МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК
ИЗ-ПОД СМОЛЬНОГО
Маленький человек. – На Канонерский остров. – Шкида
купается. – Гутен таг, камераден. – Бисквит из Гамбурга. – Идея Викниксора. –
Гимн республики Шкид.
У дефективной республики Шкид появился шеф – портовые
рабочие.
Торгпорт сперва помог деньгами, на которые прикупили учебников
и кое-каких продуктов, потом портовики привезли дров, а когда наступило лето,
предоставили детдому Канонерский остров и территорию порта для экскурсий и
прогулок.
Прогулки туда для Шкиды были праздником. Собирались с утра и
проводили в порту весь день, и только поздно вечером довольные, но усталые
возвращались под своды старого дома на Петергофском проспекте.
Обычно сборы на остров поглощали все внимание шкидцев. Они
бегали, суетились, одни добывали из гардеробной пальто, другие запаковывали
корзины с шамовкой, третьи суетились просто так, потому что на месте не
сиделось.
Немудрено поэтому, что в одно из воскресений, когда
происходили сборы для очередного похода в порт, ребята совершенно не заметили
внезапно появившейся маленькой ребячьей фигурки в сером, довольно потертом
пальтишко и шапочке, похожей на блин.
Он – этот маленький, незаметный человечек – изумленно
поглядывал на суетившихся и шмыгал носом. Потом, чтобы не затолкали,
прислонился к печке и так и замер в уголке, приглядываясь к окружающим.
Между тем ребята построились в пары и ожидали команды
выходить на улицу.
Викниксор в последний раз обошел ряды и тут только заметил
притулившуюся в углу фигурку.
– Ах, да. Эй, Еонин, иди сюда. Стань в задние ряды.
Ребята, это новый воспитанник, – обратился он к выстроившейся Шкиде, указывая
на новичка.
Ребята оглянулись на него, но в следующее же мгновение
забыли про его существование.
Школа тронулась.
Вышли на улицу, по-воскресному веселую, оживленную. Со всех
сторон, как воробьи, чирикали торговки семечками, блестели нагретые солнцем
панели. До порта было довольно далеко, но бодро настроенные шкидцы шагали
быстро, и скоро перед ними заскрипели и распахнулись высокие синие ворота
Торгового порта.
Сразу повеяло прохладой и простором. Впереди сверкала вода
Морского канала, какая-то особая, более бурливая и волнующаяся, чем вода
Обводного или Фонтанки.
Несмотря на воскресный день, порт работал. Около
приземистых, широких, как киты, пакгаузов суетились грузчики, сваливая мешки с
зерном. От движения ветра тонкий слой пыли не переставая серебрился в воздухе.
Дальше, вплотную к берегу, стоял немецкий пароход, прибывший
с паровозами.
Шкидцы попробовали прочесть название, но слово было длинное
и разобрали его с трудом – «Гамбургер Обербюр-гермейстер».
– Ну и словечко. Язык свернешь, – удивился Мамочка,
недавно пришедший в Шкиду ученик.
Мамочка – это было его прозвище, а прозвали его так за
постоянную поговорку: «Ах мамочки мои».
«Ах мамочки» постепенно прообразовалось в Мамочку и так и
осталось за ним.
Мамочка был одноглазый. Второй глаз ему вышибли в драке,
поэтому он постоянно носил на лице черную повязку.
Несмотря на свой недостаток, Мамочка оказался очень
задиристым и бойким парнем, и скоро его полюбили.
Вот и теперь Мамочка не вытерпел, чтобы не показать язык
немецкому матросу, стоявшему на палубе.
Тот, однако, не обиделся и, добродушно улыбнувшись, крикнул
ему:
– Здрасте, комсомол!
– Ого! Холера! По-русски говорит, – удивились ребята,
но останавливаться было некогда. Все торопились на остров, солнце уже накалило
воздух, хотелось купаться.
Прошли быстро под скрипевшим и гудевшим от напряжения
громадным краном и, уже издали оглянувшись, увидели, как гигантская стальная
лапа медленно склонилась, ухватила за хребет новенький немецкий паровоз и
бесшумно подняла его на воздух.
В лодках переехали через канал и углубились в зелень, – по
обыкновению, шли в самый конец Канонерского, туда, где остров превращается в
длинную узкую дамбу.
Жара давала себя знать. Лица ребят уже лоснились от пота,
когда наконец Викниксор разрешил сделать привал.
