РАСКОЛ В ЦЕКА
Киномечты. – Принципиальный вопрос. – Курительный конфликт.
– «День». – Быть или не быть. – Раскол в Цека. – Борьба за массы. – Перемирие.
Уже час ночи. Утомившиеся за день шкидцы спят крепким и
здоровым сном. В спальне тихо. Слышно только ровное дыхание спящих. В раскрытые
окна врывается ночной ветерок и освежает комнату.
Все спят, только Ленька Пантелеев и Янкель, мечтательно
уставившись в окно, шепотом разговаривают. Сламщикам не спится. Их кровати
стоят как раз у окна, и прохладный воздух освежает и бодрит разгоряченные тела.
– Ну и погодка, – вздыхает Янкель.
– Да, погодка что надо, – отвечает Пантелеев.
Янкель минуту молчит и чешет голову, потом вдруг неожиданно
говорит:
– Эх, Ленька! Сказать тебе? Задумал я одну штуку!..
– Какую?
– Ты только не смейся, тогда скажу.
– Чего же смеяться, – возмущается Пантелеев. – Что же
мы – газве не сламщики с тобой?
– Правда, – говорит Гришка. – Мы с тобой вроде как
братья.
– Конечно, бгатья. Ну?
– Что ну?
– Какую штуку?
– Есть у меня, понимаешь, мечта одна, – тихо говорит
Янкель, умиленно глядя на кусочек неба, виднеющийся из-за переплета окна. – Хочу
я, брат, киноартистом сделаться.
Пантелеев вздрагивает и быстро поднимает голову над
подушкой.
– И ты?
– Что и ты?
– И ты об этом мечтаешь?
– А разве и ты? – изумился Янкель, и Пантелеев смущенно
признается:
– И я. Только я хочу режиссером быть. Артист из меня не
получится. Я в Мензелинске пробовал… Дикция у меня неподходящая.
– А у меня какая? Подходящая? – интересуется Гришка,
имеющий довольно смутное представление о том, что такое дикция и с чем ее
кушают.
– У тебя – хорошая, – говорит Пантелеев. – Ты все буквы
подряд произносишь. А я картавлю…
Даже в темноте видно, как покраснел Ленька. Янкелю делается
жалко сламщика.
– Ничего, – говорит он, утешая друга, и, помолчав,
великодушно добавляет: – Зато я рисовать не могу. Я – дальтоник.
Это почище дикции. Пантелеев сражен. Минуту он молчит и
соображает, потом спрашивает:
– Руки трясутся?
– Нет, руки не трясутся, а я в красках плохо
разбираюсь. Не отличаю, где красная, где зеленая. А вообще, ты знаешь, это
здорово, что у нас одна мечта с тобой.
– Еще бы, – соглашается Пантелеев. – Вдвоем легче
будет. Ведь я, ты знаешь, давно уже думал: как выйду из Шкиды, – так сразу в
Одессу на кинофабрику. Попрошусь хоть в ученики и буду учиться на режиссера.
– А меня возьмешь?
– Куда?
– В Одессу.
– Чудила. Я тебя не только в Одессу, я тебя на главную
роль возьму.
– А какие ты фильмы ставить будешь?
– Ну, это мы подумаем еще. Революционные, конечно…
– Вроде «Красных дьяволят»?
– Хе! Получше еще даже.
Янкель уже загорелся.
– А ты знаешь, ведь это не так сложно все. Выйдем из Шкиды,
получим выпускное и – айда на юг. Эх, даже подумать приятно!.. Солнце… пальмы
там всякие… виноград… Черное море… Шиково заживем, Ленька, а?
У Янкеля, за всю жизнь не выезжавшего из Питера дальше
Лигова и Петергофа, представление о юге самое радужное. Умудренный жизненным
опытом Ленька несколько охлаждает его пыл.
– А деньги? – спрашивает он, иронически усмехаясь.
– Какие деньги?
– Как какие? А на что жить будем? Да и на дорогу… Ведь
зайцами небось не поедем.
