ПОЖАР
Юбилейный банкет. – Уголек из буржуйки. – Живой повойник. –
Руки вверх.
– Драма с дверной ручкой. – Обгорелое детище. – Новое
«Зеркало».
Десять часов вечера. Хрипло пробрякали часы. Звенит звонок.
Утомленная длинным, слепым зимним днем с бесконечными
уроками и ноской дров, Шкида идет спать.
Затихает здание, погружаясь в дремоту.
Дежурная воспитательница – немка Эланлюм – очень довольна.
Сегодня воспитанники не бузят. Сегодня они бесшумно укладываются в постели и
сразу засыпают. Не слышно диких выкриков, никто не дерется подушками, все вдруг
стали послушными, спокойными и тихими…
Такое настроение у воспитанников бывает редко, и Эланлюм
чрезвычайно рада, что это случилось как раз в ее дежурство.
Ее помощник – воспитатель, полный, белокурый, женоподобный
мужчина, по прозвищу Шершавый, – уже спит.
Шершавый – скверный воспитатель из породы «мягкотелых». Он
благодушен, не быстр в движениях и близорук, – это позволяет шкидцам в его
присутствии бузить до бесчувствия.
Сегодня Шершавый утомлен. Он не только воспитатель, но и
фельдшер, лекпом, лекарский помощник. Сегодня был медицинский осмотр, и
Шершавый очень устал, перещупав и перестукав полсотни воспитанников.
Шершавый спит, но Эланлюм не сердится на него. Ей кажется,
что она и без помощника уложила всех спать.
Эланлюм смотрит на часы – четверть одиннадцатого. Она решает
еще раз обойти здание, заходит в четвертый класс и застревает в дверях.
Весь класс сидит на партах. Вид у ребят заговорщицкий.
При входе немки все вскакивают и замирают, потом к ней
подходит Еонин и с не свойственной ему робостью говорит:
– Элла Андреевна, сегодня мы справляем юбилей – выход
двадцать пятого номера «Зеркала». Элла Андреевна, мы бы хотели отпраздновать
это важное для нас событие устройством маленького банкета и поэтому всем
классом просим вас разрешить нам остаться здесь до двенадцати часов. Мы обещаем
вам вести себя тихо. Можно?
Глаза всего класса впились в воспитательницу.
Немка растрогана.
– Хорошо, сидите, но чтобы было тихо.
Она уходит. В классе начинаются приготовления. Выдвинут на
середину круглый стол, уставленный скромными яствами, средства на которые
собирались всем классом в течение двух недель. Мамочка ставит на стол чайник с кипятком
и, расставив кружки, развязным голосом говорит:
– Прошу к столу.
Ребята чинно рассаживаются за столом. Янкель пробует сказать
речь:
– Братишки, итак, вышел двадцать пятый номер нашего
«Зеркала»…
Он хочет продолжать, но не находит слов. Да и без слов все
ясно. Он достает из парты комплект «Зеркала» и раскладывает его по партам.
Двадцать пять номеров пестрой лентой раскинулись на черном крашеном дереве,
двадцать пять номеров – двадцать пять недель усиленного труда, – это лучше
всяких слов говорит об успехе редакции.
Класс с уважением смотрит на газету, класс разглядывает
старые номера, как какую-нибудь музейную реликвию. Только Купец не интересуется
«Зеркалом»; забравшись в угол, он расправляется с колбасой. Он тоже взволнован,
но не газетой, а шамовкой.
Потом ребята вновь усаживаются за стол, пьют чай, хрустят
галетами, едят бутерброды с маслом и колбасой.
В классе жарко.
Поставленная на время холодов чугунка топится с утра
дровами, наворованными у дворника. От чая и от жары все размякли и, лениво развалившись,
сидят, не зная, о чем говорить.
Третьеклассник Бобер, случайно затесавшийся на банкет,
начинает тихо мурлыкать «Яблочко»:
Эх, яблочко на подоконничке, В Петрограде появилися
покойнички.
Но «Яблочко» – не очень подходящая к случаю песня. Ребятам хочется
спеть что-нибудь более торжественное, величавое, и вот Янкель затягивает
школьный гимн:
Мы из разных школ пришли, Чтобы здесь учиться, Братья,
дружною семьей Будем же труди-и-ться.
Ребята подхватывают:
Бросим прежнее житье, Позабудем, что
прошло.
Смело к но-о-вой жизни!
Смело к но-о-овой жизни!
Один Купец не поет. Он считает, что
греться у буржуйки гораздо приятнее. Улыбаясь широкой улыбкой, он сидит около
пузатой железной печки, помешивая кочергой догорающие угли и головешки.
