S. Ilario
И всё смотрю на дальние селенья,
На домики, бегущие к реке…
Не выразить на бедном языке
Души моей тяжелого волненья.
Как хорошо! Как чисты и прекрасны
Вон тех людей свободные труды,
Как зелены их мирные сады,
Как сладок их удел однообразный.
Вот селянин, коричневый от зною,
Свистя бичом, везет в повозке мать…
Да как же я могу не пожелать
Его осла, впряженного с зарею,
Его земли, его оливы стройной,
Его жены, и дома, и детей,
И наконец, на склоне долгих дней,
Кончины честной и спокойной?
Ей, Господи! За что же мне Ты дал
Мой ум раба, лукавый и мятежный,
И мой язык, извилистый и нежный,
И в сердце яд, и в помысле кинжал?
Кто скажет мне, зачем на утре дней
Изведал я кипенье винной пены,
Минутных жен минутные измены
И льстивое предательство друзей?
Зачем, как труп, в огнях игорных зал
Над золотом я чахнул боязливо
И в смене карт забвенья ласке лживой
Скудеющую душу доверял?
Зачем…
Но вот пахнул
морской туманный запах,
И два священника в широкополых шляпах
Проходят мимо. Звон. Вечерня
началась.
И в гору медленно они бредут,
крестясь.
Июнь 1911 — декабрь 1915
* * *
На новом, радостном пути,
Поляк, не унижай еврея!
Ты был, как он, ты стал сильнее —
Свое минувшее в нем чти.
<1915>
На седьмом этаже
Подражание Брюсову
Падучие звезды бесследно
Сгорали, как звезды ракет,
А я, исцелованный, бледный.
Сидел у тебя на балконе.
В небесном предутреннем склоне
Мерцал полупризрачный свет.
Внизу запоздалым напевом
Гудел громыхающий трам…
Юпитер склонялся налево, —
И были мучительно грубы
Твои исхищренные губы
Моим безучастным губам.
Потом я ушел. По асфальту
Шаги, как упрек, раздались,
А в сердце бесследно сгорали
Томления страсти бессонной,
И ты мне кричала с балкона:
«Мне хочется броситься вниз!»
<1915>
* * *
Сойдя в Харонову ладью,
Ты улыбнулась — и забыла,
Всё, что живому сердцу льстило,
Что волновало жизнь твою.
Ты, темный переплыв поток,
Ступила на берег бессонный,
А я, земной, отягощенный,
Твоих путей не превозмог.
Пребудем так, еще храня
Слова истлевшего обета.
Я для тебя — отставший где-то,
Ты — горький призрак для меня.
<1915?>
* * *
У строгого хозяина в дому — служанкою
трудолюбивой —
узнала многое, но мало что пойму, и
не дано мне быть
многоречивой.
Ночь коротка, и день как
колесо, — размерена и тяжела
походка, и под ногой весь день поет
песок, но остаюсь
покладистой и кроткой.
Доволен мой взыскательный хозяин и
только изредка,
смутясь, отводит взгляд от глаз моих,
напоенных
печалью, — почти полусобачьих
глаз.
<1915?>
|