– А что? Разве трудно?
– Нет, с меня хватит, – говорит мрачным голосом Ленька.
Янкель задумывается, сраженный вескими аргументами сламщика.
Он пристально смотрит в окно, за которым синеет ночное питерское небо, и вдруг
радостно вскрикивает:
– Эврика!
– Ну?
– Деньги надо копить.
– Спасибо! Весьма вам благодарен. Очень остроумная
идея.
– А что? Конечно, остроумная. Начнем копить сейчас же,
с этой минуты. Глядишь, к выходу и накопим изрядную сумму.
Янкель приподнимается, стаскивает с табуретки свои штаны и
деловито роется в карманах. Потом извлекает оттуда две бумажки и показывает
сламщику.
– Вот. От слов перехожу к делу. Вношу первый вклад. У
меня два лимона есть. Если и у тебя есть, – давай в общую кассу.
Пантелеев вносит в общую кассу три миллиона.
– Начало положено, – торжественно заявляет Янкель, засовывая
пять миллионов рублей в обшарпанный спичечный коробок.
Для пущей торжественности сламщики закрепляют свой союз
крепким рукопожатием.
И долго еще шелестят в тишине приглушенные голоса, долго не
могут заснуть сламщики и все говорят, строят планы и мечтают. Изредка в их речь
врывается лай собаки, свист милиционера или пьяный шальной выкрик забулдыги,
которого хмель завел в не известные ему края.
* * * Все чаще и чаще замечали шкидцы, как уединяются и
шепчутся между собой сламщики Янкель и Пантелеев. Сядут в углу в стороне от
всех и долго о чем-то говорят, горячо спорят. Сперва не обращали внимания. Ведь
сламщики все-таки, мало ли у людей общих дел. Но дальше стало хуже – парочка
совсем одичала, отдалилась от коллектива, и дошло до того, что ни тот ни другой
не являлись на заседание Цека.
В Цека было всего пять человек, и отсутствие почти половины
цекистов, конечно, было замечено. Ребята возмутились и сделали сламщикам
выговор, но те и к этому отнеслись совершенно равнодушно.
Все больше и больше отходили Янкель и Пантелеев от Юнкома.
«Идея» захватила целиком обоих. Уже не раз Япончик напоминал Янкелю:
– Пора бы «Юнком» выпускать. Две недели газета не
выходит. На собрании взгреют.
Но Янкель выслушивал его рассеянно. Говорил, глядя куда-то в
сторону:
– Ладно, сделаем как-нибудь.
Оба сламщика стали необычайно рассеянны и сварливы. Уже
давно оба перестали ходить на занятия Юнкома, и по-прежнему их головы были
заняты только одним: набрать денег к выходу, уехать на юг, на кинофабрику.
Вечерами сидели в уголке и мечтали.
А в Юнкоме тем временем росло недовольство, глухое, но
грозное.
– Что же это? Долго будет так продолжаться?
– Работу подрывают.
– Недисциплинированные члены!
– А еще в Цека забрались!
Ячейка волновалась.
Однажды на общем собрании юнкомцев обсуждался вопрос о новых
членах. Среди вновь вступавших было много недозревших, которым необходимо было
присмотреться, прежде чем самим работать в Юнкоме. При обсуждении кандидатур
большинство Юнкома высказалось в этом духе. Другая же сторона – Янкель,
Пантелеев и примкнувший к ним Джапаридзе – яростно отстаивала противоположную
линию.
– Вы неправы, товарищи, – горячился Гришка. – Вы
неправы. Наша организация сама по себе несовершенна и не узаконена. Мы еще сами
незрелые.
– Как сказать. Может быть, Черных о себе говорит, –
ядовито вставил Японец.
– Нет. Я не только о себе говорю, а говорю о всех. Мы
незрелы, но все же развиты более остальных, и наша прямая задача – как можно
больше вовлекать новых членов, пусть даже малоподготовленных, но желающих
работать. И именно здесь, у нас, в организации, они будут шлифоваться.