– Мамочка, сходи посмотри, который час, – говорит
Янкель.
Но в эту минуту дверь отворяется и входит Эланлюм.
– Пора спать, ребята. Уже половина первого.
Никто не возражает ей. Шкидцы вскакивают. Бесшумно
расставляются по местам столы, табуретки и стулья, убираются остатки юбилейного
ужина, складывается на железный поднос посуда. Янкель бережно и любовно
укладывает в свою парту виновника торжества – комплект «Зеркала» – и вместе с
другими на цыпочках идет к выходу.
В дверях его останавливает Эланлюм. Кивком головы она
показывает на чугунку.
Янкель возвращается. Наспех поковыряв кочергой и видя, что
головешек нет, он закрывает трубу.
Выходя из класса, он замечает, что на полу у самой стены
прижался крохотный уголек, случайно выскочивший из чугунки. Надо бы подобрать
или затоптать его, но возвращаться Янкелю лень.
«Авось ничего не случится. Погаснет скоро», – мысленно
решает он и выходит из класса.
В спальне тихо. Все спят. Воздух уже достаточно нагрелся и
погустел от дыхания, но почему-то теплая густота делает спальню уютней. Пахнет
жильем.
Слабо мерцает угольная лампочка, свесившаяся с потолка,
настолько слабо, что через запушенные инеем окна виден свет уличного фонаря,
пробивающийся в ком-пату и освещающий ее.
В спальне тихо.
Изредка кто-нибудь из ребят, самый беспокойный, увидев
что-то страшное во сне, слабо вскрикнет и заворочается испуганно на кровати.
Потом вскинет голову, сядет, увидит, что он не в клетке с тиграми, не на уроке
математики и не на краю пропасти, а в родной шкидской спальне, и вновь
успокоится.
И в комнате опять тихо.
* * * Янкель проснулся, перевернулся на другой бок, зевнул и
огляделся. Было еще темно. Все спали, так же бледно светила лампочка, но фонарь
за окном уже не горел.
«Часа три – четыре», – подумал Янкель и собирался уже опять
уткнуться в подушку, как вдруг его внимание приковало маленькое сизое облачко
вокруг лампочки.
«Что за черт, кто бы мог курить в спальне», – невольно
мелькнуло в голове.
Но думать не хотелось, хотелось спать. Он опять укрылся с
головой одеялом и притих.
Вдруг из соседней комнаты кто-то позвал воспитателя, тот
повертелся на кровати и, кряхтя, поднялся.
– Кто меня зовет? – прохрипел Шершавый, болезненно
морщась и хватаясь за голову.
Кричал Газенфус – самый длинный и тощий из всех шкидцев и в
то же время самый трусливый.
– Дым идет откуда-то! Воспитатель, а даже не посмотрит
– откуда, – надрывался он.
Теперь заинтересовался дымом и Янкель и тоже набросился на
несчастного фельдшера:
– Что же вы, дядя Володя, в самом деле? Пойдите
узнайте, откуда дым.
Но Шершавый расслабленно простонал в ответ:
– Черных, видишь, я болен. Пойди сам и узнай.
Янкель разозлился.
– Идите вы к черту! Что я вам – холуй бегать?
Он решительно повернулся на бок, собираясь в третий раз
уснуть, как вдруг дверь с треском распахнулась – и в спальню ворвалось густое
облако дыма. Когда оно слегка рассеялось, Янкель увидел Викниксора. Тот тяжело
дышал и протирал глаза. Потом, оправившись, спокойным голосом громко сказал:
– Ребята, вставайте скорее.
Однако говорить было не нужно. Половина шкидцев уже
проснулась и, почуяв неладное, торопливо одевалась. Викниксор, увидев
полуодетого Янкеля, подозвал его и тихо сказал:
– Попробуй пройти к Семену Ивановичу, к кладовой. Дыму
много. Возьми подушку.
Янкель молча кивнул и, схватив подушку, двинулся к двери.
– Ты куда? – окликнул его одевавшийся Б И, сразу поняв
все, сказал:
– Я тоже пойду.
– Пойдем, – согласился Янкель.
Спальня уже гудела, как потревоженный улей. Будили спавших,
одевались.
Подходя к двери, Янкель услышал за спиной голос недовольного
Купца. Его тормошили, кричали на ухо о пожаре, а он сердито, истерично смеялся.
– Уйдите, задрыги! О-го-го! Не щекочите! Отстаньте!
Натягивая на ходу свой нарядный, принесенный «с воли»
полушубок, Бобер нагнал Янкеля.
– Ну, пойдем.
– Пойдем.