– Ура-а-а! Купаться!
– Купа-а-аться!
Сразу каменистый скат покрылся голыми телами, Море,
казалось, едва дышало, ветра не было, но вода у берега беспокойно волновалась.
Откуда-то накатывались валы и с шумом обрушивались на камни.
В воду влезать было трудно, так как волна быстро выбрасывала
купающихся на камни. Но ребята уже приноровились.
– А ну, кто разжигает! Начинай! – выкрикнул Янкель,
хлопая себя по голым ляжкам.
– Разжигай!
– Дай я. Я разожгу, – выскочил вперед Цыган. Стал у
края, подождал, пока не подошел крутой вал, и нырнул прямо в водяной горб.
Через минуту он уже плыл, подкидываемый волнами.
Одно за другим исчезали в волнах тела, чтобы через минуту –
две вынырнуть где-то далеко от берега, на отмели.
Янкель остался последний и уже хотел нырять, как вдруг
заметил новичка.
– А ты что не купаешься?
– Не хочу. Да и но умею.
– Купаться не умеешь?
– Ну да.
– Вот так да, – искренне удивился Черных. Потом подумал
и сказал: – Все равно, раздевайся и лезь, а то ребята засмеют. Да ты не бойся,
здесь мелко.
Еонин нехотя разделся и полез в воду. Несмотря на свои
четырнадцать лет, был он худенький, слабенький, и движения у него были какие-то
неуклюжие и угловатые.
Два раза Еонина вышвыривало на берег, но Янкель, плававший
вокруг, ободрял:
– Ничего. Это с непривычки. Уцепись за камни крепче,
как волна найдет.
Потом ему стало скучно возиться с новичком, и он поплыл за
остальными.
На отмели ребята отдыхали, валяясь на песке и издеваясь над
Викниксором, который плавал, по шкид-скому определению, «по-бабьи».
Время летело быстро. Как-то незаметно берег вновь усыпали
тела.
Ребята накупались вдоволь и теперь просиди есть.
Роздали хлеб и по куску масла.
Тут Янкель вновь вспомнил про новичка и, решив поговорить с
ним, стал его искать, но Еонина нигде не было.
– Виктор Николаевич, а новичку дали хлеб? – спросил он
быстро. Викниксор заглянул в тетрадку и ответил отрицательно.
Тогда Янкель, взяв порцию хлеба, пошел разыскивать Еонина.
Велико было его изумление, когда глазам его представилась
следующая картина. За кустами на противоположной стороне дамбы сидел новичок, а
с ним двое немецких моряков.
Самое удивительное, что все трое оживленно разговаривали
по-немецки. Причем новичок жарил на чужом языке так же свободно, как и на
русском.
«Ого!» – с невольным восхищением подумал Янкель и выскочил
из-за куста.
Немцы удивленно оглядели нового пришельца, потом приветливо
заулыбались, закивали головами и пригласили Янкеля сесть, поясняя приглашение
жестами. Янкель, не желая ударить лицом в грязь, призвал на помощь всю свою
память и наконец, собрав несколько подходящих слов, слышанных им на уроках
немецкого языка, галантно поклонился и произнес:
– Гутен таг, дейтчлянд камераден.
– Гутен таг, гутен таг, – снова заулыбались немцы, но
Янкель уже больше ничего не мог сказать, поэтому, передав хлеб новичку,
помчался обратно. Там он, состроив невинную улыбку, подошел к заведующему.
– Виктор Николаевич, а как по-немецки будет… Ну,
скажем: «Товарищ, дай мне папироску»?
Викниксор добродушно улыбнулся:
– Не помню, знаешь. Спроси у Эллы Андреевны. Она в
будке.
Янкель отошел.
Эланлюм сидела в маленькой полуразрушенной беседке на
противоположном берегу острова. Она пришла позже детей и, выкупавшись в
стороне, теперь отдыхала.
Янкель повторил вопрос, но Эланлюм удивленно вскинула глаза:
– Зачем это тебе?
– Так. Хочу в разговорном немецком языке
попрактиковаться.
Эллушка минуту подумала, потом сказала:
– Камраден, битте, гебен зи мир айне цигаретте.
– Спасибо, Элла Андреевна! – выкрикнул Янкель и
помчался к немцам, стараясь не растерять по дороге немецкие слова.
Там он еще раз поклонился и повторил фразу. Немцы засмеялись
и вынули по сигарете. Янкель взял обе и ушел, вполне довольный своими
практическими занятиями.
