29
Путники остановились у дома главнокомандующего Голицына.
Князю доложили о прибытии священника. Тот его пригласил в спальню, где уже был
в халате.
— Извините, батюшка, — сказал, наскоро одеваясь, главнокомандующий. —
Дело важное, воля высшего начальства… Я сперва должен взять с вас клятвенное
обещание, что вы вечно будете молчать о слышанном и виденном в предстоящем
деле. Клянетесь ли?
— Как приносящий бескровную жертву, — отвечал отец
Петр, — я буду верен монархине и без клятвенных слов.
Голицын было замялся, но не настаивал. Он сообщил священнику
сведения, добытые о пленнице.
— Знали ль вы о ней что-нибудь прежде? — спросил
князь.
— Кое-что дошло по молве…
— Известно ли вам, что она теперь в Петербурге?
— Впервые слышу.
Голицын сообщил о тревоге государыни, об иностранных
враждебных партиях, о поддельных завещаниях.
— Доктор более не ручается за ее жизнь, — прибавил
фельдмаршал, — не только дни, часы ее сочтены.
Отец Петр перекрестился.
— Она желает приготовиться, — продолжал князь,
подбирая слова, — не мне вас учить. Вы, как добрый пастырь, доведете ее,
вероятно, до полного раскаяния и сознания, кто она, и если обманно звалась
принятым именем, то узнаете, кто ее тому научил… исполните ли?
Священник медлил ответом.
— Даете ли слово помочь правосудию?
— Долг пастыря и свои обязанности знаю, —
покашливая, сухо ответил отец Петр.
— Можете ехать, — сказал, кланяясь, князь, —
вас проводят, куда нужно; а меня простите за тревогу в такое время.
Карета с священником и Ушаковым направилась к крепости. У
дома обер-коменданта они приметили другой экипаж. Духовника ввели в особую
комнату. Там его встретил генерал-прокурор, князь Вяземский. Рядом стояли
рослый, бравый и румянолицый обер-комендант крепости Чернышев и разряженная,
еще моложавая жена последнего.
— Готовы ли все? — спросил Вяземский, оглядываясь.
— Готово, — ответила, несмело приседая, в шуршащих
фижменах, обер-комендантша.
— Милости просим, — обратился князь Вяземский к
священнику.
Все вошли в соседнюю комнату. Там уже горели в высоких
поставцах свечи; между ними стояла купель, и какая-то, в мещанской шубейке,
женщина держала что-то завернутое в белое.
— Приступайте, батюшка, — сказал Вяземский,
указывая на купель и на то, что держала женщина.
Отец Петр надел ризу, взял поданное Чернышевым кадило,
раскрыл книгу и начал крещение. Восприемниками были разряженная, метавшая
жеманные взгляды обер-комендантша и сам генерал-прокурор. Имя новорожденному
дали Александр. Обряд был кончен. Обер-комендантша все металась с ребенком на
руках, глазами и плечами усиливаясь обратить внимание князя на себя и на свое
шуршавшее платье.
— Чье дитя? — спросил вполголоса священник,
почтительно склоняя крест к подошедшему восприемному отцу. — Как записать
в книгу? — спросил отец Петр. — Кто родители?
— Да разве это непременно нужно? — недовольно
спросил генерал-прокурор.
— Как повелите… По долгу обряда… мало ли что в будущем…
мы должны.
— Запишите, — сказал князь Вяземский. —
Александр Алексеев, сын Чесменский.
Священник молча, вздрагивавшей рукой, занес это имя в книгу
крещаемых.
— А теперь другая треба… вот ваш вожатый! — сказал
со вздохом князь Вяземский, указывая духовнику на вытянувшегося во фронт
обер-коменданта. — Надеюсь, все исполнится, как повелено.
С этими словами он вышел и уехал.
Отец Петр, с дароносицей у груди, пошел за Чернышевым. Его
сердце сильно забилось, когда они через внутренний мостик вступили в особый, со
всех сторон огражденный двор; он понял, что это был роковой Алексеевский
равелин…
Чернышев и его спутник взошли на невысокое крыльцо с длинным
полуосвещенным коридором, приблизились к небольшой двери.
«Она здесь», — шепнуло сердце священнику. За дверью
оказалась невысокая опрятная комната. Часовых уже там не было. Свеча у кровати
слабо озаряла из-за особой тафтяной заставки остальную часть комнаты. Воздух
был спертый, с легкой примесью запаха лекарств и как бы ладана. Священник
огляделся и молча ступил за ширму.
Больная неподвижно лежала на кровати, но была в памяти.
Она, медленно вглядываясь в вошедшего, узнала, по его
одежде, священника и, тихо вздохнув, протянула ему руку.
— Очень, очень рада, святой отец! — проговорила
она по-французски. — Понимаете меня? Может быть, вам доступнее немецкий
язык?
— Oui, oui, comme il vous platt![9] — неумело выговаривая, ответил отец Петр,
вздрогнув от этого грудного, разбитого голоса.
— Я готова, спрашивайте, — проговорила
арестантка. — Помолитесь за меня…
|