– Кто же их будет отшлифовывать? – пискнул Финкельштейн
ехидно.
Янкеля передернуло.
– Конечно, не Кобчик, социальные взгляды которого в
первобытном состоянии, – отпарировал он. – Новых членов будет отшлифовывать
среда и общее стремление к одной цели. Пример такой шлифовки у нас уже есть.
– Укажи! – крикнул кто-то из сидевших.
– И укажу, ~ разгорячился Янкель. Потом он обернулся к
Пантелееву: – Ленька, расскажи про Старолинского.
Ленька поднялся, шмыгнул носом и проговорил:
– Факт. Старолинский отшлифовался. От долгоруковских
похождений до Юнкома путь далекий. Однако вы все знаете, что этот путь он
прошел хорошо. Взгляните на Старолинского – вот он сидит. Разве можно теперь
поверить, что Старолинский тискал кофе? Нельзя. Старолинский сейчас у нас
лучший член. О чем же говорить-то?
Вид смущенного Старолинского на минуту убедил всех в правоте
меньшинства. Однако выступившие вслед за тем Еонин и Пыльников с треском
разрушили все доводы Янкеля и Пантелеева.
Собрание единодушно постановило:
«Прием членов ограничить. Каждый вступающий вновь должен
выдержать месяц испытательного срока, затем месяц кандидатуры с рекомендациями
трех членов и наконец месяц учебной подготовки».
Огорченное провалом меньшинство голосовало против, а потом,
взобравшись на подоконник, вытащило из карманов папироски и отказалось
принимать дальнейшее участие в собрании.
– Это неправильно. Это же обессиливание ячейки,
насильственный зажим, – горячился разнервничавшийся Янкель, злобно обкусывая кончик
папиросы и сплевывая прямо на улицу. Дзе и Пантелеев поддакивали ему. После
этого обсуждался вопрос об Октябрьском спектакле. Когда все высказались, Еонин
сделал попытку примирить меньшинство.
– Эй вы, на окне! Как ваше мнение о проведении вечера?
– Мы воздерживаемся от мнений, – буркнул Пантелеев.
– И предпочитаете курить?
– Хотя бы так.
Японец взволновался, потом притворно равнодушно заявил:
– Между прочим, мне кажется, надо обдумать вопрос о
курении в Юнкоме. И вообще стоит ли членам нашей организации курить?
– Ишь гусь, – злобно хихикнул Янкель. – Сам не куришь,
так под нас подкапываешься. Номер не пройдет. Решайте не решайте, а курить
будем.
– Как решим, – протянул Японец.
Дальше Янкель не выдержал и вышел за дверь, за ним
последовал и Пантелеев, а Дзе, минуту постояв в нерешительности, погасил о
подошву окурок и сел за стол. На повестку дня был поставлен вопрос о курении.
Большинством голосов постановили: в помещении Юнкома не курить.
* * *
– Не курить, значит! Ну что ж, ладно, не будем курить в
Юнкоме, – посмеивался Пантелеев, читая протокол собрания, вывешенный на стене.
– Это нарочно. В пику нам. Японец свое влияние и силу
показать хочет. Предостерегает нас, – бормотал Янкель.
Постановление разъярило обоих. Сламщики настолько
разгорелись боевым задором, что даже забыли о своей идее.
– Надо бороться. Пусть они знают, что и мы имеем право
говорить. Мы им покажем, что они неправы, – горячился Янкель.
– Правильно, – согласился Пантелеев. – Мы должны
говорить. А говорить веско и обдуманно можно только через печатный орган,
следовательно…
– Ну?
– Следовательно…
Янкель насторожился.
– Ты хочешь сказать: следовательно, нужно издавать
орган, через который мы можем говорить с Юнкомом?
– Да, друг мой, ты прав, – заключил Пантелеев,
снисходительно улыбаясь.