Они переглянулись. Потом Янкель решительно дернул дверь и
вышел, наклоняя голову и закрывая подушкой рот.
Сразу почувствовался противный запах гари. Дым обступил их
плотной стеной.
Держась за руки, они на ощупь вышли в зал. Янкель открыл на
минуту глаза и сквозь жуткий мрак увидел едва мерцающий глазок лампочки.
Обычно светлый зал теперь был темен, как черное покрывало.
Ребята миновали зал, свернули в коридор, по временам
открывая глаза, чтобы ориентироваться по лампочкам. От дыма, пробивавшегося
сквозь подушку, начало першить в горле, глаза слезились. Было страшно идти
вперед, не зная, где горит.
– А вдруг мы идем на огонь?
Но вот за поворотом мелькнул яркий свет, дыму стало меньше.
Эконом уже стоял у дверей, встревоженный запахом гари.
– Пожар, Семен Иванович! – разом выкрикнули Янкель и
Бобер, с жадностью глотая свежий воздух. – Пожар!
Эконом засуетился.
– Так что же вы! Бегите скорей в пожарную команду.
Погодите, я открою черную лестницу.
Звякнула цепочка. Ключ защелкал по замку, прыгая в дрожащих
руках старика.
– Пойдем? – спросил Янкель, нерешительно поглядывая на
Бобра.
– Конечно. Надо же!
Если не считать подушки, которую Янкель держал в руках, на
нем была только нижняя рубашка, пара брюк и незашнурованные ботинки. Он минуту
потоптался, поглядывая на одежду товарища. Облаченному в полушубок Бобру колебаться
было нечего.
– Идти или не идти?
Янкель хотел было отказаться, но потом решил:
– Ладно. Пойдем.
Быстро сбежали по лестнице, татарин-дворник Мефтахудын
открыл ворота, и ребята выскочили на Курляндскую.
– Поглядим, где горит! – задыхаясь, крикнул Янкель.
Вышли на середину улицы и, поглядев в окна, ахнули.
Четыре окна нижнего этажа школы, освещенные ярко-красным
светом, бросали отсвет на снег.
Янкель завыл:
– Наш класс. Сгорело все! «Зеркало» сгорело!
И, ни слова больше не сказав, оба шкидца ринулись во мрак.
Несмотря на мороз и на более чем легкий костюм, Янкель почти
не чувствовал холода. Только уши пощипывало.
Вокруг царила тишина, на улицах не видно было ни души – было
время самой глубокой ночи.
Бежали долго по прямому, как стрела, Старо-Петергофскому
проспекту. Проскочили мимо ярко освещенной фабрики. Потом устали, запыхались и
перешли на быстрый шаг.
Обоих мучил вопрос: что-то делается там, в Шкиде?
Вдруг Янкель, не убавляя хода, шепнул Бобру:
– Ой, гляди! Кто-то крадется.
Оба взглянули на развалины дома и увидели серую тень,
спешившую перерезать им дорогу. Бобер побледнел.
– Живые покойники! Полушубок снимут.
– Идем скорее, – оборвал Янкель. Ему-то бояться было
нечего. Пожалуй, он ничем не рисковал, так как вряд ли какой бандит решится
снять последнюю рубаху, и притом нижнюю, грязную и старую.
Стиснув зубы и скосив глаза, шкидцы прибавили шагу, с
намерением проскочить мимо зловещей тени, но маневр не удался.
Из-за груды кирпичей с револьвером в руках появился человек
в серой шинели.
– Стой! Руки вверх!
Ребята остановились и послушно подняли руки. Солдат, не
опуская револьвера, спросил, подозрительно оглядывая шкидцев:
– Куда идете?
У Бобра прошло чувство страха, и он, почуяв, что это не
налетчик, бодро сказал;
– В пожарную часть.
– Откуда?
– Из интерната. Пожар у нас.
Серая шинель минуту нерешительно потопталась, потом, спрятав
револьвер и уже смягчаясь, пробурчала:
– Пойдемте. Я вас провожу.
По дороге разговорились – человек с револьвером оказался
агентом.
– А я вас, чертенята, за налетчиков принял, – засмеялся
он.
– А мы – вас, – осмелев, признался агенту Янкель.
– Меня?!
– Да. Мы думали, что вы – живой покойник.
– Ну, этих субчиков в Питере уже не осталось. Всех
давно выловили, – сказал чекист. Тут он обратил внимание на жалкий костюм
Янкеля, скинул шинель и сказал:
– На, накинь, а то простудишься.
Пришли в часть. Едва успели подняться на второй этаж и
сообщить о пожаре, как ребят уже позвали вниз.
