Увеличить |
Новелла шестая
Бруно
и Буффальмакко, украв у Каландрино свинью, побуждают его сделать опыт найти ее
при помощи имбирных пилюль и вина верначчьи, а ему дают одну за другой пилюли
из сабура, смешанного с алоэ. Выходит так, что похититель – он сам, и они
заставляют его откупиться, если не желает, чтобы они рассказали о том жене.
Только
что кончилась новелла Филострато, над которой много смеялись, как королева приказала
Филомене продолжить рассказы, и она начала: – Прелестные дамы, как имя Мазо
побудило Филострато рассказать новеллу, которую вы слышали, так и меня не что
иное, как имя Каландрино и его товарищей, побуждает рассказать вам о них
другую, которая, полагаю, вам понравится.
Кто
такие были Каландрино, Бруно и Буффальмакко – о том мне нечего вам
рассказывать, потому что о них вы уже много наслышались прежде. Потому я пойду
далее и скажу, что у Каландрино было не особенно далеко от Флоренции именьице,
полученное в приданое за женою, из которого в числе других доходов он ежегодно
получал свинью; и было у него обыкновение в сентябре всегда отправляться с
женою в деревню, колоть свинью и там же ее солить.
Случилось,
между прочим, однажды, что жена была не совсем здорова, а Каландрино один
отправился колоть свинью; когда Бруно и Буффальмакко прослышали о том и узнали,
что жена туда не поедет, отправились к одному священнику, большому своему
приятелю, в соседстве с Каландрино, чтобы провести с ним несколько дней. В то
утро, когда они прибыли, Каландрино заколол свинью и, увидев их с священником,
окликнул их, сказав: «Добро пожаловать; хочется мне, чтобы вы посмотрели, каков
я хозяин», – и, поведя их в свой дом, он показал им ту свинью. Они
увидели, что свинья – чудеснейшая, и узнали, что Каландрино хочет посолить ее
для домашнего обихода. На это Бруно и говорит: «Эх, как же ты глуп! Продай ее,
деньги мы прокутим, а жене твоей скажи, что ее у тебя украли». – «Нет, она
этому не поверит и выгонит меня из дому, – отвечал Каландрино, – не
хлопочите, я ни за что этого не сделаю». Разговоров было много, но они ни к
чему не привели. Каландрино пригласил их поужинать, чем бог послал, но те
ужинать у него не захотели и расстались с ним. Бруно и говорит Буффальмакко:
«Не украсть ли нам у него ночью ту свинью?» – «Как же это нам сделать?» –
спросил Буффальмакко. Бруно сказал: «Как, это я уже наметил, лишь бы он не
перенес ее с того места, где она теперь». – «Коли так, сделаем это, –
ответил Буффальмакко, – почему бы нам того и не сделать? А затем мы
полакомимся ею здесь вместе с батюшкой». Священник сказал, что это ему будет
очень приятно. Тогда Бруно и говорит: «Тут надо пустить в ход некое художество;
ты знаешь, Буффальмакко, как скуп Каландрино и как он охотно выпивает, когда
платит другой; пойдем, поведем его в таверну, а там пусть священник прикинется,
что платит за все, чтобы учествовать нас, и ему не даст платить; он охмелеет, а
затем нам легко будет все сделать, ибо дома он один».
Как
Бруно сказал, так и сделал. Каландрино, увидев, что священник не позволяет
расплачиваться, принялся пить, и хотя ему немного и нужно было, нагрузился
порядком; было уже поздно ночью, когда он ушел из таверны, не желая ужинать;
вошел в дом и, воображая, что запер дверь, оставил ее открытой и лег спать.
Буффальмакко и Бруно пошли ужинать с священником; поужинав, захватив кое-какие
орудия, чтобы проникнуть в дом Каландрино в месте, которое наметил себе Бруно,
они тихо отправились туда, но, найдя дверь открытой, вошли, сняли свинью,
отнесли в дом священника, припрятали и улеглись спать.
Каландрино,
у которого винные пары вышли из головы, встал утром и, лишь только спустился
вниз, посмотрел и увидел, что его свиньи нет, а дверь открыта; потому,
расспросив того и другого, не знают ли, кто взял свинью, и не находя ее, он
поднял страшный шум, что у него, бедного, у него, несчастного, украли свинью.