На берегу он вытащил сигарету и закурил. Душистый табак
щекотал горло. Почувствовав непривычный запах, ребята окружили его.
– Где взял?
– Сигареты курит!
Но Черных промолчал и только рассказал о новичке и о том,
как здорово тот говорит по-немецки.
Однако ребята уже разыскали немцев. Поодиночке вся Шкида
скоро собралась вокруг моряков.
Еонин выступал в роли переводчика.
Он переводил и вопросы ребят, и ответы немцев.
А вопросов у ребят было много, и самые разнообразные. Почему
провалилась в Германии революция? Имеются ли в Германии детские дома? Есть ли
там беспризор-пики? Изучают ли в немецких школах русский язык? Случалось ли
морякам бывать в Африке? Видели ли они крокодилов? Почему они курят не
папиросы, а сигареты? Почему немцы терпят у себя капиталистов?
Моряки пыхтели, отдувались, но отвечали на все вопросы.
Ребята так увлеклись беседой, что даже не заметили, как
подошли заведующий с немкой.
– Ого! Да тут гости, – раздался голос Викниксора.
Эланлюм сразу затараторила по-немецки, улыбаясь широкой
улыбкой. Ребята ничего не понимали, но сидели и с удовольствием рассматривали
иностранцев, а старшие сочли долгом ближе познакомиться с новичком, выказавшим
такие необыкновенные познания в немецком языке.
– Где это ты научился так здорово говорить? – спросил
его Цыган.
Еонин улыбнулся.
– А там, в Очаковском. Люблю немецкий язык, ну и
учился. И сам занимался – по самоучителю.
– А что ото за «Очаковский»?
– Интернат. Раньше, до революции, он так назывался. Он
под Смольным находится. Я оттуда и переведен к вам.
– За бузу? – серьезно спросил Воробей.
Новичок помолчал. Усмехнулся. Потом загадочно ответил:
– За все… И за бузу тоже.
Постепенно разговорились. Новичок рассказал о себе, о том,
что жил он в малолетство круглым сиротой, что где-то у него есть дядя, но где –
он и сам не знает, что мать умерла после смерти отца, а отца убили в
четырнадцатом году на фронте. За разговором время бежит быстро, только оклик
Викниксора вернул ребят к действительности.
Солнце уже опускалось за водной гладью Финского залива,
когда Викниксор отдал приказ сниматься с якоря. Обратно шли с моряками.
Когда переправились через канал и вышли на территорию порта,
немцы поблагодарили ребят за дружескую беседу и, попросив минутку подождать,
скрылись на корабле. Через минуту они вернулись с пакетом и, что-то сказав,
передали его Эланлюм.
Немка засияла.
– Дети, немецкие матросы угощают вас печеньем и просят
не забывать их. У них у обоих есть дети вашего возраста.
Шкида радостно загоготала и, махая шапками на прощание,
двинулась к воротам.
Только один Горбушка остался недоволен тем, что немцы, по
его мнению, очень мало дали.
Он всю дорогу тихо бубнил, доказывая своему соседу по паре,
Косарю, что немцы пожадничали.
– Тоже, дали! Чтоб им на том свете черти водички
столько дали. Это же не подарок, а одна пакость!
– Почему же? – робко допытывался Косарь.
– Да потому, что если разделить это печенье, то по
одной штуке достанется только, – мрачно изрек Горбушка, а потом, после
некоторого раздумья, добавил: – Разве, может, еще одна лишняя будет, для меня.
– Ну ладно, не скули! – крикнули на Горбушку старшие.
А Цыган, не удовольствовавшись словами, еще прихлопнул
ладонью Горбушку по затылку и тем заставил его наконец смириться.
Горбушка получил прозвище благодаря необычной форме своей
головы. Черепная коробка его была сдавлена и шла острым хребтом вверх,
действительно напоминая хлебную горбушку.
Несмотря на то, что Горбушка был новичок, он уже прославился
как вечный брюзга и ворчун, поэтому на его скульбу обычно никто не обращал
внимания, а если долгое ворчанье надоедало ребятам, то они поступали так, как
поступил Цыган.
Теплое чувство к морякам сохранилось у шкидцев, и особенно у
Янкеля, у которого, кроме приятных воспоминаний, оставалась еще от этой встречи
заграничная сигарета с узеньким золотым ободком.
После этой прогулки ребята прониклись уважением к новичку.
