Буриме
Огни да блестки на снегу.
Исчерканный сверкает лед.
За ней, за резвою, бегу,
Ее коньков следя полет.
И даже маска не упала.
Исчезла, к<а>к воспоминанье,
Костюмированного бала
Неуловимое созданье.
Теперь давно уже весна,
Мой пыл угас, каток растаял,
Покрылась шишками сосна…
Но этот сон меня измаял.
<Конец 1917>
* * *
Я родился в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.
Но памятны мне утра в детстве,
Когда меня учила мать
Про дальний край скорбей и бедствий
Мечтать, молиться — и молчать.
Не зная тайного их смысла,
Я слепо веровал в слова:
«Дитя! Всех рек синее — Висла,
Всех стран прекраснее — Литва».
1917
* * *
Пять лет уже прошло, как я живу с
мышами.
Приязнь великая наладилась меж нами.
Да что и ссориться? Я этим не грешу:
Они себе шуршат, а я себе пишу.
То пошумят в шкапу, то за диваном…
Ладно!
Я, значит, не один — и это мне
отрадно.
[А всё, что говорят худое про
мышей, —
По чести — клевета, не доверяйте ей.
Нередко слышу я, что мыши, дескать,
воры…
Учитесь презирать такие разговоры.
Тот, у кого всё есть, не станет
воровать,
А у кого нужда — ну как тому не
дать?]
И часто вечером, в покойные часы
Тружусь я у стола, а глядь — уже носы
[Из щелей повысунулись]
1917
* * *
Хорошие стихи меня томят,
Плохие же так милы почему-то:
Они души не жалят, не язвят,
В них теплота домашнего уюта.
Вот — истинно приятный лимонад.
[Они легки, как шелковый халат.]
Для гениев всего одна минута
Есть у меня. Зато бездарность… —
о,
Я вечер целый трачу на нее.
<1916–1917>
* * *
Я знаю: рук не покладает
В работе мастер гробовой,
А небо все-таки сияет
Над вечною моей Москвой.
И там, где смерть клюкою черной
Стучится в нищие дворы,
Сегодня шумно и задорно
Салазки катятся с горы.
Бегут с корзиной ребятишки,
Вот стали. Бурый снег [летит]
скрипит: —
И белый голубь [из-под] крышки
В лазурь морозную летит.
Вот — закружился над Плющихой —
Над снежным полотном реки,
А вслед ему к<а>к звонко, лихо
Несутся клики и свистки.
Мальчишки шапками махают,
Алеют лица, к<а>к морковь.
Так божества не замечают
За них пролившуюся кровь.
<1917–1918>
* * *
Я гостей не зову и не жду —
Но высокие свечи зажег
И в окошко смотрю на восток,
Поджидая большую звезду
Я высокие свечи зажег,
На солому поставил еду,
И кутью, и питье на меду, —
И хмелею, и пью, одинок.
На солому поставив еду,
Коротаю я свой вечерок,
Отбывая положенный срок
В этом ясном и тихом аду.
6 января 1918
* * *
За шторами — седого дня мерцанье
Зажжен огонь. Рокочет самовар.
Как долго внятно ты, ночное
бормотанье
Безжалостных и неотвязных мар!
Я сел к столу. По потолку ширяет
Большим крылом свечи пугливый свет.
И страшно мне, как лишь во сне
бывает.
[Вот зеркало. В нем пусто Нет
меня.]
9 января 1917
|