Янкель задумался, усиленно почесывая ногтем переносицу,
потом попробовал протестовать:
– А «Юнком» как? Ведь и «Юнком» я же издаю.
Следовательно…
– Да, опять следовательно… Следовательно, нужно либо
бросить его, либо совместить с новым изданием. Да чего ты беспокоишься?
Совместишь. А новый орган нам необходим.
– Да, ты прав.
Вечером в углу, в стороне от класса, сидели оба и что-то
яростно строчили.
Никто не обращал внимания на притихших сламщиков, но Японец,
хорошо знавший характер обоих, уже забеспокоился, чувствуя, что готовится
что-то недоброе. Он несколько раз пытался пронюхать, что замышляют
оппозиционеры, но ничего не смог выпытать и стал ждать, предварительно уведомив
о готовящемся своих сторонников.
– В случае если что особенное, – сразу по коммунистической
тактике! С корнем вырвем разлагающий элемент.
– Ясно, – пискнул Финкельштейн.
– Правильно, – поддакнул Пыльников, а потом,
сморщившись, нерешительно добавил: – Только жалко, Еончик, ребята дельные.
– Какие бы они ни были, но, если они мешают нам, мы
должны их обезвредить, – сурово отрезал Еонин, и его маленькая фигурка дышала
такой решимостью, что Пыльников, при всей своей симпатии к парочке бузотеров,
не в силах был протестовать.
А утром вышла в свет новая газета – «День». В передовице
сообщалось о том, что газета выходит не регулярно, а по мере накопления
материала, но что линия газеты будет строго выдержана. В газете каждый может
выступать с обсуждением и критикой всех школьных мероприятий.
«Все могут писать и свободно высказываться на страницах нашей
газеты. «День» будет следить за всем и все обсуждать», – громко повествовала
передовица, а чуть пониже шла статья, содержание коей всколыхнуло весь Юнком.
Статья содержала ряд резких выпадов против руководства Юнкома. Собственно,
Юнкому был посвящен весь номер, за небольшим исключением, и даже карикатура
высмеивала манию секретаря Юнкома писать протоколы. На рисунке был изображен
Саша Пыльников, в одной руке держащий папироску, а в другой кипу протоколов и
спрашивающий сам себя: «Что вреднее – курение табака или писание протоколов?»
Такой резкий выпад оппозиции возмутил Юнком и особенно Сашу
– Бебэ, который чрезвычайно обиделся. Больше всего возмутило ячейку то, что под
газетой стояло: «Редактор: Пантелеев, издатель: Черных». Это был открытый
вызов.
Еще не было случая, чтобы члены Юнкома выступали против
своего коллектива, и вдруг такая неожиданность. Решили созвать расширенный
пленум. Ввиду важности вопроса пришлось отменить трудовой субботник. Предстояла
горячая схватка.
– Смотрите, ребята, не сдавай! – волновался Японец,
когда собрались все выделенные делегаты.
– Мы идем за комсомолом. Мы должны решать
по-большевистски. Либо за, либо против – и никаких гвоздей.
Уже пленум был в сборе. Собралось семь человек. Не было
только Янкеля и Леньки. За ними послали, и минуту спустя оба они, насупившись,
вошли в комнату и сели. Япончик открыл заседание и взял слово.
– Сегодня, товарищи, мы вынуждены были неожиданно для
всех созвать совещание, поводом к которому послужил выход газеты «День» –
газеты, которую вдруг, без согласования с нами, начали издавать наши же
товарищи из Цека. Газета «День» выпущена с явной целью подорвать авторитет
Юнкома. Положение создается очень опасное. Мы будем говорить прямо. «День»,
если не совсем, то наполовину, может разложить нашу организацию, так как, я еще
раз говорю, против Юнкома выступают сами юнкомцы – члены Цека. Мы-то, конечно,
знаем, что за члены Цека Черных и Пантелеев, мы-то помним их веселые оргии с
Долгоруким, но массы этого не знают, и массы будут им верить, так как печать
– самое убедительное средство борьбы, а Янкель и
Пантелеев, мы должны признаться, самые талантливые шкидские журналисты.
