Увеличить |
Глава V
Наутро
Нелли рассказала мне про вчерашнее посещение довольно странные вещи. Впрочем,
уж и то было странно, что Маслобоев вздумал в этот вечер прийти: он наверно
знал, что я не буду дома; я сам предуведомил его об этом при последнем нашем
свидании и очень хорошо это помнил. Нелли рассказывала, что сначала она было не
хотела отпирать, потому что боялась: было уж восемь часов вечера. Но он упросил
ее через запертую дверь, уверяя, что если он не оставит мне теперь записку, то
завтра мне почему-то будет очень худо. Когда она его впустила, он тотчас же
написал записку, подошел к ней и уселся подле нее на диване. «Я встала и не хотела
с ним говорить, – рассказывала Нелли, – я его очень боялась; он начал
говорить про Бубнову, как она теперь сердится, что она уж не смеет меня теперь
взять, и начал вас хвалить; сказал, что он с вами большой друг и вас маленьким
мальчиком знал. Тут я стала с ним говорить. Он вынул конфеты и просил, чтоб и я
взяла; я не хотела; он стал меня уверять тогда, что он добрый человек, умеет
петь песни и плясать; вскочил и начал плясать. Мне стало смешно. Потом сказал,
что посидит еще немножко, – дождусь Ваню, авось воротится, – и очень
просил меня, чтоб я не боялась и села подле него. Я села; но говорить с ним
ничего не хотела. Тогда он сказал мне, что знал мамашу и дедушку и… тут я стала
говорить. И он долго сидел».
– А
об чем же вы говорили?
– О
мамаше… о Бубновой… о дедушке. Он сидел часа два. Нелли как будто не хотелось
рассказывать, об чем они говорили. Я не расспрашивал, надеясь узнать все от Маслобоева.
Мне показалось только, что Маслобоев нарочно заходил без меня, чтоб застать
Нелли одну. «Для чего ему это?» – подумал я.
Она
показала мне три конфетки, которые он ей дал. Это были леденцы в зеленых и
красных бумажках, прескверные и, вероятно, купленные в овощной лавочке. Нелли
засмеялась, показывая мне их.
– Что
ж ты их не ела? – спросил я.
– Не
хочу, – отвечала она серьезно, нахмурив брови. – Я и не брала у него;
он сам на диване оставил…
В этот
день мне предстояло много ходьбы. Я стал прощаться с Нелли.
– Скучно
тебе одной? – спросил я ее, уходя.
– И
скучно и не скучно. Скучно потому, что вас долго нет.
И она с
такою любовью взглянула на меня, сказав это. Все это утро она смотрела на меня
таким же нежным взглядом и казалась такою веселенькою, такою ласковою, и в то
же время что-то стыдливое, даже робкое было в ней, как будто она боялась
чем-нибудь досадить мне, потерять мою привязанность и… и слишком высказаться,
точно стыдясь этого.
– А
чем же не скучно-то? Ведь ты сказала, что тебе «и скучно и не скучно»? –
спросил я, невольно улыбаясь ей, так становилась она мне мила и дорога.
– Уж
я сама знаю чем, – отвечала она, усмехнувшись, и чего-то опять
застыдилась. Мы говорили на пороге, у растворенной двери. Нелли стояла передо
мной, потупив глазки, одной рукой схватившись за мое плечо, а другою пощипывая
мне рукав сюртука.
– Что
ж это, секрет? – спросил я.
– Нет…
ничего… я – я вашу книжку без вас читать начала, – проговорила она
вполголоса и, подняв на меня нежный, проницающий взгляд, вся закраснелась.
– А,
вот как! Что ж, нравится тебе? – я был в замешательстве автора, которого
похвалили в глаза, но я бы бог знает что дал, если б мог в эту минуту
поцеловать ее. Но как-то нельзя было поцеловать. Нелли помолчала.
– Зачем,
зачем он умер? – спросила она с видом глубочайшей грусти, мельком взглянув
на меня и вдруг опять опустив глаза.
– Кто
это?
– Да
вот этот, молодой, в чахотке… в книжке-то?
– Что
ж делать, так надо было, Нелли.
– Совсем
не надо, – отвечала она почти шепотом, но как-то вдруг, отрывисто, чуть не
сердито, надув губки и еще упорнее уставившись глазами в пол.
Прошла
еще минута.
– А
она… ну, вот и они-то… девушка и старичок, – шептала она, продолжая как-то
усиленнее пощипывать меня за рукав, – что ж, они будут жить вместе? И не
будут бедные?
– Нет,
Нелли, она уедет далеко; выйдет замуж за помещика, а он один останется, –
отвечал я с крайним сожалением, действительно сожалея, что не могу ей сказать
чего-нибудь утешительнее.
