, которую твои и ее родственники выкинули, а хочу
отдать тебе эту даму, мою куму, с этим ее сынком, который, я уверен, зарожден
тобою, которого я держал у купели, положив имя Джентиле; и я прошу тебя, чтобы
она не стала тебе менее дорогой потому, что прожила в моем доме почти три
месяца, ибо клянусь тебе богом, который, быть может, и заставил меня полюбить
ее, дабы моя любовь, как то и случилось, была причиной ее спасения, – что
она никогда не жила ни с отцом, ни с матерью, ни даже с тобой самим так честно,
как прожила в моем доме при моей матери». Так сказав, он обратился к даме и
проговорил: «Мадонна, теперь я освобождаю вас от всех данных мне вами обещаний
и передаю вас Никколуччьо совершенно свободной». И передав даму и ее ребенка в
руки Никколуччьо, он вернулся на свое место и сел.
Никколуччьо
принял с величайшей радостью свою жену и ребенка, тем более довольный, чем
дальше была надежда, и как только лучше мог и умел возблагодарил рыцаря, а все
прочие плакали от жалости, много восхваляя его за это, и кто бы о том ни
слышал, одобрял его. Дама была принята в своем доме с величайшим торжеством, и
болонцы долгое время глядели на нее с восхищением точно на воскресшую, а мессер
Джентиле вечно жил в дружбе с Никколуччьо, его родными и родней его жены.
Что
скажете вы на это, благосклонные дамы? Полагаете ли вы, что король, отдавший
свой скипетр и корону, или аббат, которому это ничего не стоило, примиривший с
папой преступника, или старик, подставивший свое горло вражьему ножу, –
что все это может сравниться с подвигом мессера Джентиле, который, молодой и
пылкий, веривший в свое право обладать тем, что отбросило небрежение другого, а
он по своему счастью сохранил, не только честно обуздал свою страсть, но и,
владея тем, к чему, бывало, стремился всеми помышлениями и что хотел похитить,
возвратил по свободному побуждению? Конечно, думается мне, ни один из
рассказанных великодушных подвигов не идет в сравнение с этим.
|