Там уже мелькали ярко-рыжие факелы, блестели медные пожарные
каски, хрипели гривастые лошади.
Пожарные посадили ребят на возок, и вся часть рванулась
вперед, разрывая сгустившуюся ночную тишину звоном, перепевом сигнального
рожка, хрястом подков и лошадиным ржанием.
Когда подъехали к школе, там уже стояла довольно большая
толпа зевак.
Почти одновременно приехала еще одна пожарная часть. Янкель
и Бобер по черной лестнице потопали было наверх, но эконом выгнал их, несмотря
на самые горячие протесты.
В это время в спальне разыгрывалась трагедия.
Много времени прошло, пока удалось разбудить спящих, а когда
все наконец проснулись, в комнате уже стоял густой дым. Он пробивался из всех
щелей, быстро заполняя помещение.
Началась паника. Кто-то из малышей заплакал. Треснуло где-то
выдавленное стекло.
Ребята вдруг все сразу забегали, громко закричали,
заметались. В этот момент распахнулась дверь и в спальню ворвалась Эланлюм.
– Дети! Берите подушки. Все ко мне!
Как стадо баранов к пастуху, прихлынули к немке
воспитанники, ожидая от нее чуда, и даже Купа, нерешительно почесав затылок и
спокойно докурив папироску, приблизился к ней.
Эланлюм повысила голос, стараясь перекричать гудевшую массу.
– Закройте рты подушками. Все идите за мной. Чтобы не
растеряться, держитесь друг за друга.
Пожар разрастался. Это было видно по дыму, густому-густому и
черному. Эланлюм раскрыла двери настежь и смело вышла навстречу черной завесе.
За ней двинулись остальные.
Идти было недалеко. Нужно было лишь свернуть направо,
сделать три шага по площадке лестницы и открыть дверь в квартиру немки, где
имелся выход на другую лестницу.
Уже вся школа толпилась на лестничной площадке, нетерпеливо
дожидаясь, когда откроют заветную дверь, но передние что-то замешкались.
Искали ручку – медную дверную ручку – и не находили. Десятки
рук шарили по стенам, хватаясь за карнизы, мешая друг другу, – ручки не было.
Искали на ощупь. Открытые глаза все равно мало помогли бы –
дым, черный как сажа, слепил глаза, вызывая слезы.
Послышались сдавленные выкрики:
– Скорей!
– Задыхаемся!
Кто-то не выдержал, закашлялся и, глотнув дым, издал
протяжный вопль. Стало страшно.
Купец, мрачно стоявший у стенки, наконец не выдержал и,
растолкав сгрудившихся на лестнице товарищей, медленно провел рукой по стене,
нащупав планку, опять провел и наткнулся на ручку.
Брызнул яркий свет из открытой двери, и обессилевшие,
задыхающиеся шпингалеты, шатаясь, ввалились в кор Эланлюм пересчитала
воспитанников. Все были на месте.
Она облегченно вздохнула, но тут же опять побледнела.
– Ребята! А где воспитатель?
Мертвым молчанием ответили ей шкидцы.
– Где воспитатель? – снова, и уже с тревогой, переспросила
немка.
Тогда Купец, добродушно улыбнувшись, сказал:
– А он там в спальне еще лежит, чудак. Охает, а не
встает. Потеха!
Эланлюм взвизгнула и, схватившись за голову, кинулась в
дымный коридор по направлению к спальне. Ми-нут через пять раздался громкий
стук в дверь.
Когда шкидцы поспешили открыть ее, им представилось
невиданное зрелище.
Немка волокла за руку Шершавого, а тот бессильно полз по
полу в кальсонах и нижней рубахе. Язык у него вылез наружу, в глазах светилось
безумие – он задыхался.
Общими усилиями обоих втащили в кор Шершавый безжизненно
упал на пол, а Эланлюм, тяжело дыша, прислонилась к стене.
Через минуту она уже оправилась, и снова голос ее загремел
под сводами коридора:
– Все на лестницу! На улицу не выходите. Все идите в
дворницкую к Мефтахудыну.
Ребята высыпали во двор, но к дворнику никто но пошел. Забыв
о запрете, все выскочили на улицу.
Дрожа от холода, шкидцы уставились на горящие окна, страх
прошел, было даже весело.
А у забора стояли Япончик и Янкель и чуть не плакали, глядя
на окна.
Вот зазвенело стекло, и пламя столбом вырвалось наружу,
согревая мерзлую штукатурку стены.
За углом запыхтела паровая машина, начавшая качать воду,
надулись растянутые по снегу рукава.
