 Увеличить |
7
«Что это? Кто она? Самозванка или впрямь русская великая
княжна?» — рассуждал я, в неописанном смущении оставив комнату принцессы и
смело проходя среди почтительно и важно кланявшихся мне особ ее свиты.
У крыльца я приметил несколько оседланных, убранных в бархат
и перья верховых лошадей. Войдя же в гостиницу, я услышал конский топот, взглянул
в окно и увидел княжну, лихо скакавшую, в кругу близких, на белом, красивом
коне. Кавалькада пронеслась на прогулку в окрестности Рагузы.
Несколько дней меня не оставляли самые тревожные мысли. Я
почти не покидал комнаты, ходил из угла в угол, лежал, писал письма, опять их
разрывал и думал: «Как мне, ввиду моей присяги и долга службы, поступить с
предложением загадочной княжны?»
Однажды ко мне зашел ее секретарь Чарномский. Это был
молодцеватый и изысканно разряженный, лет сорока, человек, некогда богач,
дуэлист и волокита, промотавший состояние на карты и дела конфедерации. Он
сохранил светские манеры, был надменен и вкрадчив и, по слухам, служил княжне,
будучи в нее тайно влюблен. В разговоре о ней он пустился в похвалы ее
великодушию и отваге, клятвенно подтверждая сведения о ее прошлом, и возобновил
просьбу — помочь ее делу.
— Да чья же она дочь? Кто ее отец? — спросил я
довольно резко. — Вы говорите столько в ее пользу; но нужны
доказательства; ведь это все так сомнительно…
Чарномский вспыхнул и несколько мгновений молчал. Мне
показалось в то время, что этот завитой и распомаженный, по моде — в женских,
брильянтовых сережках, ганимед княжны, был нарумянен.
— Какие сомнения, боже! Да ее отец, помилуйте, разве
сомневаетесь? граф Алексей Разумовский! — произнес, овладев собою, тонкий
дипломат. — Извольте, пане лейтенант, я вам подробно все сообщу. Видите
ли, у императрицы Елисаветы, от тайного брака с графом, было несколько детей.
— Все это басни, этого никто не знает в
точности, — ответил я.
— Разумеется, дело щекотливое и держалось в большой
тайне, — продолжал Чарномский, — вы правы: где всем это знать? Но я
говорю из верного источника. Куда делись прочие дети и кто из них жив —
неизвестно… Княжна же Елисавета, ребенком двух лет, была увезена к родным
Разумовского, казакам Дараганам, в их украинское поместье, Дарагановку, которую
народ, земляки новых богачей, окрестил по-своему, в Таракановку. Царица-мать, а
за ней приближенные, слыша такое имя, в шутку прозвали девочку Тьмутараканской
княжной… Ее сперва не теряли из виду, осведомлялись о ней, снабжали чем нужно,
а потом, особенно с ее переездами, ее потеряли из виду и наконец о ней забыли.
Слово «Таракановка» заставило меня невольно вздрогнуть. В
моих мыслях мелькнуло нечто знакомое, мое собственное далекое детство, родной
хутор Концовка и покойная бабушка Аграфена Власьевна, знавшая многое о былом и
нынешнем дворе, о чудном случае с лемешевским пастухом, нежданно ставшим из
певчего Алешки Розума — графом и тайным, обвенчанным мужем государыни, о восшествии
на престол новой царицы, о покушении Мировича и о прочем. Через него и мой дед,
Ираклий Концов, сосед Разумовских по селу Лемешам, был снискан милостями,
отмечен по службе и умер в чинах.
Вспомнил я при этом и еще одно смутное обстоятельство. Мы
ехали как-то с бабушкой, это было в моем отрочестве, на именины к родным. Путь
лежал в деревушку за Батуриным, резиденцией гетмана Кириллы Разумовского. Был
тихий, летний вечер. Мы разговаривали. Из открытой коляски, в стороне от
дороги, в сумерках, виднелись огромные вербы, несколько разбросанных между ними
белых хат и ветряных мельниц, а над вербами и хатами — верхушка церкви. Бабушка
перекрестилась, задумалась и тихо, как бы про себя, вдруг произнесла тогда:
— Тараканчик.