– Ну,
вот… Вот! Вот как это! У, какие!.. Я и читать теперь не хочу!
И она сердито
оттолкнула мою руку, быстро отвернулась от меня, ушла к столу и стала лицом к
углу, глазами в землю. Она вся покраснела и неровно дышала, точно от какого-то
ужасного огорчения.
– Полно,
Нелли, ты рассердилась! – начал я, подходя к ней, – ведь это все
неправда, что написано, – выдумка; ну, чего ж тут сердиться!
Чувствительная ты девочка!
– Я
не сержусь, – проговорила она робко, подняв на меня такой светлый, такой
любящий взгляд; потом вдруг схватила мою руку, прижала к моей груди лицо и
отчего-то заплакала.
Но в ту
же минуту и засмеялась, – и плакала и смеялась – все вместе. Мне тоже было
и смешно и как-то… сладко. Но она ни за что не хотела поднять ко мне голову, и
когда я стал было отрывать ее личико от моего плеча, она все крепче приникала к
нему и все сильнее и сильнее смеялась.
Наконец
кончилась эта чувствительная сцена. Мы простились; я спешил. Нелли, вся разрумянившаяся
и все еще как будто пристыженная и с сияющими, как звездочки, глазками, выбежала
за мной на самую лестницу и просила воротиться скорее. Я обещал, что непременно
ворочусь к обеду и как можно пораньше.
Сначала
я пошел к старикам. Оба они хворали. Анна Андреевна была совсем больная; Николай
Сергеич сидел у себя в кабинете. Он слышал, что я пришел, но я знал, что по
обыкновению своему он выйдет не раньше, как через четверть часа, чтоб дать нам
наговориться. Я не хотел очень расстраивать Анну Андреевну и потому смягчал по
возможности мой рассказ о вчерашнем вечере, но высказал правду; к удивлению
моему, старушка хоть и огорчилась, но как-то без удивления приняла известие о
возможности разрыва.
– Ну,
батюшка, так я и думала, – сказала она. – Вы ушли тогда, а я долго
продумала и надумалась, что не бывать этому. Не заслужили мы у господа бога, да
и человек-то такой подлый; можно ль от него добра ожидать. Шутка ль, десять
тысяч с нас задаром берет, знает ведь, что задаром, и все-таки берет. Последний
кусок хлеба отнимает; продадут Ихменевку. А Наташечка справедлива и умна, что
им не поверила. Да знаете ль вы еще, батюшка, – продолжала она, понизив
голос, – мой-то, мой-то! Совсем напротив этой свадьбы идет.
Проговариваться стал: не хочу, говорит! Я сначала думала, что он блажит; нет,
взаправду. Что тогда с ней-то будет, с голубушкой? Ведь он ее тогда совсем
проклянет. Ну, а тот-то, Алеша-то, он-то что?
И долго
еще она меня расспрашивала и по обыкновению своему охала и сетовала с каждым
моим ответом. Вообще я заметил, что она в последнее время как-то совсем
потерялась. Всякое известие потрясало ее. Скорбь об Наташе убивала ее сердце и
здоровье.
Вошел
старик, в халате, в туфлях; он жаловался на лихорадку. но с нежностью посмотрел
на жену и все время, как я у них был, ухаживал за ней, как нянька, смотрел ей в
глаза, даже робел перед нею. Во взглядах его было столько нежности. Он был
испуган ее болезнью; чувствовал, что лишится всего в жизни, если и ее потеряет.
Я
просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о
Нелли. У него была серьезная мысль принять ее к себе в дом вместо дочери. Он
стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным
любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли я о ней еще чего нового? Я
наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
– Мы
еще поговорим об этом, – сказал он решительно, – а покамест… а
впрочем, я сам к тебе приду, вот только немножко поправлюсь здоровьем. Тогда и
решим.
Ровно в
двенадцать часов я был у Маслобоева. К величайшему моему изумлению, первое
лицо, которое я встретил, войдя к нему, был князь. Он в передней надевал свое
пальто, а Маслобоев суетливо помогал ему и подавал ему его трость. Он уж
говорил мне о своем знакомстве с князем, но все-таки эта встреча чрезвычайно
изумила меня.
Князь
как будто смешался, увидев меня.
