14
Двадцать первого февраля была особенно приятная, почти
летняя погода. В небесах ни облачка, на море тихо и везде как-то празднично
радостно.
У английского консула для графа и его спутницы был дружеский
завтрак. Княжна явилась туда богато и со вкусом наряжена, бойка и весела. Куда
делась хвороба: щебетала с прочими гостями, гуляла по эстраде, украшенной
цветами, смеялась и беспечно шутила. Все обходились с ней вежливо и с отменным
вниманием. Граф Алексей Григорьевич, услуживая спутнице, то подавал ей веер и
перчатки, то заботливо брал у слуг и подносил ей прохладительное. Мы видели: он
не спускал с очаровательницы влюбленных, потерянных глаз. И она как бы
переродилась, поздоровела; куда делся ее болезненный вид! Ее рыцарь, укрощенный
лев, был у ее ног.
— Каков наш селадон, — шепнул Христенек,
поглядывая на меня. — Как на покое-то, на чесменских лаврах, не пропускает
герой иных побед!
Адмирал Грейг, по природе угрюмый, сосредоточенный и важный,
был несколько рассеян, сидел с опущенными глазами и, как бы не примечая никого,
более молчал. Кто-то взглянул в окно. Оттуда было видно море и выстроившаяся в
отдалении русская флотилия. Дамы заговорили о приятности прогулки на парусах.
— Когда же, граф, покажете ваши корабли? —
спросила княжна. — В Чивитта-Веккии вы устроили примерное сражение под
Чесмой, осчастливили других, не удостоите ли и нас?
— Все готово! — ответил, вставая и почтительно
кланяясь, Орлов.
Общество двинулось к морю.
Мужчины и дамы спустились на берег. Граф Алексей Григорьевич
был особенно почтителен к княжне. Он накинул ей на плечи шаль, взял из рук
слуги ее зонтик и, развернув его над нею, шел рядом с ней, осыпая ее
нежно-страстными признаниями. Стоявшие у берега зрители, любуясь его генеральским,
темно-зеленым, с красными отворотами, раззолоченным мундиром и величественною
осанкой, кричали «виват» и шептали:
— Вот парочка!
Все уселись в поданные шлюпки и катера; с княжной в
раззолоченный, по-царски убранный катер поместились адмиральша Грейг и
консульша Дик; граф сел с адмиралом, а мы — свитские — с слугами княжны.
Катера направились к флотилии. Эскадра встретила нас с
особою пышностью: везде были флаги, офицеры на палубах стояли в парадных
мундирах, матросы — на мачтах и реях. На всех судах заиграла приятная музыка.
Волны слегка колыхались. Дальний берег был усыпан любопытствующими.
С адмиральского корабля «Три иерарха» спустили разукрашенное
кресло, и в нем подняли с катера княжну, а за нею и прочих дам. Мы взошли по
трапу.
Едва дамы ступили на борт, со всех сторон раздалось дружное
«ура» и загремела пушечная пальба. Зрелище было торжественное. Народ,
покрывавший улицы и набережную, в радости махал шляпами и платками. Все ждали,
что Орлов и здесь произведет маневры с сожжением, для примера, негодного
корабля. Множество зрительных труб было на нас направлено с берега. Десятки
шлюпок с публикой стали отчаливать и подходили к судам.
На корабле «Три иерарха» была особая суета. Адмиральская
прислуга возилась с угощением, нося на палубу вина, сласти и плоды. Потчевали и
нас. В кают-компании начались танцы. Молодежь с дамами усердно танцевала
контрданс и котильон. Адмиральша и консульша особенно ухаживали за княжной.
Вскоре дам пригласили в особую каюту. За ними, разговаривая
друг с другом, сошли туда же граф и адмирал. Последний был как бы не по себе и
несколько сумрачен.
— Будут венчать графа и княжну, — сказал кто-то из
офицеров вполголоса товарищу.
Я обомлел.
— Почему же здесь? — спросил тот, кому это было
сказано. — Что за таинственность и поспешность?
— Русской церкви нет ближе; адмирал уступил корабельную
— княжна потому и приехала в Ливорно и на этот корабль.
Спустя некоторое время, по особому зову, под палубу
спустились кое-кто из свитских, в том числе и молча переглянувшиеся, оба грека
нашей службы, пронырливые и ловкие Рибас и Христенек. Мне при этом почему-то
вспомнились загадочные слова графа Рибасу: «поп и риза». Духовенства на
корабле, между тем, не было видно.
Палуба несколько опустела. Офицеры ходили, весело беседуя и
наводя лорнеты на публику в шлюпках. Музыка на корме играла веселый марш, потом
арию из какой-то оперы.
Под палубой, между тем, произошло нечто доныне в точности не
известное. Одни после утверждали, что за угощением была только вновь открыто
провозглашена помолвка графа и княжны и все при этом торжественно пили за
здравие жениха и невесты. Другие чуть не клятвенно утверждали, будто в особой
каюте для вида и в исполнение слова, данного княжне, совершилось самое венчание
ее и графа и что роли иерея и дьякона при этом кощунственно играли,
переряженные в церковные флотские одежды, Христенек и Рибас, первый был
дьяконом, а второй — попом.
Но я забегаю вперед. Надо возвратиться на палубу «Трех
иерархов».
Нет сил, сердце надрывается и перо падает из рук при мысли о
том, что я здесь вскоре увидел. И где бы я ни был, останусь ли чудом господним
жив или погибну в безднах волн, воспоминание об этом не умрет во мне до
последнего вздоха.
Палуба оживилась. Все, бывшие в каюте, снова взошли на
палубу, разместились говорливыми кучками по бортам и на рубке. Слышались
остроты, смех. Слуги разносили прохладительное и вино.
Княжна сидела у борта. Поднимался ветер, свежело. Она знаком
головы ласково подозвала меня к себе. Я ей помог надеть мантилью.
— Ввек не забуду! — шептала она, с восторженною, блаженною
улыбкой горячо пожимая мне руку. — Вы сдержали слово; сон сбывается, я
буду скоро в России, а там, отчего не надеяться?.. Провозгласят и будущую
царицу Елисавету Вторую… Век чудес! Чем была давно ли сама нынешняя
императрица?
Меня поразили эти слова. Я промолчал, смущенный безумным
бредом ослепленной женщины.
С «Трех иерархов» в это время дали знак особым флагом.
Раздались новые пушечные салюты. Загремело «ура». На всех кораблях опять
заиграли оркестры.
Эскадра начала маневры.
Восхищенная общим вниманием будущих подданных, княжна,
облокотясь о борт, стояла в приятной задумчивости, следя взглядом за
сигнальными дымами выстрелов и за начавшимся движением кораблей. Как теперь,
вижу ее в голубой бархатной мантилье, в черной соломенной шляпке и с белым зонтиком
в руке.
Забылся при этом и я, рассуждая:
«Да, дело сделано! граф нашел подругу жизни, сумеет ее
наставить и, вразумив, поспешит с нею к стопам милосердной императрицы».
|