— Что вы сказали, бабушка? — спросил я.
— Тараканчик…
— Что это?
— А вот что, мон анж Павлинька! — ответила
она. — Здесь когда-то, в этом вот селе, обреталась одна секретная особа,
премиленькое, полненькое и белое, как булочка, дитя, только недолго пожило оно
и, куда делось, — неведомо.
— Кто же она? — спросил я.
— Красная шапочка, — вполголоса ответила
бабушка. — Видно, и ее, тьмутараканскую княжну , как в сказке,
съели злые, бессердечные волки.
Больше Аграфена Власьевна не говорила и я ее не
расспрашивал, считая, что и впрямь девочку съели волки.
Теперь мне ясно вспомнилась и эта зеленая, в вербах,
Таракановка, и бабушкин мимолетный рассказ. Век был чудесный, и всяким дивам в
нем можно было верить.
— Что же, решаетесь, пане? — спросил меня
Чарномский, видя, что я задумался и молчу.
— Объясните, — ответил я, — какой именно
услуги желает княжна от меня?
— Одного, пане лейтенант, одного — проговорил, вставая
и низко кланяясь, вкрадчивый посол. — Отвезите графу Орлову письмо ее
высочества, — в этом только и просьба… И скажите графу, как и где вы
видели всероссийскую княжну Елисавету и с каким нетерпением она ждет от него
извещения на первое свое письмо и манифест. От исхода вашей услуги будут
зависеть ее дальнейшие действия, поездка к султану и прочее.
Чарномский вынул и подал мне пакет.
— Только в этом и просьба! — повторил он с новым
поклоном, заискивающе взглядывая на меня большими, серыми, умоляющими глазами.
Обсудив дело, я понял, что отказываться не следует, и принял
письмо. Долг службы требовал все довести до сведения графа, а как он решит, это
уже его дело.
— Извольте, — сказал я, — не знаю, кто ваша
княжна, но ее письмо я в исправности передам графу.
Подождав попутного корабля, я еще раз представился княжне,
простился с нею и оставил Рагузу в день замечательного, пышно-сказочного
праздника, данного княжне князем Радзивиллом.
Об этом празднике долго потом говорили газеты всей Европы.
Сумасбродный и расточительный князь, влюбленный в княжну, давно на нее сорил
деньгами, как индийский набоб. Здесь он превзошел себя. Долго пировали.
Драгоценные вина лились. Гремела музыка, стреляли в саду пушки и был сожжен
фейерверк в тысячу ракет. А в конце волшебного, с маскарадом и танцами, пира,
пане-коханку вдруг объявил, что танцы должны длиться до утра и что с зарей все
пирующие, для прохлады, увидят настоящую зиму и будут развезены по домам не в
колясках, а на санях…
Гости утром вышли на крыльцо; все ближние улицы,
действительно, были белы, как зимой. Их густо усыпали наподобие снега солью; и
веселая, шумная гурьба масок среди новых пушечных залпов и криков проснувшихся
горожан была под музыку, действительно, развезена по домам на санях.
Я уехал, ломая голову над вопросом, действительно ли княжна
— дочь покойной императрицы Елисаветы и верит ли она сама тому, что говорит,
или разглашает вымышленную сказку? Сколько я помнил выражение ее лица, в нем,
особенно в глазах, мелькали какие-то черточки, что-то неуловимое, как бы некое,
чуть приметное колебание и в то же время что-то похожее на надежду. Везя
сведения о ней и ее письмо, я действовал во имя долга офицера, подкупленный и
некоторою жалостью к ней, как к женщине.
|