Мимо пробежали топорники, слева от них поднимали лестницу, и
проворный пожарный, поблескивая каской, уже карабкался по ступенькам вверх.
Жалобно звякнули последние стекла в горящем этаже; фыркая и шипя, из шлангов
рванулась мощная струя воды.
– Наш класс горит. Сволочи! – выругался Цыган, подходя
к Японцу и Янкелю.
Но те словно не слышали и, стуча зубами от холода и
возбуждения, твердили одно слово:
– «Зеркало»!
– «Зеркало»!
А Янкель иногда сокрушенно добавлял:
– Моя бумага! Мои краски!
– Марш в дворницкую! – вдруг загремел голос Викниксора
над их головами.
В последний раз с грустью взглянув на горящий класс, ребята
юркнули под ворота.
Там уже толпились полуодетые, дрожащие от холода шкидцы.
Дворницкая была маленькая, и ребята расселись кто на
подоконниках, кто прямо на полу. С улицы доносился шум работы, и шкидцам не сиделось
на месте, но у дверей стоял Мефтахудын, которому строго-настрого запретили
выпускать учеников за ворота.
Мефтахудын – татарин, добродушный инвалид, беспалый, –
приехал из Самары, бежал от голода и нашел приют в Шкиде. До сих пор ребята его
любили, но сегодня возненавидели.
– Пусти, Мефтахудын, поглядеть, – горячился Воробей.
Ласково отпихивая парня, дворник говорил, растягивая слова:
– Сиди, поджигала! Чиво глядеть? Нечиво глядеть. Сиди
на месте.
То и дело то Эланлюм, то Викниксор втискивали в двери новых
и новых воспитанников, пойманных на улице, и снова уходили на поиски.
Ребята сидели сгрудившись, угнетенные и придавленные. Сидели
долго-долго. Уже забрезжил в окнах бледный рассвет, а шкидцы сидели и
раздумывали. Каждый по-своему строил догадки о причинах пожара:
– Жарко чугунку натопили в четвертом отделении, вот пол
и загорелся.
– Электрическую проводку слишком давно не меняли.
– Курил кто-нибудь. Чинарик оставил…
Но настоящую причину знал один Янкель: маленький красный
уголек все время то потухал, то вспыхивал перед глазами.
Наступило утро.
Уехали пожарные, оставив грязные лужи и кучи обгорелых досок
на снегу.
Печально глядели шесть оконных впадин, копотью, дымом и
гарью ударяя в нос утренним прохожим.
Сгорели два класса, и выгорел пол в спальне.
Утром старшие ходили по пепелищу, с грустью поглядывая на
обгорелые бревна, на почерневшие рамы и закоптелые стены. Разыскивали свои
пожитки, стараясь откопать хоть что-нибудь. Бродили вместе с другими и Янкель с
Японцем, искали «Зеркало», но, как ни искали, даже следов обнаружить не могли.
Они уже собирались уходить, как вдруг Янкель нагнулся над
кучей всякого горелого хлама, сунул в эту кучу руку и извлек на свет что-то
бесформенное, мокрое и лохматое.
Замелькали исписанные печатными буквами знакомые листы.
– Ура! Цело!
С величайшими предосторожностями, чуть ли не всем классом
откапывали любимое детище и наконец извлекли его, но в каком виде предстало
перед ними это детище! Обгорели края, пожелтела бумага. Полному уничтожению
«Зеркала» помешала вода и, по-видимому, обвалившаяся штукатурка, придавившая
шкидскую газету, и заживо похоронившая ее в развалинах.
Редакция ликовала.
Потом Викниксор устроил собрание, опрашивал воспитанников,
интересовался их мнением, и все сошлись на одном:
– Виновата буржуйка.
Тотчас же торжественным актом буржуйки были уничтожены по
всей школе.
* * * Дня через два третий и четвертый классы возобновили
занятия, перебравшись во вновь оборудованные классы наверху. Классы были не
хуже прежних, но холодно и неприветливо встретили воспитанников новые стены. И
не скоро привыкли к ним ребята.
Янкель и Японец как-то сразу вдруг утратили любовь к старому
«Зеркалу» и смотрели на него, как на калеку, с отвращением.
Долго не могли собраться с духом и выпустить двадцать шестой
номер газеты, а потом вдруг, посовещавшись, решили:
«Поставим крест на старом «Зеркале».
Недели через две вышел первый номер роскошного
многокрасочного журнала «Зеркало», который ничем не был похож на своего хоть и
почтенного, но бесцветного родителя.
А республика Шкид, покалеченная пожаром, долго не могла
оправиться от нанесенной ей раны, как не может оправиться от разрушений
маленькая страна после большой войны.
|