Бруно и Буффальмакко, поднявшись, пошли к Каландрино послушать, что он станет
говорить о свинье. Как увидел он их, окликнул, чуть не плача, и сказал: «Увы
мне, товарищи мои, украли у меня мою свинью!» Подойдя к нему, Бруно шепнул ему
тихонько: «Вот так чудо, хоть один раз ты был умен!» – «Увы, – твердит Каландрино, –
я ведь правду говорю». – «Так и говори, – продолжает Бруно, –
кричи так, чтобы в самом деле показалось, что так и было». Тогда Каландрино
закричал еще сильнее: «Клянусь, я правду говорю, что ее у меня украли»; а Бруно
подсказывает: «Отлично ты говоришь, отлично; так и надо, кричи сильнее, пусть
тебя хорошенько услышат, чтобы показалось, что это так». Каландрино сказал: «Ты
в состоянии заставить меня продать душу нечистому! Я говорю, а ты мне не
веришь; пусть меня повесят, если ее не украли у меня». – «Как же может это
быть? – спросил тогда Бруно. – Я еще вчера видел ее здесь. Не хочешь
ли ты уверить меня, что она украдена?» Каландрино отвечал: «Как я тебе говорю,
так и есть». – «Может ли это быть?» – спросил Бруно. «Поистине так, –
говорит Каландрино, – оттого я, несчастный человек, не знаю, как и домой
вернусь, жена моя мне не поверит, а если и поверит, то у меня весь год не будет
с нею лада». Тогда Бруно сказал: «Господи упаси, скверно это дело, коли так! Но
знаешь ли что, Каландрино, я еще вчера научил тебя так причитать, и я не желал
бы, чтобы ты заодно наглумился и над своей женой и над нами». Каландрино принялся
кричать и причитать: «Зачем заставляете вы меня выходить из себя, хулить бога и
святых, и все что ни на есть? Говорю вам, что свинью у меня украли сегодня
ночью». Тогда Буффальмакко сказал: «Если так, то надо найти, какое сумеем,
средство, чтобы достать ее». – «А какое средство нам найти?» – спрашивает
Каландрино. Тогда Буффальмакко отвечал: «Разумеется, не из Индии же пришел
кто-нибудь стянуть у тебя свинью, должно быть, кто-нибудь из твоих соседей;
если бы тебе удалось созвать всех, я умею испытывать на хлебе и сыре, и мы
наверно тотчас бы увидели, кто ее похитил». – «Ну, – говорит
Бруно, – много ты поделаешь хлебом и сыром с некоторыми молодчиками из
соседей, ибо, я уверен, кто-нибудь из них стащил ее; они догадались бы, в чем
дело, и не захотели бы явиться». – «Как же быть?» – спросил Буффальмакко.
Бруно отвечал: «Следовало бы это сделать пилюлями из имбиря и хорошей
верначчьей и пригласить их выпить; они не догадались бы и пришли, а имбирные
пилюли можно так же освятить, как хлеб и сыр». – «Поистине, ты
прав, – говорит Буффальмакко, – а ты что скажешь, Каландрино? Сделать
это, что ли?» Каландрино отвечал: «Разумеется, я и прошу вас о том, ради бога;
мне бы только узнать, кто ее украл, я был бы наполовину утешен». – «Коли
так, – говорит Бруно, – для тебя я готов отправиться во Флоренцию за
этими снадобьями, если ты дашь мне денег».
У
Каландрино было сольдов до сорока, которые он ему и отдал. Отправившись во
Флоренцию к одному аптекарю, своему приятелю, Бруно купил у него фунт хороших
имбирных пилюль и велел изготовить еще две из сабура, сваренного с свежим алоэ;
затем приказал покрыть их сахаром, как и другие, а чтобы не смешать их или не
перепутать, сделать на них известный значок, по которому он мог легко их
отличить; купив бутыль хорошей верначчьи, он вернулся в деревню к Каландрино и
сказал ему: «Завтра утром позаботься пригласить к себе выпить тех, кого ты подозреваешь;
день праздничный, всякий придет охотно, а ночью я с Буффальмакко произнесу над
пилюлями заклинание и завтра принесу их тебе на дом; по дружбе к тебе я сам
буду их раздавать и стану делать и говорить, что следует говорить и делать».
