13
Истомленная команда уснула. Бодрствуют одни часовые да я.
Приступаю к изложению тягчайшего испытания жизни. Оно-то,
это испытание, и составляет главнейший предлог настоящей исповеди, — да
прочтутся эти строки тою, по чьей вине я скитаюсь на чужбине, а через то
невольно помог совершиться деянию, назначенному мне быть в вечный суд и укор.
Это было в Болонье, куда переехал граф.
Княжна пожелала меня видеть, ласково попросила сесть и села
сама. Вижу — опять у нее на щеках багровые пятна, глаза горят и вся она как бы
вне себя.
— Лейтенант, я вам по тайности сообщу одно дело, —
сказала она, оглядываясь.
— Слушаю, ваша светлость, можете во всем на меня
положиться, — ответил я.
— Граф уезжает завтра утром в Ливорно. Слышали вы это?
— Знаю, — ответил я.
— Там, видите ли, произошла ссора и драка
англичан-матросов с русскими, и графа туда приглашает его приятель, английский
консул Дик.
— Что же, — произнес я, — дело пустое, скоро
уладится, и граф возвратится.
— Он меня зовет с собой… Что если я не соглашусь и с
ним не поеду? — спросила княжна. — Как вы думаете? он не бросит меня,
как другие, не скроется навсегда?
— Помилуйте, — ответил я, исполняя мысли
графа, — это простая прогулка; отчего бы вам и в самом деле не поехать с
графом? Погода отменная, приятно провести вместе такой вояж.
— Да, — ответила она задумчиво, — хотелось бы
и мне взглянуть на этот город и на ваш флот; граф так хвалит родных моряков.
— И прекрасно, за чем же дело стало? — сказал я,
размышляя: «Да! задело графа за ретивое, не хочет с нею расстаться и на малый
срок».
— И еще одно, — произнесла княжна, собираясь с
мыслями.
Вижу, в ее глазах слезы, губы вздрагивают; она глядит на
меня и будто меня не видит.
— Слушайте! — проговорила она, схватывая меня за
руку. — Вы — честный человек… граф мне сделал предложение, сватается за
меня… что вы скажете?
Я почтительно встал.
— От всего сердца поздравляю, — искренне ответил
я, с поклоном, — ваши достоинства победили, удивительного нет.
— Не обманет он меня? Не предаст? — заговорила
княжна вполголоса, опять оглядываясь, а губы, вижу, белые и вся вне
себя. — Скажите мне правду, заклинаю вас, молю!.. Видите, я по вашему
совету уже не ношу оружия, оно обижало его…
Мне пришло в голову, что в эту поездку граф мог решиться
обвенчаться с нею.
— Помилуйте, ваша светлость, — сказал я и вечно
буду помнить это мною сказанное роковое слово, — чего опасаетесь? Да граф
в вас до безумия влюблен, мне это хорошо известно; он спит и видит, в мыслях
помутился, даже хотел с вами бежать.
— Так это истина? Клянитесь вашею матерью,
отцом, — произнесла она, стискивая мне руку.
— Как перед богом! Сам от него наедине слышал: он
удостоил меня откровенности… А между тем, что я для него? Мелкий подчиненный,
ничтожество… Он так искренне говорил…
Княжна устремила взгляд на походный, висевший в ее комнате
образок спаса в терновом венке и несколько мгновений оставалась в
неподвижности, как бы горячо и усердно молясь.
— Смелые только и живут! — произнесла она, вставая
и выпрямляясь. — Как жену, он не предаст меня, не может предать… я еду… но
помните, даром не отдам свободы и сердца… чему быть, то сбудется на днях…
Я от души вновь поздравил княжну.
— Еще слово, Концов, — остановила она меня, —
скажите, да так же, как перед богом, по совести, действительно ли это тот
Орлов, который помог вашей императрице взойти на престол?
— Он самый.
— Молодец, герой! — одушевленно вскрикнула
княжна. — Эввива![3] Отважный
Сид, Баярд! Божья искра дает таким смелость и величие души.
Я ушел, полный радости за исход дела, хотя тайная мысль
шевельнулась во мне:
«А знает ли княжна о другом, последующем подвиге графа? И
почему я не сказал ей об этом его тяжком, ничем не замолимом, черном грехе?»
Я исполнял долг службы, волю начальства, но вместе жалел эту
женщину.
Тяжелые сомнения охватили меня, не дали в ту ночь спокойно
спать.
«Долг долгом, а что если?.. Пойти утром, — шептал мне
внутренний голос, — предупредить ее… время не ушло; пусть лучше и строже
все обдумает и сама решит».
Чуть взошло солнце, я оделся и поспешил к дому графа. У крыльца
толпился народ, подъезжали запряженные экипажи. Я протискался сквозь толпу.
Граф с княжной уже сидел в коляске; в другом экипаже был Христенек, в третьем —
часть прислуги.
— Садись, Концов, тебя только ждали! — крикнул
граф.
Я бессознательно сел в экипаж к Христенеку. Поезд двинулся.
Утро, после небольшого дождя, было светлое, тихое.
— Что видите вы во всем этом? — спросил меня
Христенек, когда выехали.
— В чем?
— Да этот-то вояж?
— Не знаю и знать не смею, — ответил я.
— Завтра быть парочке молодых, — улыбнулся
он, — обвенчаются.
— Но где же церковь?
— А флотская на что? Взойдут на адмиральский корабль,
там живо их и повенчают. Для того, видно, она и согласилась туда ехать…
— Так это верно?
— Еще бы, ужели не видите?.. Граф — точно на крыльях;
трудно было верить, а из сказки выходит быль.
В Ливорно графа Орлова встретил командир нашей эскадры,
адмирал Самуил Карлович Грейг. Ездили потом граф и княжна с визитами к нему и к
консулу Дику, катались с консулом, его женой и всею компанией в окрестностях и
совершили прогулку в катерах по морю, с музыкой, везде провожаемые любопытною,
гонявшеюся за ними толпой.
Вечером, во второй день пребывания в Ливорно, граф с княжной
были в опере. Когда они возвратились, я из сеней отведенного графу роскошного
приморского палаццо приметил сходившего с графского крыльца другого проныру,
тоже грека нашей службы, Осипа Михайловича Рибаса, или де Рибаса. Этот был тоже
вроде Христенека, черен, как жук, но выше ростом и менее подвижен. Их у нас так
и звали: жук и жуколица. Де Рибас, как я узнал, еще ранее меня и Христенека,
ездил с разведками о княжне в Венецию.
— Прощай, поп, — засмеялся граф в окно де
Рибасу, — не забудь только ризы…
«Риза… и почему поп?» — терялся я в догадках, стоя у
мраморной колоннады крыльца, с которого был великолепный вид на голубое,
безбрежное море и эскадру.
|
