12
Было двенадцатое февраля. День стоял особенно сиверкий и
прохладный, хотя светлый. Княжна поместилась со свитой и слугами в несколько
экипажей. У церкви Сан-Карло она раздала нищим богатую милостыню и, провожаемая
толпой артистов и знати, среди гама и криков народа, бежавшего за нею и
махавшего шляпами, направилась к выезду из Рима. Прописавшись в городских
воротах под именем графини Селинской, она выехала на Флорентийскую дорогу. Я
поскакал вперед, Христенек следом за нею.
Шестнадцатого февраля княжна приехала в Болонью. Графа не
было в этом городе; он ее ожидал в своем, более уединенном, пизанском палаццо.
Шумный поезд и толпа слуг княжны, в несколько десятков человек, озадачили
графа. Он, впрочем, принял гостью отменно ласково и почтительно, отвел ей
невдали от себя приличное помещение, окружив ее всеми удобствами и относясь к
ней точно верноподданный, при посторонних перед нею даже не садился.
Наступили дивные дела. О чем граф говорил с княжной и какие
повел относительно нее негоции, про то никому не было известно. Мы угадали
только, и весьма скоро, что тут оказалась азартная игра в любовь.
И действительно, княжна вскорости поселилась в графской
квартире; ее свита и слуги остались в ближних домах. Христенек, с приездом
княжны, стал, видимо, меня оттирать и, точно вся удача была делом его рук,
выдвигался вперед. Я этим с гордостью и презрением пренебрег, так как граф не
мог не видеть, что лишь моему влиянию был обязан приездом сюда княжны.
Разнесся слух, что Алексей Григорьевич подарил княжне разные
вещи, в том числе медальон со своим миниатюрным, на кости портретом, осыпанный
дорогими камнями, и что с ее появлением даже покинул свою любимую дотоле
фаворитку, красивейшую и премилую госпожу, жену богача Александра Львовича
Давыдова, урожденную также Орлову.
Сомнения не было — новая очаровательница полонила сердце
графа, нашего исполина. Лев влюбился в легкокрылую бабочку. Ослепленный ею,
граф даже не стеснялся: ездил с нею открыто везде — на гулянье, в оперу, в
церковь.
Княжна удостоила призывать и меня; расспрашивала о том, о
сем и подтвердила, что доверяет мне больше всех. Граф меня осыпал любезностями.
Христенек, видя снова мое предпочтение, пустился на хитрости. Хитрый грек стал
жаловаться, что княжна его обидела невниманием в Риме, что он с этим не может
помириться, и она, с позволения графа, поднесла ему патент на полковничий чин.
Меня обошли. Я снес и эту выходку, видя довольство мною графа и княжны, чему
вскоре увидел доказательство.
— Ну, Концов, — сказал мне однажды граф, —
честь тебе и хвала, что ты дал мне случай угодить такой особе. Надо ей и на
будущее устроить спокойное и безбедное житье. Не правда ли, что за прелесть!
какой живой, обворожительный ум! Скажу откровенно, хоть бы жениться, бросить
холостой удел…
— Что же, ваше графское сиятельство, — отвечал
я, — за чем дело стало?
— Упирается, братец, говорит — соглашусь, когда буду на
своем месте.
— То есть, как, извините, на своем?
— Не понимаешь?.. Когда будет в России, дома — ну,
когда государыня смилуется и удостоит признать ее права.
— И в том есть надежда?
Орлов задумался.
— Полагаю, — сказал он, — дело возможное,
только не повредили бы ей здешние друзья… Сильно следят тут за нею эти поляки и
всякое иезуитство; еще, пожалуй, окормят нас, застрелят или попадешь где в
переулке под наемный кинжал. Нужная для их смут особа…
Глаза графа смотрели тревожно; его открытое, смелое и умное
лицо, видимо, было смущено. Сердечная страсть, как бы против его воли, ясно
сказывалась в дрожании голоса и в каждом его слове.
Прошел день. Граф не расставался с гостьей.
— Вот беда, ума не приложу, — сказал он как-то,
позвав меня, — бьюсь, бьюсь, не слушает… Если бы нашелся пособник, если бы
кто ее уговорил…
— В чем? — спросил я.
— Тайно обвенчаться и бежать.
— С кем?
— Со мной…
— Что вы, ваше сиятельство? Куда?
— Хоть на край света… Да, кстати, уговори ее не носить
при себе пистолетов; она чуть на днях в запальчивости не убила свою служанку
Франциску…
Произнеся такое признание, атлетический, красивейший из
смертных богатырь граф стоял с краской в лице и с опущенными, как у влюбленного
юноши, глазами, робко ожидая моего приговора. Что было ответить? Я в смущении
промолчал, но и здесь, как и во всем и всегда, решил остаться его преданным и
покорнейшим слугою. Дело шло о свадьбе, что же тут дурного? Женясь на ней, граф
шел на зов сердца, а вместе выигрывал и в положении: роднясь с царскою кровью,
обращал претендентку в скромную графиню Орлову.
…Прерываю рассказ, обращаясь к действительности, к бедному
нашему фрегату. Боже, что за ужас! Истерзанный бурею «Северный орел» пять суток
уносился течением неизвестно куда. Тщетно производили вычисления, промеры.
Сегодня, с рассветом, мы прошли за Испанией, невдали от африканских берегов,
мимо каких-то диких каменистых островов. Давали знаки. В тумане нас никто не
заметил. Днем я, отбыв свою очередь, стоял на вахте. Нестерпимый, знойный
береговой ветер и безбрежная ширь взволнованного, рокочущего между скал моря,
корабль без мачт и руля, общее отчаяние и ни малейшей надежды спастись — вот что
было перед глазами. Первый подводный камень — и все мы идем ко дну.
Ирен, далекая, ненаглядная изменница! Видишь ли ты мучения
отверженного тобой, бесславно гибнущего изгнанника?
…Ночь. Снова тишина. Я опять в каюте. Господь-вседержитель!
дай силы пережить хотя бы еще сутки, дописать начатое.
|