– Ах,
это вы! – вскрикнул он как-то уж слишком с жаром, – представьте,
какая встреча! Впрочем, я сейчас узнал от господина Маслобоева, что вы с ним
знакомы. Рад, рад, чрезвычайно рад, что вас встретил; я именно желал вас видеть
и надеюсь как можно скорее заехать к вам, вы позволите? У меня просьба до вас:
помогите мне, разъясните теперешнее положение наше. Вы, верно, поняли, что я
говорю про вчерашнее… Вы там знакомы дружески, вы следили за всем ходом этого
дела: вы имеете влияние… Ужасно жалею, что не могу с вами теперь же… Дела! Но
на днях и даже, может быть, скорее я буду иметь удовольствие быть у вас. А
теперь…
Он
как-то уж слишком крепко пожал мне руку, перемигнулся с Маслобоевым и вышел.
– Скажи
ты мне, ради бога… – начал было я, входя в комнату.
– Ровно-таки
ничего тебе не скажу, – перебил Маслобоев, поспешно хватая фуражку и
направляясь в переднюю, – дела! Я, брат, сам бегу, опоздал!..
– Да
ведь ты сам написал, что в двенадцать часов.
– Что
ж такое, что написал? Вчера тебе написал, а сегодня мне написали, да так, что
лоб затрещал, – такие дела! Ждут меня. Прости, Ваня. Все, что могу
предоставить тебе в удовлетворение, это исколотить меня за то, что напрасно
тебя потревожил. Если хочешь удовлетвориться, то колоти, но только ради Христа
поскорее! Не задержи, дела, ждут…
– Да
зачем мне тебя колотить? Дела, так спеши, у всякого бывает свое непредвиденное.
А только…
– Нет,
про только-то уж я скажу, – перебил он, выскакивая в переднюю и надевая
шинель (за ним и я стал одеваться). – У меня и до тебя дело; очень важное
дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А
так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, ради бога, слово,
что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже. Буду дома.
– Сегодня, –
сказал я в нерешимости, – ну, брат, я сегодня вечером хотел было зайти…
– Зайди,
голубчик, сейчас туда, куда ты хотел вечером зайти, а вечером ко мне. Потому,
Ваня, и вообразить не можешь, какие я вещи тебе сообщу.
– Да
изволь, изволь; что бы такое? Признаюсь, ты завлек мое любопытство.
Между
тем мы вышли из ворот дома и стояли на тротуаре.
– Так
будешь? – спросил он настойчиво.
– Сказал,
что буду.
– Нет,
дай честное слово.
– Фу,
какой! Ну, честное слово.
– Отлично
и благородно. Тебе куда?
– Сюда, –
отвечал я, показывая направо.
– Ну,
а мне сюда, – сказал он, показывая налево. – Прощай, Ваня! Помни,
семь часов.
«Странно», –
подумал я, смотря ему вслед.
Вечером
я хотел быть у Наташи. Но так как теперь дал слово Маслобоеву, то и рассудил
отправиться к ней сейчас. Я был уверен, что застану у ней Алешу. Действительно,
он был там и ужасно обрадовался, когда я вошел.
Он был
очень мил, чрезвычайно нежен с Наташей и даже развеселился с моим приходом.
Наташа хоть и старалась казаться веселою, но видно было, что через силу. Лицо
ее было больное и бледное; плохо спала ночью. К Алеше она была как-то усиленно
ласкова.
Алеша
хоть и много говорил, много рассказывал, по-видимому желая развеселить ее и сорвать
улыбку с ее невольно складывавшихся не в улыбку губ, но заметно обходил в
разговоре Катю и отца. Вероятно, вчерашняя его попытка примирения не удалась.
– Знаешь
что? Ему ужасно хочется уйти от меня, – шепнула мне наскоро Наташа, когда
он вышел на минуту что-то сказать Мавре, – да и боится. А я сама боюсь ему
сказать, чтоб он уходил, потому что он тогда, пожалуй, нарочно не уйдет, а пуще
всего боюсь, что он соскучится и за это совсем охладеет ко мне! Как сделать?
– Боже,
в какое положение вы сами себя ставите! И какие вы мнительные, как вы следите
друг за другом! Да просто объясниться, ну и кончено. Вот через это-то положение
он, может быть, и действительно соскучится.
– Как
же быть? – вскричала она, испуганная.
– Постой,
я вам все улажу… – и я вышел в кухню под предлогом попросить Мавру обтереть
одну очень загрязнившуюся мою калошу.
– Осторожнее,
Ваня! – закричала она мне вслед.
Только
что я вошел к Мавре, Алеша так и бросился ко мне, точно меня ждал:
– Иван
Петрович, голубчик, что мне делать? Посоветуйте мне: я еще вчера дал слово быть
сегодня, именно теперь, у Кати. Не могу же я манкировать! Я люблю Наташу как не
знаю что, готов просто в огонь, но, согласитесь сами, там совсем бросить, ведь
это нельзя…
– Ну
что ж, поезжайте…
– Да
как же Наташа-то? Ведь я огорчу ее, Иван Петрович, выручите как-нибудь…
– По-моему,
лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей все будет казаться, что вам с
ней скучно и что вы с ней сидите насильно. Непринужденнее лучше. Впрочем,
пойдемте, я вам помогу.