Каландрино
так и поступил. Когда на следующее утро под ольхой перед церковью собралась
порядочная толпа, частью молодых флорентийцев, бывших в деревне, частью
крестьян, Бруно и Буффальмакко явились с коробкой пилюль и бутылью вина;
поместив всех кругом, Бруно сказал: «Господа, мне надо объяснить вам причину,
почему вы здесь, дабы, если бы случилось что-нибудь вам неприятное, вы не
жаловались на меня. У Каландрино, который здесь налицо, вчера ночью похитили
чудесную свинью, и он не может разыскать, у кого она, а так как никто не мог
украсть ее у него, кроме кого-нибудь из нас, здесь присутствующих, он с целью
узнать, кто ее стянул, предлагает вам съесть по одной пилюле на человека и
выпить. Знайте теперь же, что у кого окажется свинья, тот не в состоянии будет
проглотить пилюлю, напротив, она покажется ему горше яда, и он ее выплюнет;
потому, прежде чем такой срам учинен будет кому-либо в присутствии такого
множества народа, лучше будет, если похититель покается в том батюшке; а я это
дело оставлю».
Все там
бывшие сказали, что готовы съесть; потому, разместив их, и между ними и Каландрино,
Бруно, начав с одного конца, принялся давать каждому по пилюле; когда он был
против Каландрино, взяв одну из горьких пилюль, сунул ему в руку, Каландрино
тотчас же положил ее в рот и стал жевать, но лишь только его язык ощутил алоэ,
он, не будучи в состоянии вынести горечи, выплюнул пилюлю. Каждый смотрел
другому в лицо, чтобы увидеть, кто выплюнет свою; не успел еще Бруно все
раздать, притворяясь, будто ничего не замечает, услышал, как кто-то сказал
сзади: «Э! Каландрино, что это значит?» Потому, быстро обернувшись и увидев,
что Каландрино выплюнул свою пилюлю, он сказал: «Подожди, быть может, что
другое заставило его выплюнуть, возьми-ка другую»; и, взяв вторую, положил ему
в рот, а сам кончил раздавать другие, какие еще оставались.
Если
первая пилюля показалась Каландркно горькой, то вторая горчайшей; несмотря на
то, он, стыдясь выплюнуть ее, некоторое время держал ее во рту, разжевывая, и,
пока держал, стал испускать слезы, точно орехи, такие крупные; под конец, не
вытерпев, выплюнул и ее, как сделал с первой. Буффальмакко и Бруно поили всех;
увидев это вместе с другими, все сказали, что, наверно, сам Каландрино стащил
свинью; были и такие, которые жестоко его выбранили.
Когда
они ушли и Бруно и Буффальмакко остались с Каландрино, Буффальмакко стал ему
говорить: «Я всегда был уверен, что ты сам ее присвоил, а нас хотел уверить,
что у тебя ее украли, чтобы не дать нам выпить на деньги, которые взял за нее».
Каландрино, еще не успевший выплюнуть горечь алоэ, начал божиться, что свиньи у
него нет. Буффальмакко говорит: «А что тебе дали за нее, братец, по правде?
Флоринов шесть?» Услышав это, Каландрино готов был выйти из себя. Тогда Бруно
сказал: «Послушай толком, Каландрнио, один из тех, что с нами ели и пили, сказал
мне, что у тебя здесь девочка, которую ты держишь про себя и которой даешь, что
можешь скопить; он уверен, что ей ты и послал эту свинью. Ты научился издевкам:
раз ты повел нас всех по Муньоне собирать черные камни и, оставив нас на судне
без сухарей, покинул нас, а потом хотел нас же убедить, что нашел тот камень;
так и теперь ты точно так же хочешь клятвенно уверить нас, что свинью, которую
ты подарил либо продал, у тебя украли. Мы к твоим проделкам привычны и знаем
их, больше тебе нас не провести; но так как мы положили много труда на то художество,
мы и порешили, что ты дашь нам двух каплунов, иначе мы обо всем расскажем монне
Тессе». Увидев, что ему не верят, полагая, что у него достаточно горя и без
того, и не желая, чтоб еще и жена погорячилась, Каландрино дал им пару
каплунов. А они, посолив свинью, повезли ее во Флоренцию, оставив Каландрино
при уроне и осмеянным.
|