Глава VII
Она
несла в руках свою шляпку и, войдя, положила ее на фортепиано; потом подошла ко
мне и молча протянула мне руку. Губы ее слегка пошевелились; она как будто
хотела мне что-то сказать, какое-то приветствие, но ничего не сказала.
Три
недели как мы не видались. Я глядел на нее с недоумением и страхом. Как переменилась
она в три недели! Сердце мое защемило тоской, когда я разглядел эти впалые
бледные щеки, губы, запекшиеся, как в лихорадке, и глаза, сверкавшие из-под
длинных, темных ресниц горячечным огнем и какой-то страстной решимостью.
Но боже,
как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как
в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще
только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками,
слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот
вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той
комнате, наклонив головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
Раздался
густой звук колокола, призывавшего к вечерне. Она вздрогнула, старушка перекрестилась.
– Ты
к вечерне собиралась, Наташа, а вот уж и благовестят, – сказала она. –
Сходи, Наташенька, сходи, помолись, благо близко! Да и прошлась бы заодно. Что
взаперти-то сидеть? Смотри, какая ты бледная; ровно сглазили.
– Я…
может быть… не пойду сегодня, – проговорила Наташа медленно и тихо, почти
шепотом. – Я… нездорова, – прибавила она и побледнела как полотно.
– Лучше
бы пойти, Наташа; ведь ты же хотела давеча и шляпку вот принесла. Помолись,
Наташенька, помолись, чтобы тебе бог здоровья послал, – уговаривала Анна
Андреевна, робко смотря на дочь, как будто боялась ее.
– Ну
да; сходи; а к тому ж и пройдешься, – прибавил старик, тоже с
беспокойством всматриваясь в лицо дочери, – мать правду говорит. Вот Ваня
тебя и проводит.
Мне
показалось, что горькая усмешка промелькнула на губах Наташи. Она подошла к фортепиано,
взяла шляпку и надела ее; руки ее дрожали. Все движения ее были как будто
бессознательны, точно она не понимала, что делала. Отец и мать пристально в нее
всматривались.
– Прощайте! –
чуть слышно проговорила она.
– И,
ангел мой, что прощаться, далекий ли путь! На тебя хоть ветер подует; смотри,
какая ты бледненькая. Ах! да ведь я и забыла (все-то я забываю!) – л`адонку я
тебе кончила; молитву зашила в нее, ангел мой; монашенка из Киева научила
прошлого года; пригодная молитва; еще давеча зашила. Надень, Наташа. Авось
господь бог тебе здоровья пошлет. Одна ты у нас.
И
старушка вынула из рабочего ящика нательный золотой крестик Наташи; на той же
ленточке была привешена только что сшитая л`адонка.
– Носи
на здоровье! – прибавила она, надевая крест и крестя дочь, – когда-то
я тебя каждую ночь так крестила на сон грядущий, молитву читала, а ты за мной
причитывала. А теперь ты не та стала, и не дает тебе господь спокойного духа.
Ах, Наташа, Наташа! Не помогают тебе и молитвы мои материнские! – И
старушка заплакала.
Наташа
молча поцеловала ее руку и ступила шаг к дверям; но вдруг быстро воротилась
назад и подошла к отцу. Грудь ее глубоко волновалась.
– Папенька!
Перекрестите и вы… свою дочь, – проговорила она задыхающимся голосом и
опустилась перед ним на колени.
Мы все
стояли в смущении от неожиданного, слишком торжественного ее поступка. Несколько
мгновений отец смотрел на нее, совсем потерявшись.
– Наташенька,
деточка моя, дочка моя, милочка, что с тобою! – вскричал он наконец, и слезы
градом хлынули из глаз его. – Отчего ты тоскуешь? Отчего плачешь и день и
ночь? Ведь я все вижу; я ночей не сплю, встаю и слушаю у твоей комнаты!.. Скажи
мне все, Наташа, откройся мне во всем, старику, и мы…
Он не
договорил, поднял ее и крепко обнял. Она судорожно прижалась к его груди и скрыла
на его плече свою голову.
– Ничего,
ничего, это так… я нездорова… – твердила она, задыхаясь от внутренних, подавленных
слез.
– Да
благословит же тебя бог, как я благословляю тебя, дитя мое милое, бесценное
дитя! – сказал отец. – Да пошлет и тебе навсегда мир души и оградит
тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла
до него.
– И
мое, и мое благословение над тобою! – прибавила старушка, заливаясь
слезами.
– Прощайте! –
прошептала Наташа.
У дверей
она остановилась, еще раз взглянула на них, хотела было еще что-то сказать, но
не могла и быстро вышла из комнаты. Я бросился вслед за нею, предчувствуя
недоброе.
|