– Голубчик,
Иван Петрович! Какой вы добрый!
Мы
вошли; через минуту я сказал ему:
– А
я видел сейчас вашего отца.
– Где? –
вскричал он, испуганный.
– На
улице, случайно. Он остановился со мной на минуту, опять просил быть знакомым.
Спрашивал об вас: не знаю ли я, где теперь вы? Ему очень надо было вас видеть,
что-то сказать вам.
– Ах,
Алеша, съезди, покажись ему, – подхватила Наташа, понявшая, к чему я
клоню.
– Но…
где ж я его теперь встречу? Он дома?
– Нет,
помнится, он сказал, что он у графини будет.
– Ну,
так как же… – наивно произнес Алеша, печально смотря на Наташу.
– Ах,
Алеша, так что же! – сказала она. – Неужели ж ты вправду хочешь
оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски. Во-первых,
это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед Катей. Вы
друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня просто
обижаешь, коли думаешь, что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я
прошу тебя! Да и отец твой успокоится.
– Наташа,
ты ангел, а я твоего пальчика не стою! – вскричал Алеша с восторгом и с
раскаянием. – Ты так добра, а я… я… ну узнай же! Я сейчас же просил, там,
в кухне, Ивана Петровича, чтоб он помог мне уехать от тебя. Он это и выдумал.
Но не суди меня, ангел Наташа! Я не совсем виноват, потому что люблю тебя в
тысячу раз больше всего на свете и потому выдумал новую мысль: открыться во
всем Кате и немедленно рассказать ей все наше теперешнее положение и все, что
вчера было. Она что-нибудь выдумает для нашего спасения, она нам всею душою предана…
– Ну
и ступай, – отвечала Наташа, улыбаясь, – и вот что, друг мой, я сама
хотела бы очень познакомиться с Катей. Как бы это устроить?
Восторгу
Алеши не было пределов. Он тотчас же пустился в предположения, как познакомиться.
По его выходило очень легко: Катя выдумает. Он развивал свою идею с жаром,
горячо. Сегодня же обещался и ответ принести, через два же часа, и вечер
просидеть у Наташи.
– Вправду
приедешь? – спросила Наташа, отпуская его.
– Неужели
ты сомневаешься? Прощай, Наташа, прощай, возлюбленная ты моя,
– вечная
моя возлюбленная! Прощай, Ваня! Ах, боже мой, я вас нечаянно назвал Ваней;
послушайте, Иван Петрович, я вас люблю – зачем мы не на ты. Будем на ты.
– Будем
на ты.
– Слава
богу! Ведь мне это сто раз в голову приходило. Да я все как-то не смел вам
сказать. Вот и теперь вы говорю. А ведь это очень трудно ты говорить. Это,
кажется, где-то у Толстого хорошо выведено: двое дали друг другу слово говорить
ты, да и никак не могут и все избегают такие фразы, в которых местоимения. Ах,
Наташа! Перечтем когда-нибудь «Детство и отрочество»; ведь как хорошо!
– Да
уж ступай, ступай, – прогоняла Наташа, смеясь, – заболтался от
радости…
– Прощай!
Через два часа у тебя!
Он
поцеловал у ней руку и поспешно вышел.
– Видишь,
видишь, Ваня! – проговорила она и залилась слезами.
Я
просидел с ней часа два, утешал ее и успел убедить во всем. Разумеется, она
была во всем права, во всех своих опасениях. У меня сердце ныло в тоске, когда
я думал о теперешнем ее положении; боялся я за нее. Но что ж было делать?
Странен
был для меня и Алеша: он любил ее не меньше, чем прежде, даже, может быть, и
сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то же время новая
любовь крепко вселялась в его сердце. Чем это кончится – невозможно было
предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на Катю. Я снова обещал
Наташе познакомиться с нею.
Под
конец она даже как будто развеселилась. Между прочим, я рассказал ей все о
Нелли, о Маслобоеве, о Бубновой, о сегодняшней встрече моей у Маслобоева с
князем и о назначенном свидании в семь часов. Все это ужасно ее заинтересовало.
О стариках я говорил с ней немного, а о посещении Ихменева умолчал, до времени;
предполагаемая дуэль Николая Сергеича с князем могла испугать ее. Ей тоже
показались очень странными сношения князя с Маслобоевым и чрезвычайное его
желание познакомиться со мною, хотя все это и довольно объяснялось теперешним
положением…
Часа в
три я воротился домой. Нелли встретила меня с своим светлым личиком…
|