Япончик на минуту остановился, наблюдая за действием своих
слов, но тут же увидел безнадежность положения. Лесть его не подействовала.
Сламщики, по-видимому, даже и не думали о раскаянии. Оба они сидели и
нахально-дерзко оглядывали противников.
Тогда Япончик перешел к делу.
– Ребята, надо ставить вопрос ребром. Либо Черных и
Пантелеев должны будут немедленно прекратить издание своей газеты и выпустить
очередной номер «Юнкома», в котором публично признают свои ошибки, либо…
– Что – либо? – со зловещим хладнокровием спросил
Янкель.
– Либо мы будем принуждены обнародовать прошлое членов
Цека, снять их с постов и… если не совсем… то хоть на месяц исключать из
Юнкома. Мы должны держать твердую дисциплину.
– Ну и держите себе, братишки! – истерично выкрикнул
Янкель. – «День» мы не прекратим, наоборот, мы его сделаем ежедневным.
Прощайте.
Дверь хрястнула за сламщиками. И тотчас Юнком поставил вопрос
об исключении Янкеля и Пантелеева. Постановление провели и сламщиков исключили.
Тут же была выбрана новая редколлегия, которой поручили экстренно выпустить
номер «Юнкома» с опровержением. Воробья назначили издателем, Пыльникова –
редактором. Едва разошелся пленум и опустел Юнком, новая редколлегия уже
взялась готовить номер, и на другой день с грехом пополам «Юнком» вышел.
Две недели республика Шкид жила в лихорадке, наблюдая за
борьбой двух течений. На стороне Юнкома был завоеванный ранее авторитет, на
стороне сламщиков – техника, умелое направление газеты и симпатии тех ребят,
которых Японец и его группа не пускали в Юнком.
Янкель и Пантелеев после выхода нового «Юнкома» развили
бешеные темпы. «День» стал ежедневной газетой, а впоследствии к нему прибавился
еще и вечерний выпуск.
Новый «Юнком» был слишком медлителен и слаб, чтобы бороться
с газетой, вдруг сразу получившей такое распространение и популярность. Дела в
ячейке шли все хуже. «День» медленно, но верно вдалбливал шкидцам, что линия
Юнкома неправильная, а сам Юнком мог только на митингах парировать удары
оппозиции, так как орган их не в силах был поспеть за органом сламщиков. Массы
отходили от Юнкома, стали недоверчивы, и только читальня по вечерам помогала
Юнкому бороться с Янкелем и Пантелеевым, но и та висела на волоске. Юнкомцам
было хорошо известно, что три четверти всех книг в читальне принадлежит
оппозиции и что рано или поздно читальню разорят.
И это случилось. Раз вечером в Юнком вошли Янкель и
Пантелеев. Был самый разгар читального вечера.
Десятки шкидцев сидели за столами и рассматривали картинки в
журналах и книгах. Янкель остановился у двери, а Пантелеев подошел к Японцу и с
изысканной корректностью произнес:
– Разрешите взять наши книги?
Японец побледнел.
Он ждал этого давно, но теперь вдруг струсил. Разгром
читальни отнимал последнюю возможность привлечь и удержать массы. Однако надо
было отдать.
– Берите, – равнодушно бросил он, но Пыльников,
стоявший рядом, услышал в голосе Еонина необычайную для него дрожь.
– Берите, – повторил Японец.
Под хихиканье и насмешки над обанкротившимся руководством
сламщики отбирали свои книги, но теперь их уже не интересовало падение и гибель
Юнкома и брали они свое только потому, что для пополнения своего «южного фонда»
решили загнать книги на барахолке.
Воевать сламщикам надоело. Они снова вспомнили свою идею и
отвели в газете целую полосу под отдел «Кино», где помещали рецензии о фильмах
и портреты известных киноартистов.
Юнком получил передышку и стал выправляться.
|