Глава IX
Проснулся
я больной, поздно, часов в десять утра. У меня кружилась и болела голова. Я
взглянул на постель Елены: постель была пуста. В то же время из правой моей
комнатки долетали до меня какие-то звуки, как будто кто-то шуршал по полу
веником. Я вышел посмотреть. Елена, держа в руке веник и придерживая другой
рукой свое нарядное платьице, которое она еще и не снимала с того самого
вечера, мела пол. Дрова, приготовленные в печку, были сложены в уголку; со
стола стерто, чайник вычищен; одним словом, Елена хозяйничала.
– Послушай,
Елена, – закричал я, – кто же тебя заставляет пол мести? Я этого не
хочу, ты больна; разве ты в работницы пришла ко мне?
– Кто
ж будет здесь пол мести? – отвечала она, выпрямляясь и прямо смотря на
меня. – Теперь я не больна.
– Но
я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься, что я буду попрекать
тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты взяла этот гадкий
веник? У меня не было веника, – прибавил я, смотря на нее с удивлением.
– Это
мой веник. Я его сама сюда принесла. Я и дедушке здесь пол мела. А веник вот
тут, под печкой с того времени и лежал.
Я
воротился в комнату в раздумье. Могло быть, что я грешил; но мне именно
казалось, что ей как будто тяжело было мое гостеприимство и что она всячески
хотела доказать мне, что живет у меня не даром. «В таком случае какой же это
озлобленный характер?» – подумал я. Минуты две спустя вошла и она и молча села
на свое вчерашнее место на диване, пытливо на меня поглядывая. Между тем я
вскипятил чайник, заварил чай, налил ей чашку и подал с куском белого хлеба.
Она взяла молча и беспрекословно. Целые сутки она почти ничего не ела.
– Вот
и платьице хорошенькое запачкала веником, – сказал я, заметив большую грязную
полосу на подоле ее юбки.
Она
осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению, отставила чашку, ущипнула
обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо, кисейное полотнище юбки и одним
взмахом разорвала его сверху донизу. Сделав это, она молча подняла на меня свой
упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было бледно.
– Что
ты делаешь, Елена? – закричал я, уверенный, что вижу перед собою
сумасшедшую.
– Это
нехорошее платье, – проговорила она, почти задыхаясь от волнения.
– Зачем
вы сказали, что это хорошее платье? Я не хочу его носить, – вскричала она
вдруг, вскочив с места. – Я его изорву. Я не просила ее рядить меня. Она
меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье, разорву и это,
разорву! Разорву! Разорву!..
И она с
яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она изорвала его
чуть не в клочки. Когда она кончила, она была так бледна, что едва стояла на
месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение. Она же смотрела на меня
каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в чем-нибудь виноват перед
нею. Но я уже знал, что мне делать.
Я
положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое платье. На это дикое,
ожесточенное существо нужно было действовать добротой. Она смотрела так, как
будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж раз, несмотря на жестокое
наказание, изорвала в клочки свое первое, такое же платье, то с каким же
ожесточением она должна была смотреть на него теперь, когда оно напоминало ей
такую ужасную недавнюю минуту.
На
Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое и простенькое платьице.
Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не было денег. Но я еще
накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно место, где была
надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую сторону, где
Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как будто чего-то
ждала.
– Вы
опять запрете меня? – спросила она, когда я взялся за ключ, чтоб запереть
за собой квартиру, как вчера и третьего дня.
– Друг
мой, – сказал я, подходя к ней, – не сердись за это. Я потому
запираю, что может кто-нибудь прийти. Ты же больная, пожалуй испугаешься. Да и
бог знает, кто еще придет; может быть, Бубнова вздумает прийти…
Я
нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял ей. Мне казалось,
что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился быть осторожнее.
Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
Я знал
одного антрепренера, издававшего уже третий год одну многотомную книгу. У него
я часто доставал работу, когда нужно было поскорей заработать сколько-нибудь
денег. Платил он исправно. Я отправился к нему, и мне удалось получить двадцать
пять рублей вперед, с обязательством доставить через неделю компилятивную
статью. Но я надеялся выгадать время на моем романе. Это я часто делал, когда
приходила крайняя нужда.
Добыв
денег, я отправился на Толкучий. Там скоро я отыскал знакомую мне старушку торговку,
продававшую всякое тряпье. Я ей рассказал примерно рост Елены, и она мигом выбрала
мне светленькое ситцевое, совершенно крепкое и не более одного раза мытое
платьице за чрезвычайно дешевую цену. Кстати уж я захватил и шейный платочек.
Расплачиваясь, я подумал, что надо же Елене какую-нибудь шубейку, мантильку или
что-нибудь в этом роде. Погода стояла холодная, а у ней ровно ничего не было.
Но я отложил эту покупку до другого раза. Елена была такая обидчивая, гордая.
Господь знает, как примет она и это платье, несмотря на то что я нарочно
выбирал как можно проще и неказистее, самое буднишнее, какое только можно было
выбрать. Впрочем, я все-таки купил две пары чулок нитяных и одни шерстяные. Это
я мог отдать ей под предлогом того, что она больна, а в комнате холодно. Ей
надо было тоже белья. Но все это я оставил до тех пор, пока поближе с ней
познакомлюсь. Зато я купил старые занавески к кровати – вещь необходимую и
которая могла принесть Елене большое удовольствие.
Со всем
этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой отпирался почти неслышно,
так что Елена не сейчас услыхала, что я воротился. Я заметил, что она стояла у
стола и перебирала мои книги и бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула
книгу, которую читала, и отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту
книгу: это был мой первый роман, изданный отдельной книжкой и на заглавном
листе которого выставлено было мое имя.
– А
сюда кто-то без вас стучался, – сказала она таким тоном, как будто
поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?
– Уж
не доктор ли, – сказал я, – ты не окликнула его, Елена?
– Нет.
Я не
отвечал, взял узелок, развязал его и вынул купленное платье.
– Вот,
друг мой Елена, – сказал я, подходя к ней, – в таких клочьях, как ты
теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое дешевое, так что
тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек стоит. Носи на
здоровье.
Я
положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на меня некоторое время во
все глаза.
Она была
чрезвычайно удивлена, и вместе с тем мне показалось, ей было чего-то ужасно
стыдно. Но что-то мягкое, нежное засветилось в глазах ее. Видя, что она молчит,
я отвернулся к столу. Поступок мой, видимо, поразил ее. Но она с усилием
превозмогала себя и сидела, опустив глаза в землю.
Голова
моя болела и кружилась все более и более. Свежий воздух не принес мне ни малейшей
пользы. Между тем надо было идти к Наташе. Беспокойство мое об ней не
уменьшалось со вчерашнего дня, напротив – возрастало все более и более. Вдруг
мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
– Вы,
когда уходите, не запирайте меня, – проговорила она, смотря в сторону и
пальчиком теребя на диване покромку, как будто бы вся была погружена в это
занятие. – Я от вас никуда не уйду.
– Хорошо,
Елена, я согласен. Но если кто-нибудь придет чужой? Пожалуй, еще бог знает кто?
– Так
оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а будут стучать, я и скажу: нет
дома. – И она с лукавством посмотрела на меня, как бы приговаривая: «Вот
ведь как это просто делается!»
– Вам
кто белье моет? – спросила она вдруг, прежде чем я успел ей отвечать
что-нибудь.
– Здесь,
в этом доме, есть женщина.
– Я
умею мыть белье. А где вы кушанье вчера взяли?
– В
трактире.
– Я
и стряпать умею. Я вам кушанье буду готовить.
– Полно,
Елена; ну что ты можешь уметь стряпать? Все это ты не к делу говоришь…
Елена
замолчала и потупилась. Ее, видимо, огорчило мое замечание. Прошло по крайней
мере минут десять; мы оба молчали.