Случай с немцами выдвинул Еонина сразу, и то обстоятельство,
что старшие шли с ним рядом, показало, что новичок попадает в «верхушку» Шкиды.
* * * Так и случилось. Еонина перевели в четвертое, старшее
отделение. Умный, развитой и в то же время большой бузила, он пришелся по вкусу
старшеклассникам. Скоро у него появилась и кличка – Японец, – и получил он ее
за свою «субтильную», по выражению Мамочки, фигуру, за легкую раскосость и
вообще за порядочное сходство с сынами страны Восходящего Солнца.
Еще больше прославился Японец, когда оказался творцом
шкидского гимна.
Произошло это так.
Однажды вечером воспитатели сгоняли воспитанников в спальни,
и классы уже опустели. Только в четвертом отделении сидели за своими партами
Янкель и Япончик.
Янкель рисовал, а Японец делал выписки из какой-то немецкой
книги.
Вдруг в класс вошел Викни По-видимому, он был в хорошем
настроении, так как все время мурлыкал под нос какой-то боевой мотив.
Он походил по классу, осмотрел стены и согнувшиеся фигуры
воспитанников и вдруг, остановившись перед партой, произнес:
– А знаете, ребята, нам следовало бы обзавестись своим
школьным гимном.
Янкель и Японец удивленно вскинули на заведующего глаза и
деликатно промолчали, а тот продолжал:
– Ведь наша школа – это своего рода республика. Свой
герб у нас уже есть, должен быть и свой гимн. Как вы думаете?
– Ясно, – неопределенно промямлил Янкель,
переглядываясь с Японцем.
– Ну, так в чем же дело? – оживился Викни – Давайте
сейчас сядем втроем и сочиним гимн! У меня даже идея есть. Мотив возьмем
студенческой песни «Гау-деамус». Будет очень хорошо.
– Давайте, – без особой охоты согласились будущие
творцы гимна.
Викниксор, весь захваченный новой идеей, сел и объяснил
размер, два раза пропев «Гаудеамус».
Янкель достал лист, и приступили к сочинению.
Позабыв достоинство и недоступность зава, Викниксор вместе с
ребятами старательно подбирал строчки и рифмы.
Уже два раза в дверь заглядывал дежурный воспитатель и,
подивившись необычайной картине, не посмел тревожить воспитанников и вести их
спать, так как оба они находились сейчас под покровительством Викниксора.
Наконец, часа через полтора, после усиленного обдумывания и
долгих творческих споров, гимн был готов.
Тройка творцов направилась в Белый зал, где Викниксор, сев
за рояль, взял первые аккорды.
Оба шкидца, положив лист на пюпитр, приготовились петь.
Наконец грянул аккомпанемент и два голоса воспитанников,
смешавшись с низким басом завшколой, единодушно исполнили новый гимн республики
Шкид:
Мы из разных школ пришли, Чтобы здесь
учиться.
Братья, дружною семьей Будем же
трудиться.
Бросим прежнее житье, Позабудем, что
прошло.
Смело к но-о-о-вой жизни!
Смело к но-о-о-вой жи-и-з-ни!
Время для пения было не совсем
подходящее. Наверху, в спальнях, уже засыпали ребята, а здесь, внизу, в
полумраке огромного зала, три глотки немилосердно рвали голосовые связки,
словно стараясь перекричать друг друга:
Школа Достоевского, Будь нам мать
родная, Научи, как надо жить Для родного края.
Ревел бас Викниксора, сливаясь с
мощными аккордами беккеровского рояля, а два тоненьких и слабых голоска,
фальшивя, подхватывали:
Путь наш длинен и суров, Много
предстоит трудов, Чтобы вы-и-й-ти в лю-у-ди, Чтобы вы-и-й-ти в лю-у-ди.
Когда пение кончилось, Викниксор
встал и, отдышавшись, сказал:
– Молодцы! Завтра же надо будет спеть наш гимн всей
школой.
Янкель и Японец, гордые похвалой, с поднятыми головами
прошли мимо воспитателя и отправились в спальню.
На другой день вся Шкида зубрила новый гимн республики Шкид,
а имена новых шкидских Руже де Лилей2
– Янкеля и Японца – не сходили с уст возбужденных и восхищенных воспитанников.
Гимн сразу поднял новичка на недосягаемую высоту, и оба
автора сделались героями дня.
Вечером в столовой вся школа под руководством Викниксора уже
организованно пела свой гимн.
|