– Суп, –
сказала она вдруг, не поднимая головы.
– Как
суп? Какой суп? – спросил я, удивляясь.
– Суп
умею готовить. Я для маменьки готовила, когда она была больна. Я и на рынок ходила.
– Вот
видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, – сказал я, подходя к ней и
садясь с ней на диван рядом. – Я с тобой поступаю, как мне велит мое
сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и
ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе
тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него
заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это
стыдно, Елена.
Она не
отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она
скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене
ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто
такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень
нехорошее, а что она до времени таит от меня, как это и не раз бывало между
нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я
мог раздражить ее моею назойливостью.
Так и
случилось. Она опять встретила меня недовольным, жестким взглядом. Надо было
тотчас же уйти; а у меня ноги подкашивались.
– Я
к тебе на минутку, Наташа, – начал я, – посоветоваться: что мне
делать с моей гостьей? – И я начал поскорей рассказывать все про Елену.
Наташа выслушала меня молча.
– Не
знаю, что тебе посоветовать, Ваня, – отвечала она. – По всему видно,
что это престранное существо. Может быть, она была очень обижена, очень
напугана. Дай ей по крайней мере выздороветь. Ты ее хочешь к нашим?
– Она
все говорит, что никуда от меня не пойдет. Да и бог знает, как там ее примут,
так что я и не знаю. Ну что, друг мой, как ты? Ты вчера была как будто
нездорова! – спросил я ее робея.
– Да…
у меня и сегодня что-то голова болит, – отвечала она рассеянно.
– Не
видал ли кого из наших?
– Нет.
Завтра схожу. Ведь вот завтра суббота…
– Так
что же?
– Вечером
будет князь…
– Так
что же? Я не забыла.
– Нет,
я ведь только так…
Она
остановилась прямо передо мной и долго и пристально посмотрела мне в глаза. В
ее взгляде была какая-то решимость, какое-то упорство; что-то лихорадочное,
горячечное.
– Знаешь
что, Ваня, – сказала она, – будь добр, уйди от меня, ты мне очень
мешаешь…
Я встал
с кресел и с невыразимым удивлением смотрел на нее.
– Друг
мой, Наташа! Что с тобой? Что случилось? – вскричал я в испуге.
– Ничего
не случилось! Все, все завтра узнаешь, а теперь я хочу быть одна. Слышишь, Ваня:
уходи сейчас. Мне так тяжело, так тяжело смотреть на тебя!
– Но
скажи мне по крайней мере…
– Все,
все завтра узнаешь! О боже мой! Да уйдешь ли ты?
Я вышел.
Я был так поражен, что едва помнил себя. Мавра выскочила за мной в сени.
– Что,
сердится? – спросила она меня. – Я уж и подступиться к ней боюсь.
– Да
что с ней такое?
– А
то, что наш-то третий день носу к нам не показывал!
– Как
третий день? – спросил я в изумлении, – да она сама вчера говорила,
что он вчера утром был да еще вчера вечером хотел приехать…
– Какое
вечером! Он и утром совсем не был! Говорю тебе, с третьего дня глаз не кажет.
Неужто сама вчера сказывала, что утром был?
– Сама
говорила.
– Ну, –
сказала Мавра в раздумье, – значит, больно ее задело, когда уж перед тобой
признаться не хочет, что не был. Ну, молодец!
– Да
что ж это такое! – вскричал я.
– А
то такое, что и не знаю, что с ней делать, – продолжала Мавра, разводя
руками. – Вчера еще было меня к нему посылала, да два раза с дороги
воротила. А сегодня так уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал.
Я уж и отойти от нее не смею.
Я
бросился вне себя вниз по лестнице.
– К
вечеру-то будешь у нас? – закричала мне вслед Мавра.
– Там
увидим, – отвечал я с дороги. – Я, может, только к тебе забегу и
спрошу: что и как? Если только сам жив буду.
Я
действительно почувствовал, что меня как будто что ударило в самое сердце.
|